Радость длилась недолго. После пары километров под палящим солнцем я села прямо в пыль и больше не вставала. Там меня и нашли загонщики. Если честно, в тот момент я бы сама им попросилась в рабы, не нужно было даже ошейник надевать – с разбегу прыгнула бы в телегу.

Пришла я в себя, лежащей на каком-то матраце с непонятной бижутерией на шее в окружении нескольких женщин. Те о чем-то тихонько переговаривались. Плюс – увидев, что я проснулась, они дали мне бутылку с водой и кусок пирога, который я проглотила в один кусь. Минус – женщины разговаривали на незнакомом языке.

То есть, абсолютно незнакомом.

Не напоминал ни английский, ни испанский, ни французский, ни даже китайский, которого я не знала, но представление об иероглифах имела.

Походу, отлетела от лагеря я реально далеко…

На привале ко мне подошли два мужика бандитской наружности. Один из них в руках держал что-то вроде учетной книги. Я сразу смекнула: сейчас будут пытать, кто я и откуда. На первый вопрос я интуитивно назвала свое имя, немного подправленное – Мира Хард, сократив Мирослава Хардченко до приемлемого минимума. На второй махнула рукой в сторону леса, а когда мужчина произнес еще одну абракадабру, радостно кивнула головой.

Так я и оказалась Мирой Хард из Громли. Потом я узнала, что Громли – городок за лесом. Видимо загонщики решили, что я заблудилась. На мою странную одежду и обувь никто внимания не обратил. К тому времени я была такой грязной, что цвет костюма стал равномерно черным, а на кроссовки налипло столько грязи, что они стали похожи на галоши, или скорее лапти, в которых здесь щеголяли самые бедные слои населения.

Кстати, на женскую и мужскую одежду разделения не было. Точнее было, но без фанатизма. В телегах сидели женщины и в юбках с запахом, и в брюках, и даже в шароварах. Но большинство всё-таки было в платьях.

В небольшой городок мы приехали к вечеру. Караван рабов пополнился двумя древними старухами и заплаканной молодой девушкой. Подсадили её к нам в телегу. Звали её Мерит и продал её в рабство брат. Естественно, узнала я об этом гораздо позже, а пока на все вопросы отвечала «да» или кивком головы. В этом же городке нас загнали в баню, выдали однотипные серые сарафаны с непонятной буквой на спине – нечто среднее между загогулиной и буквой Q, и кожаные открытые сандалии. Я была рада избавиться от спортивного костюма, кроссов и помыть, наконец, голову. Два дня блужданий по лесу и два дня в пыли дорог превратили меня в замарашку похуже местных нищих.

Впрочем, бомжи тут, оказывается, тоже были и были нарасхват. Одного бедолагу просто сцапали у какого-то храма – не повезло парню на костылях: пока остальные умело слились, он не успел, так как действительно был калекой.

Вообще, традиция наряжать рабов в строгий корпоративный лук полностью себя оправдывала – теперь мы выглядели, как унылая олимпийская команда по синхронному нытью. Такую орду ни перепутать, ни потерять. Пять телег стенающих, воющих, причитающих особ в серой униформе с гарнитурой в виде кольца на шее. Ну просто загляденье.

Тот самый городок, родина Мерит, стоял почти на границе. С кем – неизвестно: мой словарный запас тогда был уровня «здравствуйте-поесть-туда?». Потом караван сделал разворот и покатил обратно, но для разнообразия – другой дорогой. Новых «новоприбывших» стало в разы меньше; в некоторых селениях «живой ассортимент» ещё подкидывали, но чаще мы пролетали мимо транзитом, несолоно хлебавши.

Отоспавшись и отъевшись, я принялась крутила головой в разные стороны, впитывая в себя новый мир и офигевая от здешних порядков.

Меня не трогали, то ли считали, что ошейник является лучшим охранным девайсом, то ли, что вероятнее, никому не было никакого дела до очередной единицы рабской массы. А пока я преобразилась в самую тихую, послушную и невидимую рабыню во вселенной. Такую смиренную, что сама себе стала противна. Никогда не думала, что умею так прогибаться. Но, как говориться, хочешь жить – и не так раскорячишься.

Молчу, улыбаюсь, ресницами хлоп-хлоп, уши – локаторы: ловлю чужие обрывки разговоров, пытаюсь на пальцах распознать местный тарабарский. Из открытых фраз – пока лишь базовый набор: «доброе утро», «пора есть», «пойдёшь в туалет?». Насколько хватило памяти, запоминала названия городов, сёл, речек и имена невольных соседушек. А в душе ныла, проклинала себя: за невнимательность, за рассеянность, за то, что не воспользовалась мощнейшим ресурсом – женской интуицией. Той самой, которая стучала в мозг, мигала красной лампочкой, верещала сиреной, размахивала флажками…

Не достучалась. Поставить очередную галочку в своём списке достижений мне оказалось важнее.

Только вот теперь до Володьки Николаевича мне как до Луны пешком. Я в другом мире, в рабском ошейнике, еду куда глаза не глядят… романтики ноль, приключений – вагон и маленькая тележка.

Глава 2

Мне не повезло оказаться в государстве, или, как здесь называют, Доме Маронар, принадлежащем семейству Маронар, нашим Хозяевам-вампирам. Словечко странно напоминало dominium, название феодального владения на латинский манер. Совпадение? Скорее всего, да, так как остальные слова местного языка не вызывали никаких ассоциаций с латиницей. Иногда мой чуткий слух улавливал отголосок знакомого слова или фразы, но, прислушавшись, я разочаровывалась – просто удачное словосочетание. Лишь имена выдают земные корни: египетские, греческие, восточные – будто я попала не на родину, а в гости к её троюродной кузине: вроде всё привычно, но ничего не понятно.

Выглядел этот самый Дом соответствующе: грязь, бедность, невежество, серость… Прямо как в Средние века где-то на задворках Европы.

Рабов здесь было много, примерно треть населения. Как я уже упоминала, им тут мог стать кто угодно – достаточно просто встать не с той ноги, заблудиться, поскользнуться на кожуре или косо посмотреть на главу семьи.

В то же время эта самая причина и была ограждающим барьером от любопытства и расспросов. Кто я? Откуда? Как сюда попала? Почему на мне была такая странная одежда? Всем, абсолютно всем, было глубоко фиолетово: моим сокамерницам по несчастью (они, кажется, пошли в рабство по второму кругу за рекорды по стенаниям), суровым надзирателям, которых заботило только две вещи – чтобы мы прилично выглядели: вовремя ели, мылись, и чтобы телеги пополнялись новыми клиентами.

Их даже молоденькие красавицы, подобные мне, волновали примерно как погода в Тимбукту, что, несомненно, радовало и вносило некий диссонанс в мои представления о рабстве. Я-то думала, что придётся сражаться за свою добродетель, взывать к совести, возможно, даже отбиваться… А тут тишь да гладь.

И слава богу.

Для местных жителей караван с рабами был таким же обыденным зрелищем, как для нас утренний троллейбус. Народ провожал нас взглядами скучающих кассиров на заправке – хмуро, но без особого интереса. По улицам никто не бродил один – все передвигались группами: богатые, как настоящие VIP-персоны, катили в повозках под охраной, беднота сбивалась в кучки, как бельё в стиралке, и не разлеплялась, пока телеги не проедут.

Я, признаться, была в лёгком культурном шоке: оказывается, тут можно просто вот так – посреди бела дня стащить прохожего, и никто и глазом не моргнёт! Ни родственники, ни соседи, ни кто здесь за власть имущих и полицию. Полный беспредел! Но, понятное дело, свои мысли держала за зубами – осторожность наше всё.

Тупой я себя не считала (по крайней мере, до этого поворота судьбы), и оптимизм из последних сил пыталась сохранить. Но призналась себе честно – попала я в какую-то параллельную реальность. Дома у меня не было возможности читать бульварные романчики, почти всё свободное время отнимала учёба и работа, но о попаданках я слышала. Вроде они сразу же становятся великими волшебницами, выходят замуж за принцев и королей, собирают из дерьма и палок на коленках ядерный реактор и много другого такого же грандиозного.

Мне, увы, посчастливилось попаданствовать в рабском ошейнике.

