Я сразу сдружилась с двоюродной сестрой Эсмигюль – моей ровесницей. Вместе мы смотрели за тем, как летом бабушка Аджар, которую все внуки называли мома (уйг. – бабушка), пекла тандырные лепешки. Нам всегда доставалась первая, и я до сих помню вкус горячей хрустящей корочки. А дедушка Аруп, то есть бова (произносится часто бува – дедушка по-уйгурски), делал для нас деревянных куколок, и мы украшали их травой, цветами и пряжей. Но самым интересным и волшебным было засыпать в саду под звездами. Когда летние ночи были душные, дедушка стелил на траву большой ковер, а бабушка вытаскивала подушки и копяшки – толстые и теплые лоскутные одеяла, но не большие квадратные, а длинные и прямоугольные. Мы засыпали на них, считая звезды, а просыпались уже дома. И утром за столом во дворе бабушка кормила нас свежими хрустящими лепешками с настоящим маслом и чаем с молоком и солью – любимым напитком уйгуров, который называют аткян-чай. А дедушка срезал перочинным ножиком гроздья винограда и укладывал их на блюдо прямо на столе.

Несмотря на то, что мы с мамой переехали к папе в трешку, я часто гостила у своих родных бабушки и дедушки. Проснувшись однажды утром, я услышала приглушенные голоса, доносившиеся из кухни. Вкусно пахло горячими блинами, и я осторожно, на цыпочках подошла к двери. Любопытство меня и сгубило.

– Зря я сказала Наташе, что видела Сергея. Она в лице сразу поменялась, – сокрушалась баба.

– Хотела как лучше, – вздохнул дед.

– Да куда уж! Глаза б мои его не видели. Сам ведь стоял, не знал, куда себя деть. В коляску вцепился, взгляд потупил. Я подошла, спросила: «Кто у тебя?» А он мне: «Дочка». Я только головой покачала и говорю: «А Софушке уже десять лет. Не хочешь на старшую дочь посмотреть?».

– Ох, Аллочка-Аллочка! – в щелочку увидела, как дедушка встал, открыл форточку и закурил.  – Обидно! И за Наташу, и за Сонечку. Особенно за Сонечку. Мы ей всю жизнь говорили, что папа умер, а он еще нас всех переживет.

Я, как мышка, прошмыгнула в комнату, свернулась клубочком и заплакала, понимая, что меня обманули и мой папа жив. Просто я ему не нужна.

Тогда я никому ничего не сказала. Горькую правду я узнала где-то в двадцать два, после смерти дедушки. В первые годы жизни именно он заменил мне папу и до последних дней называл доченькой. И в самые темные времена, в мое тринадцатое лето, дедушка был со мной, как и другие мои близкие. Он был такой трогательный в своей заботе и любви, что после его скоропостижного ухода мое сердце еще очень долго ныло.

У меня, наконец, хватило сил и смелости прижать маму с бабушкой и потребовать рассказать правду. Всю, без утайки.

Оказалось, в двадцать один мама вышла за моего родного отца, с которым училась в педагогическом институте. Год они прожили на квартире, а потом красавец-мужчина помахал ей ручкой и ушел в закат, сказав, что полюбил другую, то есть мамину подругу. Мама очень страдала и только после развода поняла, что беременна. Она, конечно, рассказала об этом бывшему мужу, на что он ответил: «Мы уже не живем вместе, это не мой ребенок». Вот так мама со мной под сердцем вернулась в родительский дом, а через несколько месяцев в свидетельстве о рождении меня записали как Софью Ивановну Смирнову.

Вынырнув из воспоминаний, протираю ладонью влажную щеку. Дико злюсь на себя за то, что спустя столько лет меня колотит от одного упоминания об этом человеке. Будто мне других проблем мало! Вымещаю злость на посуде, которую с грохотом убираю в шкафчик. Хозяйка из меня так себе, но порядок я очень люблю. Кеша прибегает из другой комнаты и прыгает на стол.

– Мя-я-яу! – недовольно кричит он.

Сидит, склонив голову на бок. Ушами шевелит, хвостом виляет и смотрит на меня так снисходительно, как на умалишенную.

– Мя-я-яу! – ворчит, будто хочет сказать: «Чего раскудахталась, дура?».

– Ой, всё, Кеша, выйди вон, не доводи мать до греха! – острый нож в руке опасно сверкнул.

Бросив на прощание короткое «мяу» – мол, «чё, ПМС у тебя, что ли?», Иннокентий ретируется. Но тут как тут новая напасть – звонок в дверь. Кого еще нелегкая принесла в одиннадцать вечера?

