– Ну слушай. Был тогда этот… Жёлтый Барон. Страшную силу набрал, всех прочих пиратских оверлордов под себя подмял, и от Белых Клыков до Острова Святого Мальдония все головорезы под его флагом ходили. Ударила, значит, этому Барону моча в голову, и вознамерился он захватить часть земли. Чтоб у него ко всему прочему ещё и свой личный форпост был, колония, так сказать. Собрали пираты большой флот и с рассветом – чтоб солнце им в спину светило и защитникам мешало – вышли прямо на Хассинопу. И как начнут по городу работать. Защитники фортов – все герои, но долго сопротивляться не могли никак, слишком уж много сил понатащило пиратство. Ну нас, знамо дело, подняли сразу по тревоге. Весь флот к Хассинопе помчался – весь, это понятно, все, кого отправить смогли. К вечеру успели на рандеву встать под Амазьей, в десяти милях от Хассинопы горящей. Рожерро нас созвал к себе на флагман, на совещание офицерское. Сам семенит из угла в угол, глаза горят, предвкушает. Начали обсуждать манёвры. Капитаны один манёвр предлагают, штабисты – другой, адмирал говорит: «Нет, это слишком просто, нам похитрей манёвр придумать нужно». Послушал я, всё, что они говорили, да и высказал прямо в лицо, как всегда и всем говорю, что туфта полная эти их манёвры, а лучше бы они с матросами беседу разъяснительную провели, да спать их отправили пораньше перед тяжёлым днём. Рожерро рассердился, начал топать ногами и заявил, что я полный осёл, не смыслящий ни капли в морском деле, и что мне лучше подошёл бы боцманский китель, чем адмиральский мундир. Велел мне избавить совещание от своего присутствия. Я, конечно, подчинился: на флоте любой приказ надо исполнять, даже когда приказывают бред. А наутро мы в колонну построились и пошли в атаку. Пираты уже наготове, своей колонной встречают нас на контркурсах. Завели переписку. Работаем. И тут Рожерро как пойдёт коленца выкидывать. То вправо эскадру бросит, то влево, то затормозит, то боком повернётся. Превратил поле битвы в какой-то драматический театр, пираты там, уверен, по палубам со смеху катались от нашего представления. Ну и допрыгался! В полумиле вперёд по курсу оказалась мель маленькая – и адмирал прямо в разгар боя флагман на неё и выбросил. И сидит, наклонившись набок, сигналы шлёт злобно. Не бой, а комедия, хотя тогда было вообще не до смеха.

Пришлось мне принимать командование. Я остальных об этом уведомил и специальный наш сигнал передал матросам. Со значением: дело дрянь, братцы, давайте, поднажать надо. И мои мужички поднажали! Р-р-раз – одному мерзавцу загнали снаряд за шиворот. Два – другому всю надстройку обрушили. А третьему вообще корму разорвали и оружейный погреб сдетонировали так, что весь крейсер ух-х-х – и вмиг под водой скрылся. Тут у разбойников поджилки-то затряслись. Развернулись они и как кинутся драпать безо всякого порядка. Пираты – они же как шакалы тангарийские: трусливые и подлые. Им бы только беззащитные суда грабить.

Видела бы ты лицо Рожерро, когда мы его на шлюпке с линкора сняли. Весь аж трясётся от злости, а сказать ничего не может, победа ведь. Но самое главное знаешь что? Через неделю к нам прямо в Хассинопу делегация с островов пожаловала и привезла самого Жёлтого Барона в трюме, с руками в узлах и с кляпом во рту. Передали, что оверлорды раскаиваются за рейд и просят не устраивать им карательных походов. Я же говорю – шакалы. У них кто сильный, тот и прав, никакой дисциплины. И никуда эта зараза до сих пор не делась, так что флоту хорошие офицеры нужны позарез. Такие, как Стаффлз. Я Винсента видал ещё лейтенантом: этот парень своё дело хорошо знает. Поэтому помни мои уроки, когда служить пойдёшь.

– Батюшка Кнехтин, да я ведь на штатском хожу. Женщин на флот не берут.

– Это правда. Женщинам на флоте никак нельзя, это конец дисциплине будет. Матрос станет не об обязанностях думать, а только о том, как бы в укромном уголке с бабой своей уединиться.

Луна без дольки холодно и безмолвно светила в ночном небе. Рассеянная речь Джона Кнехтина журчала без остановки, а Агния слушала и размышляла. Ей припомнились старые, выцветшие фотографии, обнаруженные при уборке в каморке старика. На одной из них молодой Кнехтин стоял на светском вечере – настоящий воин с пышными усами и грозным взглядом. Мечта любой женщины, от которого нынче остался только остов, да и остов вот-вот унесут волны в забвение, и не останется вообще ничего. И всё лишь потому, что адмирал раздал все свои деньги матросам, а пенсий в Содружестве не существовало.

