Рози взяла галстук, лежащий поверх новенькой формы, разложенной на вешалках поперек кровати. Поднесла к шее, глянула в зеркало. Цвета ей не шли. Мама всегда говорила, что желтый ей лучше не носить. Рози перебросила галстук через шею, выпростала волосы, и кожа немедленно зачесалась от колючей материи. Что делать дальше, Рози не знала. Она не имела ни малейшего понятия, как завязывать галстук.

В магазине, когда они вместе вышли из душной примерочной, чтобы показаться Мэри, галстук Фиби был аккуратно завязан под подбородком. Она глянула на Рози в зеркало, изогнула одну бровь, и ее губы тронула натянутая улыбка, в которой от улыбки было одно название. Мэри покачала головой и отправила Фиби назад в примерочную, а потом аккуратно завязала лоскуток полосатой материи вокруг шеи Рози, приговаривая что-то про зайчика, который прыгает в норку и гонится за лисичкой. Слов Рози не запоминала: все больше прислушивалась к чудной интонации, гуляющей вверх и вниз. Она все еще не привыкла к шотландскому говору Мэри, слишком уж необычно он звучал. Необычно, но успокаивающе.

Если не брать в расчет последние месяцы, за всю жизнь она видела Мэри всего несколько раз. Почти все, что Рози было о ней известно, она знала с чужих слов: от отца, от сестер. Иногда, когда родители ссорились, мама говорила: «Уж извини, что не дотягиваю до твоей первой жены», а то и что-нибудь погрубее.

Мэри ругалась очень редко. И речь у нее была не такая резкая, как у мамы. Всегда плавная, переливчатая. Даже когда она сердилась на Фиби и повышала голос, то все равно говорила спокойно и мягко, точно вот-вот запоет. В ее доме не только пахло не так, как в лондонской квартире: он и звучал по-другому, размеренно и ровно. Гул большого холодильника на кухне, птичий щебет за окном, постоянное бормотание радио в глубине дома. Среди этих звуков не было неприятных, но с ними Рози ни на секунду не забывала, что это место, которое ей теперь следует называть домом, – вовсе не дом.

В груди запекло. Так ли уж она скучает по звукам дома? По истошным крикам из-за запертой двери ванной? Стоит ли держаться за эти крики? За вой, от которого ее охватывало чувство беспомощности, а папины глаза наполнялись слезами, пока он, сидя с Рози на диване и обнимая ее, приговаривал: «Маме скоро полегчает, цветик. Ей просто взгрустнулось».

Взгрустнулось.

Рози встала перед зеркалом и снова попыталась завязать галстук. В какой-то момент у нее как будто начало что-то получаться, но стоило затянуть узел, как вся конструкция развалилась.

Секунду она обдумывала, не постучать ли в соседнюю дверь. Заглянуть в комнату и попросить Фиби ее научить, раз она такой эксперт. Но она тут же отмела эту мысль и стянула галстук с шеи.

Будь Эмма дома, Рози попросила бы ее. Эмма всегда хорошо к ней относилась. Всегда была к ней добра. Но Эмма в гостях у своего Ли. Как обычно.

Обращаться за помощью к Фиби и выслушивать язвительный отказ отчаянно не хотелось, но ей придется освоить эту науку до понедельника. Надо будет попросить Мэри записать для нее стишок про зайчика или нарисовать схему.

Рози бросила галстук на кровать. Ее кровать.

Она никак не могла к этому привыкнуть.

Можно ли назвать ее неблагодарной, если она до сих пор хочет уехать отсюда и вернуться домой?

Рози знала, что Мэри старается.

Как-то утром в начале лета, когда Рози молча гоняла по тарелке разбухшие хлопья и шкрябала ложкой по цветочному узору, проступающему на дне молочной воронки, Мэри положила руку ей на плечо и спросила про любимые цвета. Несколько дней спустя, увильнув от совместного просмотра какого-то дурацкого телешоу – сама она признавала только «Жителей Ист-Энда» и ужасно по ним скучала, – Рози пожелала всем доброй ночи, поцеловала папу, от которого пахло пивом, и по скрипучей лестнице поднялась на второй этаж. А когда зашла в комнату, обнаружила новые шторы цвета морской волны и розовое покрывало.