Иду в прихожую, смотрю в глазок и замираю, забыв, как дышать, потому что в подъезде стоит злой и страшный серый волк по имени Лев.

Глава 9

– Что тебе надо? – спрашиваю Льва через дверь.

– Поговорить, – отвечает он уверенно. – Много вопросов накопилось.

– К кому? Ко мне? – усмехаюсь я. – Тебе не кажется, что ты не в том положении, чтобы задавать вопросы? И вообще, я уже собиралась ложиться спать. И я, – прикусываю до боли щеку, – не одна вообще-то.

Ну правда же, не одна. А Кеша Льва не знает, поэтому начнет шипеть, гадить, может, даже поцарапает. Он у меня жуткий собственник, хоть и самец-молодец.

Недолгую тишину нарушает громкий стук в дверь.

– Соня, открывай, или я тут такой шум подниму, что соседи выбегут.

– Это угроза? – огрызаюсь я.

– 

Это предупреждение, – рычит Лев. – Поговорим, и я уйду.

Если Льву взбредет что-то в голову, он ведь так и сделает. А моя соседка по площадке – та самая Эльвира Вениаминовна – та еще ведьма. Чуть что не по нраву, сразу полицию вызывает. Весь подъезд уже против себя настроила.

Обреченно вздохнув, поворачиваю замок, открываю дверь и тут же натыкаюсь на взбешенный взгляд Левы. Быстро скольжу взором по еле заметным морщинам в уголках глаз, его тонким, как нить, губам (значит, злой), мощной шее и кадыку, широким плечами и вздымающейся груди. Столько лет прошло, а он всё так же хорош. А я всё так же его ненавижу.

– Ну? Чё надо?

Делает шаг навстречу, оказывается непозволительно близко, и я чуть задираю голову.

– Ты правда не одна? – подозрительно щурится.

– Правда. Я теперь живу не одна.

– Оператора все-таки домой привела? – цедит сквозь зубы.

– А если и так, то что? Какое тебе дело, кого я вожу домой? Ты же тоже не монах, как я вижу. Не рукоблудствуешь.

– Софья, – ноздри у зверя раздуваются от гнева.

– Что Софья? Или ты думал, я тебе восемь лет буду верность хранить? Так вот открою тебе тайну, Лев Николаевич. Ты не единственный мужчина на Земле.

Внезапно в спальне что-то громко падает. Слышны возня, шуршание и недовольный вопль питомца.

– Кто там у тебя? – Лев показывает рукой на дверь.

– Там Иннокентий, – спокойно отвечаю я.

– Какой еще Иннокентий? – переспрашивает на ходу, потому как уже летит в мою комнату. Помнит, оказывается, где у меня спальня.

– Смоктуновский, блин. Ты куда?

Но уже поздно! Лев открывает дверь, и мы вдвоем застываем, глядя на бедлам, который устроил Кеша. Хвостатый умудрился опрокинуть стул, цветочный горшок с подоконника и где-то раздобыл старый капюшон, отороченный мехом. Вот его-то он и дерет прямо на моей двуспальной кровати.

– Кеша, паразит! – первая прихожу в себя и ору на ребенка. – Фу!

Кот прекращает безобразничать, поднимает голову и впивается заинтересованными глазенками в пришельца, то есть в Льва.

– Ты завела кота? – чуть покосившись, спрашивает мужчина.

– А что, не видно?

И тут Иннокентий громким шипением показывает, кто в доме хозяин. В него точно дьявол вселился, потому что он никогда так не реагировал на мужчин в моей квартире. А бывали у меня только папа и братья. Но Лев ему явно не понравился, потому что Кеша продолжает рычать, обнажив острые клыки.

– Так, остынь уже, Отелло, – обращаюсь к коту и выталкиваю Льва за дверь.

– Неожиданно. Но камень с души упал, – мне показалось, или довольная ухмылка озарила его лицо?

– А чего ты радуешься? – вскидываю подбородок. – Мужиков у меня в квартире искать не надо. Я не твоя жена. Иди-ка к своей благоверной. А то она у тебя такая ревнивая.

Шагаю к входной двери, чтобы открыть ее и выпроводить непрошеного гостя, но он заявляет мне вслед:

– Я развелся.

Останавливаюсь как вкопанная. Не оборачиваясь и не дыша.

– Я это уже однажды слышала, – тихо произношу.

– На этот раз окончательно, – уверенно говорит Лева. – Официально.

Минуты безмолвия заполняют пустоту между нами. Он медленно приближается ко мне, и я чувствую, как между нами уже искрит. Но я не могу снова поддастся искушению и подпустить этого мужчину близко. Только не сейчас…

– Как давно? – острый ком режет горло изнутри, но я все равно спрашиваю через силу.