Второй раз сердце девушки кольнуло ощущение нестерпимой неправильности всего происходящего вокруг. Она стиснула зубы и навалилась на стальную решётку.

Когда Лисса, раскрасневшаяся от танцев, протиснулась во флигель, Агния успела переодеться в повседневное и прикорнуть в кресле. Услышав шум двери, она очнулась от дремы и подняла голову.

– Ну как? Успех? С Ружером.

– Ах, Ружер невероятно мил, хоть и застенчив до невозможности. Такой милашка. С ним было очень, очень приятно проводить время. Забитый он, правда, очень, видать, отец его сильно муштрует. Я, кстати, уверена, что уже давно ему нравлюсь.

– Прекрасно! Он сделал предложение?

– После одного вечера? Конечно нет. Влюбись он в тысячу раз сильней, всё равно такой человек, как Ружер, не совершил бы безрассудства.

– Так надо было брать за рога! Сказать прямо: так и так, один гад обещал на мне жениться, всю учёбу водил за нос, а под конец ушёл под ручку с другой. Можно же было…

– Нельзя, Аг. У нас так не принято.

Лисса, сняв браслеты, стояла у зеркала и рассеянно вертела их в руках. Агния тихо вздохнула и подошла обнять подругу. Взгляд погружённой в себя блондинки бродил по комнате.

– О, смотри. Пока нас не было, почту доставили.

– Что, правда? – Агния оторвалась от Лиссы и удивлённо взглянула на три конверта, лежащих на её столе. – Действительно. И как я сразу не заметила.

Лисса, взяв своё письмо и вскрыв конверт, передала нож Агнии. Ещё не начав резать бумагу, Агния по каллиграфическому почерку уже догадалась, от кого первое послание и что в нём.

«Дражайшая Агния Синимия.

Пишу вам из Торч-холла. Лето уже коснулось наших экзотических и отечественных садов. Пышная майара поливает траву под собой нескончаемым потоком листвы всех цветов и оттенков. На мандарине созрели плоды дивной жизненной силы. Дядя не разрешает их срывать, и, к своему глубокому удивлению, я с ним согласен. Когда созерцаешь подобную красоту, даже любовь к сладкому отходит на второй план. Мандарины сии – словно маленькие солнца, ещё не разогревшиеся до ослепительного сияния, но уже таящие глубоко в своих ядрах жар космических энергий. Теперь, когда всё в садах цветёт и благоухает пышней, чем когда-либо, мне особенно полюбилось предаваться размышлениям в одной укромной беседке за каменным мостиком. В ней же я и пишу сейчас это письмо.

Здоровье моё удовлетворительно, и дядино тоже. Тепло июня отогрело даже его сварливую душу. В скором времени он рассчитывает взять меня на Лакританию для более пристального ознакомления с товарной и пассажирской коммерцией, что может весьма отсрочить продолжение нашей беседы.

На днях мне наконец выпал случай представить свои стихи в Столичном Обществе Поэтов. Впечатление от выступления показалось мне незначительным и поначалу вогнало в глубокую хандру. Впрочем, скорее всего, очень глупо и самонадеянно было с моей стороны рассчитывать на гром аплодисментов и вспышку литературного бессмертия.

Уверен, когда сие письмо дойдёт до вас, вы уже с блеском сдадите все экзамены. Тем не менее считаю своим долгом заверить: молитвы о вашем успехе лежат под моим сердцем.

Всё тот же.

Сигил Торчсон».

Агния зевнула. Каждое письмо Сигила было одинаково изысканно и бессодержательно. Вся интрига переписки заключалась в том, какой новый изворотливый эпитет придумает в следующем письме юный поэт.

Морячка сверилась со списком. Три письма, пора было уже строчить ответ. Но Сигил писал, что в ближайшее время будет недоступен.

«Подождёт до июля», – решила Агния и потянулась ко второму письму.

– Телеграмма. Адрес знакомый… да это же Грэхем! Странно, чего это Грэхем мне пишет?

Взгляд девушки побежал по коротким строчкам.

Лисса, вдруг почувствовав неладное, оторвалась от своего письма.

– Что? Что-то случилось?

Лист бумаги вылетел из рук морячки и залетел за стол. Агния вытянулась, рванулась наверх из кресла и развернулась. В лице её не осталось и тени сонливости. Его перекосило, схватило невидимыми пальцами, а правый глаз слабо задрожал.

