И вот однажды его сына убило молнией, а тот человек жив и до сих пор, только никто больше не решается обращаться к нему за врачебной помощью.

Кто-то сказал:

– Он многих убил, почему же Небо не его казнило, а его сына? Это несправедливое наказание!

Но ведь если преступление не карается высшей мерой, о нем будет неведомо даже детям преступника; если зло не достигает высшего предела, о нем не узнают даже современники. Небо казнило его сына, и благодаря этому преступления его стали известны повсюду.

(37.) Ань Чжун-куань рассказывал:

«Некогда, во время измены У Сань-гуя1, жил колдун, искусный в гаданиях и предсказаниях. Намереваясь примкнуть к У Сань-гую, он отправился в путь и по дороге повстречал человека, который тоже собирался присоединиться к У Сань-гую. Они заночевали вместе в пути. Новый знакомый колдуна улегся спать около южной стены.

– Не спите здесь, почтеннейший, – остерег его колдун, – к одиннадцати часам ночи эта стена обрушится.

– Не очень-то вы, почтеннейший, овладели своим искусством, – возразил тот, – стена-то ведь обрушится наружу, а не внутрь!

Наступила ночь, так и вышло, как он предсказал».

А я скажу, что все это очень преувеличено! Если этот человек мог знать, что стена обрушится наружу, как же он не знал, что У Сань-гуй наверняка потерпит поражение?

(38.) Один буддийский монах гостил в доме уроженца Цзяохэ господина Су из палаты личного состава и аттестации; этот монах был искусен в магии, постоянно устраивал всякие чудеса и фокусы, говорил, что у него был общий учитель с самим даосским патриархом Люем*.

Как-то раз он выделил свинью из комка глины, произнес заклинание, и свинья ожила. Еще раз прочитал заклинание, она подала голос, прочитал в третий раз – свинья стала скакать по комнате. Тогда он передал ее повару, чтобы тот приготовил ее и подал гостям. Было не очень вкусно, а когда поели, всех гостей стало рвать кусочками глины.

Был там один ученый. Из-за дождя ему пришлось остаться ночевать вместе с этим монахом. Отвесив поклон, он обратился к монаху со следующими словами:

– В Тай-пин гуанцзи2 рассказывается об одном колдуне, который произнес заклинание над кусочком черепицы, дал этот кусочек одному человеку, и стена перед ним раздвинулась, так что он смог проникнуть в чужие женские покои. А вы можете так сделать?

– Это нетрудно, – ответил монах, подобрал кусочек черепицы, долго читал заклинание, а потом сказал:

– Держа эту черепицу в руках, вы сможете проникнуть, но только не произносите ни слова, а то чары мгновенно рассеются! – Ученый попробовал, и стена действительно расступилась перед ним. Он пошел вперед и увидел ту, о которой мечтал. Она только что сняла с себя украшения и легла спать. Помня запрет монаха, человек этот не решился заговорить, а сразу закрыл навесную дверь, поднялся на лежанку и овладел женщиной, которая радостно отвечала на его ласки. Утомившись, он крепко заснул. Когда он открыл глаза, он увидел, что на лежанке рядом с ним… его жена. Только было начали они расспрашивать друг друга, как в дверь постучал монах.

– Мое ничтожное искусство развлекло вас, почтенный, – сказал он. – К счастью, серьезного вреда добродетели оно не причинило и не явится причиной тяжелых последствий.

– Правда, бог домашнего очага уже внес в записи это событие, хотя серьезной кары и не воспоследует, но боюсь, что карьере вашей это помешает, – вздохнув, добавил он.

И действительно, ученый этот потерпел неудачу. Только в старости он проникся пониманием Истины и кончил жизнь в нищете.