Она расплакалась, хотя сама не понимала почему, ведь Мэри поступила очень по-доброму и следовало сказать ей спасибо, а не засыпать в слезах. Надо думать, она просто поняла в этот момент, что с ней произошло. Именно тогда Рози окончательно осознала, что это ее комната. А раз так, значит, она никогда не вернется в свой настоящий дом, не проснется в своей постели, потому что все это – не кошмарный сон, а реальность.

Рози выглянула в окно. Последний день августа, три полных месяца со смерти мамы. Полтора – с тех пор, как папа позвонил Мэри и та спустя два часа приехала в Лондон. Полтора месяца Рози смотрела из этого окна на такой непривычный пейзаж.

Дома, в Лондоне, ее комната располагалась на последнем этаже, под самой крышей. По вечерам, когда по всему городу зажигались огни, легко можно было представить, что из окна ее комнаты видно весь Лондон – лоскутное покрывало, усеянное оранжевыми и белыми булавками. На закате она смотрела, как перекрашиваются крошечные домики на горизонте, а порой даже видела – или думала, что видит, – как сверкает в лучах солнца Темза.

Теперь из окна открывался совсем другой вид. Ее новая комната располагалась в задней части дома, и окно выходило в сад с деревом и прудом; в разгар дня солнце отражалось от поверхности воды и по потолку комнаты разбегались солнечные зайчики. А дальше, за низеньким штакетником, плескалось море перепаханного чернозема с сараями из гофрированного железа и жирными, визгливыми, пердящими, вонючими свиньями.

По ночам, не считая тусклого оранжевого свечения над ближайшим городком, мир погружался в непроглядную тьму. Но хрюканье свиней сопровождало Рози даже ночью. Хрюканье и вонь.

Когда она была помладше, ей нравились свиньи. У нее была целая коллекция плюшевых хрюшек и фигурок всех цветов и размеров, которые она расставляла на полках перед книгами. Одно время Рози даже уговаривала родителей купить ей вислобрюхую свинку в качестве домашнего животного. Ей отчаянно хотелось, чтобы рядом был маленький поросеночек, который смешно похрюкивает и виляет закрученным хвостиком.

Кто бы мог подумать, что однажды Рози всей душой будет мечтать оказаться подальше от этих животных.

Пару недель назад, когда стояла жара, она открывала окно настежь и спала без одеяла, в трусах и футболке, как привыкла в Лондоне. Поначалу ей нравилось, как шелестят за окном листья большого дерева, как лунный свет струится сквозь ветви и рисует на стене ее комнаты узоры. Но в какой-то момент ветер переменился, и в комнате вдруг запахло навозом. Рози встала и закрыла окно, но, хотя больше ни разу не открывала его и побрызгала все свои вещи духами, запах преследовал ее до сих пор.

И все-таки сад был красивый, хотя и вонял свиньями.

Рози выглянула в окно. Солнце клонилось к горизонту, и в его косых лучах казалось, что дерево покачивается в танце; серебристо-зеленые листочки сияли, будто осень уже наступила, а желтые и красные, отражаясь от водной глади, превращали пруд в полыхающий огненный омут. Очередной день подходил к концу.

Рози снова подумала про тех мальчиков. Про двух принцев.

Где они будут сегодня ночевать?

Вот бы найти способ с ними связаться. Рози сказала бы: это ничего, что вам не хочется плакать. Это не значит, что вы не любили свою маму. Просто ваш мозг еще не до конца осознал, что случилось. Может быть, стоит написать им письмо.

Первые дни после маминой смерти походили на странный сон и оставили еще более странные воспоминания. Рози словно видела их в кино или читала про них в книге: у нее совсем не было ощущения, что это произошло с ней, в ее жизни. Отчетливо запомнилось только одно: почему-то она была уверена, что должна плакать. Папа плакал, и тетя Яс тоже – она постоянно обнимала Рози, что было очень странно, потому что тетя не только напоминала маму внешне, но и пахла так же, духами и мылом «Дав». Но недели сменяли друг друга, а слезы все не шли.

