– Это правда; дефект находится так глубоко в мозгу, что его нельзя исправить хирургически – пока нельзя. Но вам всего семнадцать, а медицина прогрессирует невиданными темпами. Даже с тех пор, как я начала работать, всё неузнаваемо изменилось. Кто знает, что станет возможным через двадцать или тридцать лет?

Глава 1

Двадцать семь лет спустя: август 2045

В бальном зале «Фэйрмонт-Ройал-Йорк-отеля» в Торонто было около сотни человек, и по крайней мере половине из них жить оставалось очень недолго.

Конечно, будучи богатыми, те, кто находился на пороге смерти, пользовались последними достижениями косметических технологий: подтяжками лица, физиогномическими перестройками, даже лицевой трансплантацией. Меня приводил в замешательство вид двадцатилетних лиц, приделанных к скрюченным телам, но, по крайней мере, трансплантации выглядели лучше, чем жутко растянутые лица остальных.

Но и это, напоминал я себе, были косметические улучшения. Фальшиво-юные лица были приставлены к старым, распадающимся телам – причём совершенно износившимся. Из присутствующих в зале стариков бо́льшая часть стояли на ногах, некоторые сидели в самоходных инвалидных колясках, кое-кто опирался на ходунки, у одного ноги были закованы в механизированную арматуру, а на другом был полноценный экзоскелет.

Теперь и старость не такая, как прежде, подумал я, качая головой. Сам-то я не был стар – мне было сорок четыре. Печально, конечно, но я использовал свои пятнадцать минут славы в самом начале, даже не подозревая об этом. Я оказался первым ребёнком, родившимся в Торонто 1 января 2001 года, – первое дитя нового тысячелетия. Конечно, гораздо больше шума было вокруг девочки, которая родилась 1 января 2000-го, года, не примечательного ничем, кроме трёх нулей на конце. Но это было ничего: последнее, чего мне хотелось, это быть на год старше, потому что через год я уже вполне могу быть мёртв. Старый анекдот снова всплыл у меня в памяти:

– Боюсь, у меня для вас плохие новости, – сказал доктор. – Жить вам осталось недолго.

Молодой человек нервно сглотнул:

– Сколько?

Доктор печально покачал головой:

– Десять.

– Десять чего? Десять лет? Десять месяцев? Десять…

– Девять… Восемь…

Я тряхнул головой, чтобы прогнать эту мысль, и снова огляделся. «Фэйрмонт-Ройал-Йорк» был отличным отелем, построенным в первые славные дни эпохи железнодорожных путешествий, и переживал возрождение теперь, когда над старыми путями начали летать поезда на магнитной подвеске. Отель располагался через дорогу от вокзала Юнион-стэйшн невдалеке от набережной Торонто – в добрых двадцати пяти километрах от места, где по-прежнему стоял дом моих родителей. С потолка бального зала свисали канделябры, оригиналы живописных полотен украшали стены, оклеенные рельефными обоями. Официанты во фраках сновали туда-сюда, предлагая вино. Я подошёл к бару и заказал томатный сок, обильно приправленный вустерским соусом: этим вечером мне нужна ясная голова.

Когда я отступил от бара со своим напитком, оказался рядом с какой-то старой дамой, выглядящей именно так, как и положено старой даме: с морщинистым лицом и белыми волосами. Среди окружающего разгула фальши и отрицания очевидного она выглядела приятным исключением.

Женщина улыбнулась мне, хотя улыбка вышла несколько кривоватой – у неё явно раньше был инсульт.

– Вы здесь один? – спросила она. Её приятный голос был по-южному тягуч и подрагивал, как это свойственно старым людям.

Я кивнул.

– Я тоже, – сказала она. На ней были тёмный жакет, блуза более светлого оттенка и такие же тёмные брюки. – Сын отказался вести меня сюда.

Большинство присутствующих здесь были с сопровождающими: взрослыми детьми, адвокатами или платными сиделками. Я взглянул вниз, отметил, что у неё на руке обручальное кольцо. Она, по-видимому, заметила мой взгляд.

– Я вдова, – сказала она.

– Ох.

– Так что же, – продолжила она, – вы изучаете процесс для кого-то из родственников?

Я почувствовал, как моё лицо скривилось.

– Можно и так сказать.

Она посмотрела на меня со странным выражением на лице; я догадался, что её моя реплика не обманула, но, хотя ей и было любопытно, она из вежливости не стала развивать эту тему.

– Меня зовут Карен, – сказала она, протягивая мне руку.

– Джейк, – ответил я, протягивая свою. Кожа на её руке была сморщенная и покрытая пигментными пятнами, суставы пальцев раздуты. Я очень осторожно пожал её.

– Откуда вы, Джейк?

– Отсюда. Из Торонто. А вы?

– Из Детройта.

Я кивнул. Вероятно, многие из собравшихся здесь были американцами. «Иммортекс» нашла гораздо более благоприятный юридический климат для своих операций в либеральной Канаде, чем во всё более консервативной Америке. Когда я был ребёнком, студенты приезжали в Онтарио из Мичигана и Нью-Йорка, потому что алкоголь здесь разрешён раньше, а стриптизёрши снимают с себя больше. Теперь люди из этих двух штатов пересекали границу ради алкоголя, легальных проституток, легальных абортов, однополых браков, разрешённой эвтаназии под контролем врача и других вещей, которые не одобряет религиозное правое крыло.

– Забавно, – сказала Карен, оглядывая толпу собравшихся. – Когда мне было десять, я как-то сказала своей бабушке: «Да кто же захочет, чтобы ему было девяносто?» А она посмотрела мне в глаза и сказала: «Любой, кому стукнуло восемьдесят девять». – Моя собеседница покачала головой. – Как она была права.

Я слабо улыбнулся.

– Леди и джентльмены, – послышался в этот момент громкий мужской голос. – Прошу занять свои места!

Очевидно, ни у кого не было проблем со слухом: импланты легко корректируют этот признак старости. В задней части бального зала стояли ряды складных стульев, обращённые к небольшой трибуне.

– Пойдёмте? – предложила Карен.

Что-то в ней очаровывало меня, возможно, её южный акцент, она явно выросла не в Детройте, а также, несомненно, тот факт, что мы находились в бальном зале. Я обнаружил, что предлагаю ей руку и Карен принимает её. Мы медленно пересекли зал – я позволил ей задавать темп – и нашли пару незанятых стульев ближе к краю, под висящим на стене пейзажем А. Я. Джексона ^[1].

– Спасибо, – сказал тот же мужчина, что приглашал всех сесть. Он стоял за кафедрой тёмного дерева. Свет на него не падал – разве что немного рассеивалось от укреплённой на кафедре настольной лампы. Долговязый азиат лет тридцати пяти с чёрными волосами, зачёсанными назад и открывающими лоб, высоте которого позавидовал бы и профессор Мориарти. Он говорил в непривычно большой микрофон старомодного вида. – Меня зовут Джон Сугияма, – сказал он, – я вице-президент «Иммортекс». Спасибо, что собрались здесь сегодня вечером. Надеюсь, пока вы были довольны нашим гостеприимством.

Он оглядел собравшихся. Карен, как я заметил, была в числе тех, кто что-то согласно пробормотал себе под нос – чего, по-видимому, и добивался Сугияма.

– Ну хорошо, – продолжил он. – Во всём, что мы делаем, мы стремимся к абсолютному удовлетворению клиента. Ведь, как у нас здесь говорят, «Один раз клиент “Иммортекс” – всегда клиент “Иммортекс”».

Он широко улыбнулся и снова дождался одобрительных смешков публики.

– Что ж, я уверен, что у вас масса вопросов, так что давайте начнём. Я знаю, что то, что мы продаём, стоит немалых денег…

Кто-то рядом со мной пробормотал: «Не то слово», но если Сугияма и расслышал, то не подал виду.

– Но мы не попросим у вас ни цента, пока вы не будете уверены в том, что наше предложение полностью вам подходит. – Ободряюще улыбнувшись, он скользнул взглядом по собравшимся, заглядывая им в глаза. Он посмотрел в глаза Карен, но проигнорировал меня: вероятно, посчитал, что я не могу быть потенциальным клиентом, так что не стоит тратить на меня свой шарм.

– Большинство из вас, – продолжил Сугияма, – проходили МРТ. Наш запатентованный и эксклюзивный процесс под названием «Мнемоскан» ничуть не страшнее МРТ, только его разрешающая способность несравненно выше. Он даёт нам полную, идеальную картину структуры вашего мозга, на которой отмечен каждый нейрон, каждый дендрит, каждая синаптическая щель, каждое соединение между ними. А также уровень нейротрансмиттеров для каждого синапса. Ничто из того, что делает вас вами, не ускользает от нашего внимания.

До сих пор он говорил чистую правду. Ещё в 1990-х один филантроп по имени Хью Лёбнер пообещал наградить медалью из чистого золота – не просто дешёвым позолоченным кругляшом, какие дают на Олимпиадах, – и ста тысячами долларов наличными того, кто построит машину, способную пройти тест Тьюринга ^[2]. Старый анекдот, согласно которому компьютер стоит объявить истинно разумным, если его ответы на вопросы невозможно отличить от ответов человеческого существа. Лёбнер ожидал, что пройдёт всего несколько лет, прежде чем ему придётся раскошелиться, – но всё обернулось по-другому. Премию присудили только три года назад.

Всё это показывали по телевидению. Жюри состояло из пяти инквизиторов: священник, философ, специалист в области мышления, владелица малого бизнеса и комик разговорного жанра, а на их суд представили двоих, спрятанных за чёрными занавесями. Членам жюри было позволено задавать этим двоим совершенно любые вопросы: моральные головоломки, факты повседневной жизни, даже вопросы о любви и воспитании детей; вдобавок ко всему комик пытался их расколоть, интересуясь, почему те или иные шутки смешны или наоборот. Но не только это: две скрытые за занавесями сущности вступали в диалог друг с другом, обмениваясь вопросами на глазах жюри. В конце члены жюри проголосовали и единогласно признали, что не могут определить, за какой занавесью находится машина, а за какой – живой человек.

После перерыва на рекламу занавеси были подняты. Под левой обнаружился лысеющий и бородатый чернокожий мужчина за пятьдесят – его звали Сэмпсон Уэйнрайт. А за правой был очень простой на вид угловатый робот. Группа разработчиков получила свои сто тысяч – мелочь по нынешним временам, но имеющая огромное символическое значение – и золотую медаль. Их изделие-победитель, как они потом рассказали, было точной мнемокопией Сэмпсона Уэйнрайта, которая в самом деле, и весь мир стал этому свидетелем, генерировала мысли, никаким способом неотличимые от мыслей оригинала. Три недели спустя та же самая группа разработчиков разместила на бирже акции своей небольшой компании «Иммортекс»; на следующий день все они стали миллиардерами.

Сугияма продолжал свою рекламную речь.

– Конечно, – говорил он, – мы не можем записать цифровую копию обратно в исходный биологический мозг, однако можем поместить её в искусственный; в этом, собственно, и состоит наш процесс. Наш искусственный мозг конденсируется из квантового тумана, формируя наногель, который в точности повторяет структуру биологического оригинала. Копия будет вами – вашим разумом, пересаженным в искусственный мозг, сделанный из долговечной синтетики. Он не будет изнашиваться. С ним не случится инсульта или аневризмы. В нём не разовьётся деменция или маразм. И… – он сделал паузу, чтобы убедиться, что безраздельно завладел всеобщим вниманием, – он не умрёт. Потенциально новый вы будете способны жить вечно.

Несмотря на то что все хорошо знали, чем именно здесь торгуют, раздались изумлённые возгласы: слово «вечно» производит неизгладимое впечатление, будучи произнесённым вслух. Я лично был не слишком высокого мнения о бессмертии, потому что подозревал, что мне наскучит жить к тому времени, как я достигну, скажем, возраста Карен. Но я ходил по яичной скорлупе двадцать семь лет, постоянно боясь, что сосуды в моём мозгу лопнут. Смерть была не так уж страшна, но перспектива превратиться в растение, как отец, повергала меня в ужас. К счастью, искусственные мозги «Иммортекс» работают на электричестве; им не нужны питательные вещества, так что и кровеносных сосудов в них нет. Я сомневался, что доктор Тхань имела в виду что-то подобное, но мне сгодилось бы и такое.