– Тут нет жильцов. Две другие квартиры принадлежат банку. А после того, что тут произошло, не думаю, что кто-то в ближайшее время ими заинтересуется.

Проходим из прихожей в скромную гостиную, откуда можно попасть на кухню, в ванную и в две другие комнаты. Криминалисты фотографируют каждый сантиметр квартиры. На полу кровь и следы волочения, которые ведут в одну из спален. Прежде чем дать мне увидеть, что внутри, Уотсон предупреждает:

– Вдохни поглубже.

– Почему это?..

Слова застревают у меня в горле. Солнце слабо пробивается сквозь щели наружных ставней. В комнате душно. Воздух спертый. Тело Сары Эванс предстает перед нами без головы, одежды и на коленях, оно чуть наклонено вперед. Из боковых стен торчат два кольца, через которые продеты веревки, крепко связывающие запястья трупа и удерживающие его руки широко раскинутыми, отчего тело пребывает в позе полного подчинения.

4

Фернандо Фонс

20 декабря 2018-го, Сан-Франциско

Кофе с молоком, без кофеина, из машины, молоко соевое, горячее, но не очень, с сахарином, и побыстрее, поскольку он спешит.

Придурок.

Измельчаю кофейные бобы, трамбую порошок в фильтр, затягиваю ручку кофемашины, подставляю чашку с аббревиатурой кофейни и нажимаю на кнопку старта. Эликсир жизни прекрасного темного цвета медленно капает в белый фарфор, создавая контраст, достойный экспонирования в МоМа^[1]. Поворачиваю паровой вентиль и жду секунду, чтобы вытекла вода, ведь она может все испортить, затем беру кувшин с соевым молоком и подогреваю его, но несильно. Останавливаю струйку кофе. Вынимаю чашку из кофемашины и ставлю на блюдце. Добавляю немного только что подогретого молока и кладу ложечку и два пакетика сахарина.

Готово.

Кофе не без кофеина – да пошел он со своими запросами.

Подхожу к клиенту за столиком, и он, оторвавшись от экрана мобильного, говорит:

– А я хотел на вынос.

Улыбка на моем лице крепчает.

Если кофе на вынос, зачем садишься за столик?

Я бы вылил этот кофе ему за шиворот, но потом не оправдаюсь. Остается лишь согласиться и вернуться за барную стойку. Выливаю кофе в бумажный стакан и вижу боковым зрением, что клиент встает из-за стола и подходит. Наконец-то научился.

Протягиваю ему стакан.

– Три пятьдесят.

Он ковыряется в кошельке и вручает мне купюру в пятьдесят долларов.

Этого еще не хватало. Я не возражаю. Вдыхаю, выдыхаю и принимаюсь за работу. Отсчитываю ему сдачу, и, само собой, он даже не говорит мне спасибо.

Этой работой я сыт по горло. Зарплата плохая. График еще хуже. Клиенты… ладно, бывают всякие. Мой шеф – бесстыжий человек. Он всегда умеет остаться в плюсе, пусть даже для меня это оборачивается переработками. Никогда бы не подумал, что в тридцать четыре года скачусь до работы в жалкой столовке на другом конце света. К тому же я чувствую себя чужим в Сан-Франциско. Я родился в Табернес-де-Вальдигна, в маленьком муниципалитете провинции Валенсия в Испании. Табернес – очень специфическое место. Это город, но жители называют его poble, селом, в котором все обитатели знают друг друга и образуют одну семью, внутри которой каждый чувствует себя в безопасности, что и делает это место таким родным. Я с удовольствием жил бы там и поныне, но после того, что произошло полгода назад, мне пришлось взять билет на самолет до самой далекой точки, которую я мог себе позволить, не трогая сбережения, поскольку знал, что они мне еще понадобятся. Я взял курс на Лос-Анджелес и пересек Атлантику вместе со своим котом Микки. Оказавшись на калифорнийской земле, я переночевал в задрипанной гостинице и на следующий день продолжил путешествие. Я добрался до Бейкерсфилда в округе Керн, где остался на несколько дней, а затем прибыл в Сан-Франциско. Найти работу и жилье в Соединенных Штатах чрезвычайно сложно из-за ужесточения иммиграционного законодательства при Дональде Трампе – и еще сложнее, если ты не хочешь получать разрешение на работу от Министерства труда, а потом разрешение на пребывание. И как же я выкрутился? Благодаря таланту и удаче. Ну ладно, и не без помощи того, кто раздобыл для меня все необходимые бумаги в обмен на толстую пачку банкнот. Нужно лишь хорошенько поискать – нарушители закона есть везде.