(39.) В середине годов правления под девизом Кан-си Ху Вэй-хуа из Сяньсяня под предлогом моления собрал своих сообщников, с которыми хотел поднять мятеж. Одну группу, идущую по дорогам из Дачэна и Вэньани, отделяло от столицы сто с лишним ли. Тем, кто шел из Цинсяня и Цзинхая до Тяньцзиня, надо было проделать больше двухсот ли. Вэй-хуа решил поделить отряды на две группы: первая должна была неожиданно захватить столицу, вторая, взяв Тяньцзинь, завладеть морскими судами. Если все сложится благополучно, то из Тяньцзиня отряды должны были пойти на север, а нет – обойти Тяньцзинь и на судах выйти в открытое море. Но один из сторонников Ху Вэй-хуа изменил ему, и все обнаружилось. Правительственные войска окружили их, стали палить из пушек и никого не оставили в живых.

А началось все с отца Вэй-хуа, Ху, который слыл человеком щедрым, любившим помогать беднякам и никому не причинившим серьезного вреда. У соседа Ху, старого начетчика Чжан Юэ-пина, была дочь, красавица, какой во всем государстве, пожалуй, равных не было. Увидев ее, Ху совсем потерял голову. Но старый Юэ-пин очень дорожил дочерью и не хотел отдавать ее в наложницы Ху, все оттягивал, ссылаясь на то, что она еще очень молода.

Родители Юэ-пина скончались в Ляодуне, и он постоянно скорбел, что не смог их похоронить как положено, на родине. Наняв человека, чтобы он перевез тела родителей в родные края, Юэ-пин обещал ему подарить за это участок земли для погребения его родных. Труп этого человека нашли на поле Юэ-пина – так он его отблагодарил! Чиновники, ведшие расследование, пытались доказать, что убийца – Юэ-пин, но тому всеми правдами и неправдами удалось отвести от себя обвинение и добиться оправдания.

Однажды жена Юэ-пина, взяв с собой дочь, отправилась проведать своих родителей, вернуться она должна была через несколько дней. Юэ-пин остался дома с тремя сыновьями, совсем еще маленькими. Ху втайне подослал своего человека, тот ночью запер все двери и поджег жилище Юэ-пина, отец и трое сыновей сгорели. Ху притворился очень опечаленным, похоронил их за свой счет, помогал жене Юэ-пина и его дочери. Жена Юэ-пина приняла все это как веление судьбы.

[Когда кто-то] хотел жениться на дочери Юэ-пина, мать ее посчитала необходимым посоветоваться с Ху, и тот запретил ей отдавать дочь замуж, и брак не состоялся. Прошло довольно много времени, и Ху перестал скрывать свое намерение взять дочь Юэ-пина в наложницы. Мать ее считала, что Ху этим оказывает им честь, и готова была согласиться. Дочь вначале не соглашалась, но потом ей приснился отец, который сказал ей:

– Если не пойдешь за него, помешаешь исполниться моей воле!

Тогда она покорилась судьбе.

Через год с небольшим она родила Вэй-хуа и сразу же умерла.

А Вэй-хуа кончил предательством, как и его отец, Ху.

[40. Женщина мстит за смерть своего мужа.

41. Дух человека, умершего в чужих краях, плачет потому, что его не похоронили на родине.]

(42.) Фань Вэй-чжоу рассказывал, что как-то раз, когда ему пришлось переправляться через реку Цяньтанцзян, на джонку поднялся буддийский монах, прошел, не поздоровавшись, мимо того места, где сидел Вэй-чжоу, и стал, прислонясь к мачте. На попытку втянуть его в разговор монах не откликнулся и смотрел в сторону, словно целиком был занят своими мыслями. Удивленный его заносчивостью, Вэй-чжоу не стал к нему больше обращаться. В это время поднялся вдруг сильный западный ветер, и Вэй-чжоу невольно произнес вслух:

На джонку волны1

Несутся бурно,

И встречный ветер
Гребца страшит, —

и так как следующие строки не давались ему, то он что-то бормотал себе под нос, а монах тихо проговорил:

Зачем же на башне2

В наряде пурпурном

По-прежнему дева стоит?

Не вникая в сказанное монахом, Вэй-чжоу снова попытался втянуть его в разговор. Монах по-прежнему не отвечал. Как раз в это время джонка причалила к берегу и стала видна башня и стоящая на ней девушка в красной одежде. Очень удивившись этому, Вэй-чжоу снова стал расспрашивать монаха, и тот сказал:

– Случайно заметил издали.