– Шесть лет назад.

Опускаю голову на грудь и тихо смеюсь.

– Шесть лет? – оборачиваюсь и одариваю его злой ухмылкой. – Шесть долбанных лет? И ты приперся сейчас, и только потому что мы случайно встретились?

– Я думал ты замужем, Соня, – неожиданно для себя слышу в его признании нотки боли и разочарования. – Шесть лет назад я хотел вернуть тебя. Приехал сюда, но понял, что опоздал.

Мы стоим так близко к друг другу, что мне не хватает кислорода. Я задыхаюсь.

– Я видел тебя с мужчиной и маленьким ребенком в твоем дворе. Подумал, что это муж и сын. Мальчик был очень похож на тебя. А еще он назвал тебя мамой.

Вглядываюсь в его уставшие ледяные глаза, и до меня доходит, что он говорит правду. Этот эпизод действительно был в моей жизни. Маленький, короткий, незначительный.

– Господи! – закрываю лицо ладонями. – Это Лешин сын.

– Кто такой Леша?

– Брат мой троюродный, – сиплю я.

– Сколько их у тебя? – ошарашенно спрашивает Лев. – Пол-Казахстана?

– Леша из Караганды. Он внук бабушкиной сестры. Они с сыном жили тогда месяц у меня, потому что его жена была в Алматы на лечении. А я помогала ему с Илюшей. Он постоянно говорил «мама», потому что скучал по Насте, своей настоящей маме. Значит, ты видел нас вместе…

– И сделал неправильные выводы. Я дурак, – вздрагиваю от его глухого рыка. Лев запускает ладонь в волосы и ерошит их. – Надо было всё перепроверить.

– Это бы ничего не изменило, – произношу отрешенно. – Я всё тебе сказала еще тогда.

Я вру. Безбожно вру, потому что я ждала, что он придет. Тогда я сбежала в Астану, чтобы забыть о нем. Но вернувшись в родной город, где всё напоминало о Льве, я искала его в толпе и, видя знакомый силуэт, дрожала от волнения. А потом отпустило. Я просто поняла, что он больше не придет.

Я стою, прислонившись к стене, и плачу, хотя не хотела, чтобы он видел мою слабость. Лев молча подходит ко мне, осторожно протягивает руку и сначала почти невесомо касается волос, а затем уверенно гладит мое лицо ладонью. Только ему восемь лет назад я позволила к себе прикоснуться. Он сломал все мои барьеры, перерезал колючую проволоку и научил не бояться.

– Пожалуйста, уйди! Мы всё уже выяснили.

– Я тебя всё равно верну.

– Нет, я не хочу, – мотаю головой, глотая слезы. – Нельзя дважды войти в одну реку.

– А я попробую, – шепчет, прижимаясь лбом к моему лбу.

– А я не позволю.

– Я люблю тебя, – признается он. – Всегда любил.

– Так не бывает, – закрываю глаза и рвано дышу. – Восемь лет прошло. Мы изменились. И я тебя уже не люблю.

Он не отвечает, а без спроса и жадно впивается в мои губы, целует смело и нежно одновременно, словно его мучает жажда и только я могу ее утолить. А я… Я уже сто лет живу в одиночестве, но помню вкус его поцелуев.

– Молодые люди! А что здесь происходит? – скрипучий голос Эльвиры Вениаминовны возвращает меня в реальность, и я мигом отталкиваю Льва от себя. Соседка стоит на пороге моей квартиры в длинном шелковом халате и тюрбане в тон. На руках у нее лежит Жозефина, которая лишь презрительно фыркает. – Соня, у тебя дверь не заперта, и у тебя в комнате так шумно!

– Извините, – Лев выражает яростное недовольство, что нас прервали, и соседка чувствует его враждебность.

– Я ведь могу и полицию вызвать, Соня. За шум после десяти.

– Мы больше так не будем, Эльвира Вениаминовна, – приторно-сладко выдавливаю я. – Вы можете идти.

Старушенция окидывает меня пренебрежительным взглядом и, направляясь в выходу, говорит:

– Какой кот, такая и хозяйка!

Я мгновенно закипаю от этой реплики и за секунду оказываюсь прямо рядом с ней, беру за локоток и выпроваживаю в подъезд.

– Вы, как всегда, зрите в корень, Эльвира Вениаминовна! – ядовито начинаю. – Может, вы тогда стерилизуете свою киску, чтобы она не текла и не давала всем подряд?

Женщина в изумлении смотрит на меня и только открывает рот, как я тут же захлопываю дверь перед ее носом. Отдышавшись, поднимаю голову и исподлобья гляжу на Льва.