Я снял дом на авеню Сент-Чарльз и принялся за поиски достойной и непыльной работы, но такой тут нет. В итоге я пал до должности официанта в Golden Soul Cafe на углу Филлмор-стрит. Не ближний свет от дома, как говорится. Поездка в одну сторону на метро и на автобусе занимает час. Но лучше так, чем ни за что сидеть в тюрьме в Испании. Пару недель назад в наше кафе с проверкой пришла инспекция труда, я ожидал худшего, но, к моему удивлению, бумаги оказались в порядке. Слава фальсификатору!

– Эй, официант, – подзывает женщина за столиком, на который записан черный чай, – сделайте погромче телевизор, пожалуйста.

Бросаю взгляд на телевизор на стене. Там выступает корреспондент телеканала FOX – у нее на шее бейдж. Судя по выражению лица, новости не самые хорошие. За ее спиной две полицейские машины перекрыли въезд в переулок. Беру пульт дистанционного управления и прибавляю громкость.

– …этим утром в районе Норт-Бич. Власти иной информации пока не предоставляют, но ясно одно: по Сан-Франциско разгуливает убийца. Просим вас проявлять осторожность на улице и незамедлительно сообщать в полицию обо всем, что поможет найти преступника. Мы будем держать вас в курсе.

Мужчина, заказавший на завтрак два пончика и чашку эспрессо, шумно вздыхает.

– Такое уже давно не новость, люди убивают друг друга из-за всякой ерунды. Жизнь больше не стоит ни гроша.

– Не говори так, Карл, – просит женщина, заказавшая черный чай. – Нельзя позволять убийствам стать нормой.

– Скажи это Национальной стрелковой ассоциации. Благодаря им любой запросто станет убийцей. Вот если бы мне сказали, что «Джайентс»^[2] выиграют в Национальной лиге, это была бы новость!

Дверь кафе открывается, и меня обдает потоком ледяного воздуха. Еще один клиент. Улыбнись, Фонс. Тебе следует попросить прибавку к жалованию, ты бесплатно работаешь актером.

5

Уильям Паркер

20 декабря 2018-го, Сан-Франциско

Справившись с первым впечатлением, я натягиваю перчатки, в чем мне помогает лейтенант, и медленно подхожу к трупу. С моей стороны было бы непрофессионально оставить следы ботинок на пятнах крови на полу, поэтому я передвигаюсь по нему как по минному полю. Уотсон наблюдает за мной с порога. Она ничего не говорит, предоставляя мне возможность работать в тишине. Или же оценивает мои действия?

На теле Сары Эванс нет ни травм, ни порезов. Неужели и следов сопротивления не будет? Очень странно.

– Дверь не взломана, – констатирую я.

– Цела.

– Также здесь нет следов борьбы, чистая работа. Но, с другой стороны, разрез на шее немного неточный, неровный.

– Он вам о чем-то говорит?

Я задумался.

– Я бы сказал, что у нашего убийцы нет армейской сноровки.

Уотсон соглашается, кивая.

Наклоняюсь, чтобы пройти под веревками. Встав позади трупа, осматриваю спину, затем связанные ноги и наконец руки. Никаких ран. Запястья, перетянутые узлами веревок, посинели, их цвет контрастирует с бледностью самого тела.

– Похоже, что…

– Здравствуйте, – слышится из коридора голос, а затем звук приближающихся шагов, пока в итоге Шарлотта, судмедэксперт, не появляется в проеме двери.

На руках у нее латексные перчатки, на лице – улыбка от уха до уха. Когда она видит труп, то восклицает:

– Мать честная! Вот так прием. Мне так еще никто не кланялся. Какая честь. Встаньте, мадам, мне как-то неловко.

Молчание.

– Шутка, – объясняет судмедэксперт.

Абсолютно неподобающая в подобной ситуации ремарка. Родственники Сары Эванс пришли бы в негодование, услышав такое. Однако в этой девушке есть что-то, что не дает мне злиться на ее слова. Видно, что дурных намерений у нее не было.

Уотсон вздыхает и шепотом произносит:

– Паркер! Вы что-то хотели сказать?

– Да. Я говорил, что единственная рана – на шее. Так что за неимением результатов вскрытия рискну предположить, что она умерла от удара ножом в горло.

– Именно так, – подтверждает Шарлотта, которая подошла ближе, чтобы осмотреть труп. – Разрез начинается у основания шеи и идет выше. Похоже, что удар был сильным и точным. Вероятно, жертва перед смертью не успела и вскрикнуть.

– Этот факт, кровь в гостиной и следы волочения свидетельствуют о том, что жертву связали уже после смерти.

Уотсон задумалась.

– Но почему он так поступил? Ведь она уже была мертва.

– Думаю, это часть шоу.

– Считаете, он сделал это для нас?

Пожимаю плечами.

– А почему бы и нет? Голова для широкой аудитории. Тело для избранной публики.

– Не доводилось бывать в ВИП-ложах, – призналась Шарлотта.

– Он потешается над нами, – пробормотала Уотсон сквозь зубы.

– Похоже на то.

– Как вы думаете, что значит эта поза?

Я смотрю на тело: колени на полу, руки раскинуты в стороны, легкий наклон торса вперед.

– Думаю, что Шарлотта дала нам хорошую подсказку насчет того, что убийца хотел передать этой сценой.

– Я? – удивляется судмедэксперт, сидящая на корточках.

– Первое впечатление – труп вам кланяется, отвешивает реверанс. Возможно, именно это и хотел изобразить убийца. Он хочет, чтобы мы поклонились ему.

Уотсон неодобрительно качает головой.

– Еще один психопат с манией величия.

– А что насчет этих металлических колец в стенах? – спрашивает Шарлотта. – Если их навесил убийца, то тут наверняка стоял грохот.

– Соседей нет, – восклицает Уотсон. – Услышать шум дрели было некому.

– Я могу задать вам один вопрос, Шарлотта?

– Только если перейдем на «ты».

– Договорились. Я хочу, чтобы ты подтвердила мое предположение, сказала, что я не ошибаюсь.

– В чем?

– Сара Эванс умерла более четырех часов назад.

На лице Шарлотты вновь засияла широкая улыбка.

– Я бы сказала, что она умерла между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи.

– Что? – изумляется сбитая с толку Уотсон. – Тогда получается, что голова пролежала на улице семь часов, прежде чем об этом сообщили в полицию?

– Не думаю, – говорю я. – Убийца оставил ее в переулке сегодня утром.

– А как же кровь?

– Она из головы уже не сочилась, когда он вынес ее на улицу. По всей видимости, он собрал кровь в бутылку, чтобы затем разлить в переулке, в том месте, где собирался оставить голову. Время шоу приурочено к часу оживления улиц. Версия немного надуманная, но все сходится.

– Зачем ему устраивать такое? Отрезанная голова сама по себе создает довольно сильное впечатление, не так ли?

– Потому что он болен. Это просто-напросто декорации, на фоне которых его творение засверкало бы на виду у публики. Думаю, не ошибусь, если предположу, что раздел он ее с той же целью.

Уотсон разводит руками.

– Такого ведь прежде…

– Я об этом позабочусь, – перебивает ее Шарлотта, которую, видимо, совершенно не интересует предположение лейтенанта.

Она погружена в собственные рассуждения. Мы с Уотсон умолкаем, чтобы не мешать ей думать.

– Если он убил ее ночью, – произносит она наконец, – то вряд ли унес голову с собой и потом вернулся, чтобы оставить в двадцати метрах отсюда. Ему пришлось бы вернуться на место преступления.

Открываю рот и, глядя судмедэксперту в глаза, говорю:

– Или же он пробыл тут всю ночь.

6

Уильям Паркер

2017-й, Лос-Анджелес