– Агния…

– Грэхем пишет, отец умирает. Вернулся из моря больным. Надо бежать!

Ящик вылетел из стола. В воздух взвились фонтаном ставшие ненужными бумаги.

Агния успела ухватить расписание поездов.

– Первый поезд… через час десять…

Лисса, вжавшись в стену и похолодев от страха, взирала округлившимися глазами, как подруга вырвала из шкафа пальто, набросила его на плечи, влезла в башмаки, наспех побросала всё самое необходимое в чемодан и метнулась к выходу. На полпути чертыхнулась, возвратилась обратно и забрала сертификат первого ранга.

Входная дверь громко хлопнула.

Когда Лисса опомнилась и побежала на улицу, чёрная фигурка уже летела по мощёной тропе у самой калитки. Сложив ладони в рупор, Лисса закричала:

– Напиши! Обязательно напиши, как сможешь!

Фигурка на бегу обернулась и махнула рукой.

Внезапно с моря налетел особенно сильный порыв ветра. Он заставил Лиссу поёжиться, схватившись ладонями за плечи. Подол затрепетал на ветру.

Страшное, беспричинное предчувствие вдруг охватило Лиссу Каннингем. Ей почему-то показалось, что она видит свою подругу последний раз в жизни.

Вечная гавань

В ту ночь не светило ни одной звезды. Западный ветер окреп окончательно и, налетая порывами, подбрасывал пыль с истоптанных немощёных улиц Стрейтс-Стетема. Покров из туч, пригнанный им с Позолоченных гор, затянул звёздное небо. Окна некоторых домиков светились, а кое-где из-за заборов даже мерцали газовые фонари, отбирая у мрака целые куски дороги. Улица не тонула в кромешной тьме, как сосновая чаща до неё, но редкие огни превращали город в нагромождение чёрных и тёмно-серых контуров, а иные деревья можно было различить лишь по шуму листвы, когда западный ветер возвращался.

Сквозь это бежала Агния Синимия. Её башмаки колотили по земле, а сердце стучало так яростно, что каждый вздох отзывался острой болью. Ноги спотыкались. Из последних сил морячка гнала выдыхающееся тело вперёд – а Бульвар Процветания всё не появлялся.

Милю леса, отделявшего косу от городка, она одолела молниеносно. Не смутила её даже беспроглядная темнота, заставившая бы любого спешащего снизить скорость из страха сойти с дороги, споткнуться о кочку и переломать себе кости о сосновые корни.

Агнию не пугали травмы. Не страшил хмурый, бормочущий лес. Другое мокрым комом ворочалось в голове, заставляя мышцы время от времени заходиться мелкой дрожью.

«Отец умирает. Умирает, несомненно. Грэхем не Сигил, драматизировать не станет. Телеграф работает круглосуточно, но когда же в Академию дошла телеграмма? Не раньше полудня, иначе горничная отнесла бы мне её ещё тогда. А так мы с ней по распорядку разминулись всего на десять минут. Три часа! Три часа письмо лежало во флигеле, а я пировала! Чума мне на голову!»

Каждая секунда сокращала время до поезда. Каждая секунда грозила оборвать тонкую нить жизни капитана Джека Синимии. Там, далеко, в Предрассветном. Сердце Агнии сжималось, и тогда она ещё крепче сжимала зубы и ускоряла бег.

Когда горячий пот окончательно залил глаза, а колени взмолили о пощаде, за поворотом вспыхнула линия огней. Ступни ощутили твёрдый камень под подошвами. Мостовая! Агния сильно качнулась вправо, рухнула на первую попавшуюся скамью, запрокинув голову к небесам и хватая ртом острый холод ночного воздуха. Нагромождения туч в чёрной бездне неспешно клубились, поворачивались…

Бульвар Процветания даже в столь неспокойное время жил своей привычной жизнью. Благодаря электрическим фонарям на главной улице города было светло как днём. Проносились коляски и экипажи, а по зелёной аллее в центре да близ домов прохаживались влюблённые парочки, торопились запаздывающие домой клерки, слонялись бродяги да выпивохи. Лишь если внимательно вглядеться в людской поток, можно было приметить некоторое волнение, некоторую неуверенность и растерянность. Нет-нет, да обернётся через плечо какая-нибудь дама с зонтиком, нет-нет, да окинет фасады домов нервным взглядом, прервав непринуждённую беседу с кавалером. Агния ждала, пока успокоится сердце и рассеется липкий туман в голове. Вдалеке заканчивали бить часы городской администрации.