Однако на реке стоял туман, мешавший видимости, здания были им скрыты так, что издали заметить что-либо было невозможно. Догадавшись, что перед ним провидец, Вэй-чжоу хотел было воздать ему должные почести, но монах уже ушел. Растерявшийся Вэй-чжоу неуверенно пробормотал:

– Видно, это был второй Ло Бинь-ван3!

[43. Дух дерева, срубленного чиновником, мстит его дочери.]

(44.) Достопочтенный Цянь Вэнь-минь1 сказал:

«Разве то, как Небо дарует счастье и беды, не напоминает государя, который дарует награды и наказания? Разве то, как тщательно во всем разбираются духи, не напоминает подробных донесений чиновников?

Допустим, поступила письменная жалоба, в которой говорится: «Такой-то живет безупречно, успешно исправляет занимаемую должность. Однако карьера его должна кончиться плохо, ему предстоят плохие дни, следует сурово его покарать». Как должно к этому отнестись начальство – согласиться или оспорить?

Или допустим еще, что поступило представление о повышении кого-то в должности, в котором сказано: «Такой-то совершает множество проступков, на занимаемой должности груб. Однако карьера его будет счастливой, ему предстоят благоприятные дни; заслуги его должны быть награждены повышением в должности». Как должно отнестись к этому начальство – согласиться или оспорить?

То, что им надо, чиновники оспорят, а согласие свалят на духов. Вот почему я считаю неправильным все эти разговоры о выборе жилья с помощью геомантов2».

Сказанного Вэнь-минем совершенно достаточно, чтобы осудить геомантов, тут и спорить, собственно, не о чем. Однако я сам видел примеры того, что можно назвать «несчастливым выбором жилья».

В столице, на южной стороне улицы, напротив храма Цзи-гусы3, стоял дом. В нем поселился чиновник Цао Сюэ-минь4. Только он переехал туда, как в тот же вечер двое его слуг умерли насильственной смертью. В испуге он сейчас же съехал оттуда.

В северном конце улицы Фэньфан люлицзе5 был дом, в котором поселился профессор Шао Да-шэн. Средь бела дня в нем постоянно происходили всякие чудеса, но Шао был человеком твердым, не трусливого десятка, так и прожил там до самой смерти. Разумно ли это?

Достопочтенный Лю Вэнь-чжун6 говорил:

– Выбирая место для жилья, глядели в «Книгу исторических деяний»7, выбирая же благоприятный день [для каких-либо начинаний], глядели в «Книгу о правилах поведения»8; если бы там не было благоприятных и неблагоприятных предзнаменований, как гадали бы мудрецы? Но опасаюсь, что нынешним гадателям это неизвестно.

Вот это – беспристрастное рассуждение.

(45.) Пань Бань1 из Цанчжоу был искусен в каллиграфии и живописи. Сам он называл себя Даос Хуан-е. Как-то раз он заночевал в кабинете у своего приятеля. Вдруг слышит, как за стеной кто-то тихонько проговорил:

– Раз господин не оставил никого ночевать с собой сегодняшней ночью, я к нему выйду.

Испуганный Пань Бань убежал из комнаты.

– Да тут давно уже водится это диво, – сказал ему приятель, – это прелестная девушка, никому не причиняющая вреда.

Потом приятель по секрету говорил близким людям:

– Разве господин Пань так всю жизнь и будет оставаться бедным ученым? Ведь это диво не бес, не лиса, я, правда, не доискивался, что оно такое, но только знаю, что к простым людям оно не выходит и к богачам не выходит; только если человек окажется очень талантливым, тогда оно выйдет, чтобы разделить с ним ложе.

Впоследствии Пань Бань потерпел неудачу. Лет через десять, а может, и больше ночью в кабинете вдруг послышался чей-то плач. На следующий день порывом ветра сломало старое абрикосовое дерево. На этом чудеса кончились.

Дед мой со стороны матери, господин Чжан Сюэ-фэн, как-то пошутил:

– Какое прекрасное наваждение! А он-то – все его помыслы и были лишь о красавицах!

(46.) Начальник внутренней стражи дворца Чэн Фэн-яй рассказывал: