Добравшись наконец до кабинета, Цензор сел на свое место, откинулся на спинку стула и постарался прогнать эти позорные мысли. Тем временем остальные сотрудники Отдела были заняты обсуждением отрывка из очередного романа. Один из героев употребил по отношению к другому выражение «сын блудницы». Это словосочетание можно было счесть довольно неприличным ругательством, поэтому сотрудник, работавший с книгой, стоял перед выбором – отметить эту пару слов как «грубое нарушение» или ограничиться внесением ее в список «спорных моментов». Мнения коллег разделились.

– Я считаю, что все без исключения ругательства, будь то грубые или относительно приемлемые, одинаково оскорбляют чувства читателя. В сущности, чем ругань в книге отличается от ругани на улице?

– Спешу напомнить, что слово «блудница» встречается, среди прочего, в священных текстах. Мы не можем внести его в список запрещенной лексики лишь на основании того, что в данной книге оно используется ненадлежащим образом.

– Такого рода аргументацией можно оправдать все что хочешь!

– Ты пойми, слово – это инструмент, которым нужно пользоваться с умом. Само по себе оно не имеет души, и вдохнуть в него жизнь можно лишь волей человека – а она, как известно, бывает и добрая, и злая.

– Ну уж нет, я с этим категорически не согласен. В самом этом слове изначально заложен определенный негативный посыл, вне зависимости от контекста.

– Может, стоит заменить его на какой-нибудь более приличный синоним? Понимаете, в чем проблема: такие слова в любом случае будут притягивать к себе внимание читателя, вне зависимости от контекста. Поэтому я предлагаю все-таки не размывать грани дозволенного. Это губительно для общества в целом и для молодежи в частности.

– Боюсь, тут не обойтись без помощи Начальника, – подытожил коллега, инициировавший дискуссию.

«Поистине гениальное решение, – сказал про себя Цензор. – Правда, к нему можно было прийти и без утомительных прений».

Наступил долгожданный перерыв, обещавший подарить Цензору полчаса тишины. Сотрудники разбрелись кто куда, и в кабинете остались лишь Цензор и коллега, сидевший от него по правую руку. Цензор решил воспользоваться моментом и задать ему вопрос, поскольку тот был старше и опытнее:

– А бывало такое, чтобы в Управление приходила жалоба на некачественную работу – я имею в виду, на пропущенные в печать нецензурные слова?

Коллега облокотился правой рукой о стол, положил ладонь на лоб и прикрыл веки. Освежив в голове воспоминания, он произнес:

– Да, было. Давно, много лет назад. Для Управления это был уникальный случай. Эта история прогремела тогда на всю страну.

На словах «на всю страну» его зрачки расширились, но он тут же нахмурил брови и сделал неожиданный вывод:

– Сдается мне, именно из-за этого мы с тех пор и вынуждены работать в таком режиме.

Цензор достал из ящика стола таблетку от боли в животе и проглотил.

– Если мне не изменяет память, случилось вот что: один сотрудник помог некоему писателю пропустить в печать книгу с серьезными нарушениями. Вскрылось это лишь после того, как книга уже успела оказаться на прилавках всех книжных магазинов страны. Очень скоро нашелся один, так сказать, внимательный читатель, который обнаружил, что книга содержит откровенные сцены, а также порочит достоинство ряда значительных персон, и незамедлительно подал два иска – один к автору, другой к Управлению. За время судебной волокиты эта история просочилась в газеты, которые тут же нарекли Управление бедламом и кучкой разгильдяев. Дошло до того, что министра печати и информации вызвали на парламентские слушания. Наш Начальник, надо отдать ему должное, отреагировал молниеносно – не стал дожидаться решения суда и устроил провинившемуся сотруднику настоящий допрос, желая узнать истинную причину преступной халатности. Увы, ему так и не удалось ничего добиться – цензор отрицал любую связь с писателем и упорно твердил, что его оклеветали. В конце концов истец выиграл дело. Писателю удалось выйти сухим из воды, а вот сотрудника отстранили от должности. В приказе на увольнение звучали довольно серьезные обвинения, вроде «пренебрежения нормами общественной морали», «попрания нравственных устоев» и даже «оскорбления профессиональной чести и достоинства цензора». Словом, его уволили в связи с утратой доверия, – подытожил коллега и, словно чтобы предостеречь Цензора, добавил: – Рано или поздно подобные инциденты всегда всплывают на поверхность, потому что гражданское общество не дремлет.

Цензор подумал, что даже если бы он услышал эту историю до похода к Начальнику, она никак не повлияла бы на его решимость. И все же его положение казалось теперь незавидным. «Наверняка Начальник уже что-то заподозрил, – рассуждал про себя Цензор. – Впрочем, с чего бы? Я ведь пока не успел предпринять ничего преступного. Похоже, я был прав: рубить сплеча было бы самым глупым из возможных действий. Но что же делать теперь?»

Шли дни, срок сдачи отчета приближался, а Цензор так и не мог найти в себе сил сесть за создание документа. К концу недели, когда времени уже совсем не оставалось, Цензор наконец взял себя в руки и приступил к работе.

Старательно выбирая фразы, он пытался как можно более полно изложить свои соображения относительно спорных моментов книги. Особенно непросто далось ему описание непечатного слова. Цензор понимал, что сделал для романа все возможное, и все же на душе у него было неспокойно. Прочитав готовый отчет, он обнаружил в одном из абзацев неудачно сформулированную мысль. Пришлось исправлять и заново переписывать весь текст. Затем он снова перечитал отчет и нашел в нем еще одну неточную формулировку, а потом еще и еще… Листы бумаги один за другим летели в мусорную корзину. В конце концов Цензор решил, что разумнее будет работать карандашом. Наконец, оставшись довольным черновиком, он переписал отчет ручкой на бланк, трижды перечитал и… снова решил все переделать. Это был настоящий кошмар. Цензор чувствовал, как воздух в комнате давит на него всей своей кубической массой. Его бросало в жар, пот насквозь пропитывал одежду, как если бы он не сидел за столом, а бежал марафон. Раз за разом он смахивал слезинку, которая упрямо появлялась в уголке правого глаза. Коллеги в страхе переглядывались, но он был так поглощен работой, что не замечал их взглядов.

Наконец, закончив, он оторвался от бланка и перевел взгляд в окно. Был обычный весенний день, жаркий и сухой. Цензор вдруг представил, как Начальник с отвращением швыряет роман Рыцаря в уродливый железный контейнер, как бушующие в нем языки пламени превращают прекрасную во всех отношениях книгу в пепел, как рабочий тянет за рукоятку, точно за ручку смыва, и остатки романа, точно испражнения, сваливаются в поддон.

– Боже мой, что я наделал, – ужаснулся про себя Цензор, – что я наделал… Я же только что запретил роман!

* * *

Дома Цензор обычно читал за столом или лежа на кровати, но время от времени, чтобы разнообразить процесс, брал книгу в руки и бродил с ней туда-сюда, читая на ходу. Однажды вечером, проходя мимо гостиной, он услышал из телевизора знакомый голос. Сидевшая у экрана сестра уплетала кусочки фруктов с тарелки и не обращала никакого внимания на передачу. Он остановился и заложил книгу пальцем, вглядываясь в экран. Когда оператор направил камеру на гостя, Цензор в изумлении вскинул брови. «Это же Рыцарь!» – пронеслось у него в голове.

Цензор без труда пробрался сквозь четырехмесячный слой однообразных дней, под которым хранились воспоминания о встрече с писателем. Его вальяжная поза и язвительные интонации оставили в памяти Цензора такой яркий след, как будто бы они виделись вчера.

