Сад в Суффолке (страница 12)
Мэри ставит цветок обратно в ведро, и тот становится частью целого, растворяясь среди удивительного разнообразия желтых лепестков. Сажая семена, Мэри думала, что подсолнухи вырастут одинаковые. Но постепенно начала их различать, а несколько недель назад, когда бутоны начали раскрываться, с восторгом обнаружила, что у нее выросло целых три сорта: два ярко-желтых и один махровый, плюшевый, как на картинах Ван Гога.
Те две поездки, когда они охотились по музеям за «Подсолнухами», занимали в сердце Мэри особое место. В Мюнхене оказалось куда интереснее, чем она ожидала, и они нашли пару уютных ресторанчиков. А уж Амстердам – нигде она не смеялась больше, чем в те выходные в Амстердаме, и это еще до того, как Лиззи подбила ее заглянуть в кофешоп.
Мэри прикладывает ладонь к груди.
Может быть, теперь, когда мир снова открыт для путешествий, они смогут доехать до того единственного варианта, который она еще не видела, в Токио.
Может быть, в следующем году? Запоздалый медовый месяц?
Она забегает вперед. Сначала свадьба, потом медовый месяц. А сейчас нужно разобраться с подсолнухами.
Она оглядывает составленные на столе коробки с вазами. Не совсем как на картине, но тоже сгодятся. И к тому же хорошо сочетаются с бокалами, которые она откопала в гараже – и, между прочим, прилично сэкономила на аренде. Мэри оглядывает пластиковые ящики с бокалами. Взгляд немедленно цепляется за отпечаток помады на ободке одного из них. Когда из них пили в последний раз? Наверное, на ее шестидесятилетний юбилей – после этого они в саду не собирались, потому что сосед из шестого дома, скотина, пожаловался в полицию на шум. Столько лет они переживали, что экстренным службам далеко ехать до деревни, но в тот раз полиция прибыла вскоре после полуночи. С тех пор поводов для праздника было немного, но вчера она испытала некоторое удовольствие, когда сунула в почтовый ящик шестого дома пакет с берушами. К пакету она прилепила разрисованную цветочками записку: «В субботу они вам пригодятся. У нас будет много гостей: я выхожу замуж».
Она разглядывает бокал на свет, пытаясь определить цвет помады. То ли красная, то ли розовая – удивительно, что на стекле вообще сохранился пигмент. В тот раз они отлично посидели. Наняли музыкантов – каких-то молодых ребят с сыном одной из коллег Лиззи на вокале. Та рассказала мальчику, что Мэри любит «Юритмикс», и они с Лиз, визжа от восторга, отплясывали под музыку, пока молоденький вокалист в костюме состязался с Энни Леннокс в высоких нотах. В уличном шатре пахло свежей мятой. Фиби и ее тогдашняя девочка прилетели из Нью-Йорка и организовали бар, где мешали всем желающим мохито, пока вечеринку не разогнала полиция.
Мэри задирает голову. Облаков как будто не видно. Она все еще немного переживает, что они решили отказаться от шатра. По прогнозу дождя не будет как минимум до понедельника. Но эта странная липкость и неподвижный воздух не дает ей покоя. Синоптикам не впервой ошибаться.
Пот льет градом, халат липнет к коже, сковывает движения. Она быстро оглядывается на дыру в живой изгороди – убедиться, что на нее некому смотреть, кроме Фиби, Майкла, Рози, спящей свекрови и кота, – распускает пояс и, сбросив халат, набрасывает его на фортепианный табурет.
Фиби присвистывает.
– Мама! Что это, новая комбинация?
Ее преувеличенный восторг вызывает у Мэри раздражение. Почему она не может носить красивые вещи? Почему тот факт, что она купила себе новое белье, вызывает столько эмоций? Покажите хоть одну невесту, которая не задумывалась о том, какие трусы надеть под свадебное платье! Мэри поворачивается к Фиби, чтобы высказать все, что думает, но отвлекается на сандалии у нее на ногах.
– Так вот где мои сандалии! Сил моих нет! С тобой ничего без присмотра нельзя оставить!
Она достает из ящика разделочную доску и нож и с грохотом бросает на стол. Начинает подрезать стебли подсолнухов и расставлять букеты по вазам.
Краем глаза она замечает, как Фиби и Майкл переглядываются. Фиби пожимает плечами. Майкл качает головой. По груди разливается чувство вины. Надо придерживаться собственных правил. Если она хочет, чтобы сегодня они оставили в стороне куда более серьезные разногласия, то и сама не должна раздражаться на то, что Фиби взяла ее старые сандалии.
– Прости, что сорвалась. Это все нервы.
– А ты не нервничай, мам. Все будет хорошо.
Музыка на секунду стихает, а затем звучит отрывистая барабанная дробь и Мэри с первых секунд узнаёт Пола Саймона. Звук мажется, как будто пленка деформировалась от жары, хотя, скорее всего, просто растянулась под воздействием гравитации и времени, как кожа Мэри на самых мягких местах.
Ее последний микстейп.
Записанный для поездки в Эдинбург на фестиваль, где Фиби играла в жуткой пьесе с бутафорской кровью.
– Если ты сегодня за таксиста, я буду за диджея.
Мэри немного сомневалась, что готова пять часов кряду слушать выбранную Лиз музыку. Но оказалось, что панк-рокерша из Синди Лопер весьма условная.
– Я, Мэри, личность разносторонняя. До встречи с Иэном у меня даже было несколько пластинок ABBA.
В ту поездку они поднялись на Трон Артура. Убили на это кучу времени, несколько раз – и на подъеме, и на спуске – устраивали привалы. Но оно того стоило. Этот великолепный вид. Лицо Лиззи, которое на закате окрасилось в цвет рахат-лукума, и то, как она улыбалась, пока они, довольные собой, хрустели на вершине холма вафлями.
Мэри закрывает глаза.
Что это за песня? Звучит так знакомо… Характерный тембр Пола Саймона пробуждает что-то в памяти.
– «Бросить любимых»! – выкрикивает она, будто участница одной из ненавистных ей телевикторин, под которые зимой, когда световой день особенно короток, с утра до вечера дремлет в гостиной Ирэн.
– «Пятьдесят способов бросить любимых», – поправляет ее со стремянки бархатистый баритон Майкла, скрытого ивовыми ветвями.
Он прав. Мэри это знает. Наверное, это из-за жары, из-за того, что она вся липкая и на нервах, но от этой его ремарки, его уверенности, от самого его присутствия внутри нее что-то надламывается. Ей хочется избавиться от Майкла, отослать куда-нибудь хотя бы до приезда Эммы, чтобы та успела прийти в себя с дороги.