Плачут ли эти мальчики сегодня, зарывшись лицом в подушку? Или для того, чтобы слезы наконец полились, кто-то должен купить им новые шторы?

Тем утром, когда погибла мама принцев, Мэри плакала, и Эмма тоже. Фиби не плакала, но сидела рядом с Рози, пока они смотрели новости, что само по себе было удивительно, учитывая их отношения в последние шесть недель.

Когда Рози спустилась к завтраку, на кухне никого не было. Ей стало тревожно: за все лето не было и дня, чтобы, проснувшись, она не почувствовала аромата кофе и свежей выпечки, проникающего через деревянные половицы.

Ей пока трудно было привыкнуть к тому, что каждый прием пищи в этом доме превращается в целое событие. От сочетания официоза и непринужденности голова шла кругом. На каждой тарелке красовалась сложенная домиком матерчатая салфетка, но завтракали все в пижамах, взъерошенные после сна. По вечерам в доме зажигали свечи и не приступали к ужину, пока вся семья не соберется за столом, но когда Эмма достала за едой книжку, никто не моргнул и глазом. В Лондоне, в те редкие дни, когда они втроем собирались вместе за ужином, Рози не разрешалось читать за столом, а завтрак обычно представлял собой тарелку хлопьев перед телевизором.

Но в это утро она спустилась на кухню и увидела, что стол не накрыт и все, даже папа, собрались в гостиной и с отвисшими челюстями смотрят телевизор, а на экране мелькают автомобили с тонированными стеклами.

– Случилась автокатастрофа. – Глаза у Мэри были красные, опухшие от слез. – Принцесса Диана разбилась.

Первая мысль Рози была: она никогда не видела, чтобы Мэри плакала. Вторая была о сыновьях леди Ди, о принцах.

Как им сообщили о смерти матери?

Рози тут же представила, что принцам все рассказал отец – так же, как ее папа рассказал ей. В голове нарисовалась картинка: двое принцев в костюмчиках с эполетами сидят на кожаном диване, совсем как она, а рядом их отец. Долгий тяжелый вздох – как будто из него медленно выходит воздух. Принц Чарльз, будущий король, прячет лицо в ладонях, свесив голову между коленей, и ничего не объясняет, а только повторяет снова и снова имя их матери и сдавленно всхлипывает, как ее папа.

Конечно, все было не так. Наверняка они узнали обо всем от няни или гувернантки, от специально приставленного человека. И уж тем более они не могли в этот момент сидеть в гостиной скромного дуплекса на севере Лондона.

Почему-то от этой мысли – что где-то там, за этим деревом, за полями с вонючими свиньями, медными в лучах заходящего солнца, есть два мальчика, которые знают, что она чувствует, – одиночество немного отступило.

Рози подошла к окну и открыла его впервые за несколько недель.

В воздухе похолодало, и к вездесущей навозной вони примешивался легкий запах костра, от которого что-то шевельнулось в груди. Несмотря на грусть, на тоску по маме, в смене времен года, в этом новом начале было нечто утешительное. Скоро листья, позолоченные закатом, пожелтеют по-настоящему. В деревне многие деревья уже начали менять цвет: Рози обратила внимание, когда каталась на велосипеде.

Дерево ей нравилось. Рози была рада, что его видно из окна. Мэри предложила ей самой выбрать комнату: одна была большая, с противоположной стороны дома, а другая – эта, поменьше. В большой комнате окно выходило на проезд, где ее могли увидеть с улицы. Поэтому Рози выбрала эту, хотя за стенками с обеих сторон было слышно Фиби и Эмму. Тогда она думала, что пробудет здесь до конца лета. Знай она, что это навсегда, возможно, выбрала бы иначе.

– Мы поживем здесь еще немного, цветик.

Папа стоял на пороге ее комнаты, прислонившись к дверному косяку. Волосы у него были мокрые, только из душа, и от него резко пахло лосьоном после бритья.

– Погостим пока у Мэри. Это ненадолго, обещаю. Пока я не решу, где мы будем жить.

– А как же танцы, пап? У меня выпускные экзамены. А мои вещи? Моя комната? А школа? Как быть со школой?