Передача была посвящена личности писателя. Ведущая спрашивала его о молодости и университетских годах, о его политической борьбе, о взглядах на современное общество, о месте человека в его произведениях. На экране мелькали фотографии, на которых Рыцарь был запечатлен рядом с высокопоставленными дипломатами и знаменитостями из мира искусства и литературы.

– Что-то интересное показывают? – спросила сестра.

– Да нет, я просто знаю этого писателя, – ответил Цензор, повернувшись к ней лицом.

Сестра сделала погромче.

– Сколько всего книг вы написали на сегодняшний день? – спросила ведущая.

Рыцарь слегка наклонил голову набок, прежде чем ответить:

– Девятнадцать, если учитывать все независимо от жанра.

– И сколько из них было запрещено?

На лице ведущей сияла дежурная улыбка.

– Три, – неожиданно коротко ответил писатель. – Три романа.

Он выпрямился на стуле, потер пальцами уголки рта, откашлялся и продолжил:

– Если я расскажу, по какой причине был запрещен последний, вы обречены умереть со смеху.

Ведущая покачала головой, не переставая улыбаться, – казалось, ничто не способно прогнать с ее лица эту застывшую улыбку.

– Не томите!

Писатель поднял указательный палец, тем самым обозначая, что он вот-вот приоткроет всем присутствующим завесу тайны:

– Из-за одного слова. Представляете? Вот так-то! И слово-то, надо сказать, совершенно обыкновенное. Я хоть сейчас могу произнести его без каких-либо юридических последствий на всю вашу тысячную или миллионную аудиторию.

Он задал ведущей провокационный вопрос:

– Вы ведь согласитесь со мной, что тех, кто смотрит телевизор, гораздо больше, чем тех, кто читает книги?

Ведущая ничего не ответила. Разумеется, две эти величины были несравнимы.

– Само собой, больше, – ответил за нее Рыцарь. – А теперь вдумайтесь: я могу спокойно произнести это слово с экрана, но не имею права употребить его в книге! Итак, слово, из-за которого был запрещен мой роман, – …

Он произнес это слово в полный голос, а потом еще раз и еще раз. Ведущая захохотала – не то от самого слова, не то от того, каким тоном писатель его произносил.

– Ну как, удалось мне оскорбить ваши вкусы? – не унимался Рыцарь.

Ведущая с трудом пришла в себя.

– Все-таки не стоит забывать, что Управление по делам печати не просто так наделено полномочиями запрещать книги, – отметила она. – Уверена, что у них были достаточно веские основания, чтобы вынести такое решение.

Писатель предпочел оставить ее замечание без комментариев.

– Это он на вас, что ли, наезжает? – спросила сестра.

– На нас, – проронил Цензор, отвернувшись.

Внутри у него кипело жгучее желание выговориться, но он молчал и ждал, пока сестра заведет разговор первой. Увы, она не обладала достаточной чуткостью, чтобы верно истолковать его интонацию, беспокойное движение пальцев и напряженный взгляд. А может, сестра тут была ни при чем и дело было в желтом свете ламп, которые в сочетании с абрикосовыми обоями создавали в гостиной весьма некомфортную атмосферу. «Несомненно, всему виной эти дурацкие лампы! – усмехнулся про себя Цензор. – И убогий коричневый диван, расшитый золотыми нитками. Что тут скажешь – достаточно веские основания, чтобы не выразить и малейшего интереса к переживаниям брата…»

Справедливости ради, не стоит забывать, с кем сестре приходилось иметь дело. Цензор был молчаливым тихоней, но если уж открывал рот, то его было не унять. За годы, проведенные с ним под одной крышей, сестра не раз попадала в эту ловушку, поэтому теперь, наученная опытом, говорила себе: не лезь, захочет – сам расскажет. Но Цензор продолжал молчать, не сводя глаз с экрана телевизора. Вскоре беседа ведущей и писателя перетекла в другое русло, а потом и вовсе подошла к концу, сменившись рекламной паузой.