Не скажу, что я вечная неудачница (особенно после падения с высоты полтыщи метров, когда судьба мне отвесила джекпот сразу одним куском), но и везунчиком назвать меня сложно. Всего, чего я добилась, я добилась упорным трудом и собственными мозгами.

Родилась я этаким сюрпризом для молодых родителей-студентов – мама и папа учились в институте на втором курсе. Подвело ли средство контрацепции или лишний бокал вина на вечеринке, кто знает? Ребёнок, само собой, в их планы не вписывался, поэтому следующие шестнадцать лет я жила у бабушки в деревне. За это время родители успели закончить вуз, найти работу, купить квартиру, машину и успеть родить ещё одного, теперь уже планового ребёнка. Для меня на их празднике жизни места, увы, не нашлось.

Это сначала я ждала, когда мама и папа приедут за мной, заберут в столицу, порадуются успехами в учёбе, испытают гордость за мои пятёрки, хороший английский, умение рисовать, лепить из глины, танцевать, вышивать и готовить (я взяла все кружки, которые были в школе, став этаким и чтецом, и жнецом, и на дуде игрецом). Но потом, спустя годы, надежда трансформировалась сначала в обиду, а потом в равнодушие.

Поэтому, когда умерла бабушка и органы опеки заинтересовались моими возможными родственниками, я молчала, как партизан, на все вопросы отвечая пожатием плеч. И две недели жила в детском доме, пока за мной не приехали смутно знакомые по фотографиям мужчина и женщина, злые за то, что их выдернули из отпуска в Таиланде.

Девать меня было некуда. Второй бабушки уже не было в живых. Плюс на работе, на которую и пришёл официальный запрос, среди коллег начали распространяться нехорошие слухи. Так что пришлось меня взять к себе, отдать документы в ближайшую школу и поставить дополнительную кровать в комнату девятилетней Насте, их любимой доченьки. Она, кстати, не слишком обрадовалась обретению старшей сестры в моём лице. Пока она мелко пакостила, я особо не обращала внимания, но когда вылила два флакона йода в мой портфель, испортив учебники и тетради в хлам, то получила вполне заслуженный сестринский подзатыльник. Разревелась и побежала жаловаться маме с папой.

К тому времени я уже научилась держать лицо. Меня было не пронять суровыми взглядами и взыванием к совести. Хорошо ещё, что рукоприкладство в семье было под запретом. Интеллигенция, как-никак. Хотя, как я искренне считала, оплеуха доходит до мозга гораздо быстрее, чем проповедь об этикете.

– Отдайте меня в интернат, – ответила я равнодушно на их унылые наставления.

Прекрасно знала, что не отдадут. Больше, чем неудобства с лишней дочерью, они боялись сплетен. И на работе, и в доме уже знали про новообретённую старшую дочь. Родители моё долгое отсутствие объяснили тем, что я родилась слабенькой, болезненной, мне был нужен чистый деревенский воздух и овощи с огорода.

Ага…

Так себе отмазка. То, что ребёнок живёт в деревне, не стирает его с семейного альбома, не делает невидимкой и не подправляет память. Ведь и папа, и мама и друзьям, и коллегам говорили, что Настенька – их единственное чадо.

Сейчас на них просто косились, а вот переселение меня в интернат могло и закопать.

После ещё нескольких скандалов меня выселили в отдельную комнату, ранее служившую кабинетом отцу. Он, на минуточку, был доктором биологических наук. Я водрузила воображаемый флаг на полку рядом с позолоченным микроскопом: первая взятая высота в войне за личное пространство. Потом, само собой, были и другие.

Открыв счёт, сестричка поздно догадалась, что тем самым выписала мне карт-бланш на домашние пакости. Я, как законопослушный хулиган, действовала точечно и гуманно. То выключу ей будильник перед важной контрольной – ребёнку нужен сон, особенно в день паники. То, наоборот, поставлю на пару часиков пораньше – чтобы успела трижды проснуться. Поменяю местами ключи родителей и её – типа она сама случайно взяла. И папа, матерясь, ехал в школу к доченьке, чтобы вернуть ключи от машины, рабочего кабинета и так далее. Ничего смертельного – так, лёгкая щекотка нервишек и профилактика скуки.