– Со школой я все устроил. Фиби поможет тебе освоиться. Здорово же, когда классом старше учится сестра. Да еще и Эмма в выпускном классе! Тебя никто не посмеет обидеть!

Он посмотрел на нее. И, надо думать, заметил написанный на ее лице ужас.

– Прости, цветик. Я пока не могу вернуться в тот дом. Прости.

Он отвернулся, и, не успела она возразить или предложить перебраться к тете Яс, его спина затряслась от рыданий, и тогда Рози поняла, что проживет здесь столько, сколько потребуется, если этого хочет папа.

За последние несколько месяцев Рози испытала столько грусти, сколько не испытывала за всю жизнь, но отца ей было еще жальче. От мысли, что мама умерла, грудь разрывало болью, но это папе пришлось смотреть, это он нашел ее – маму – в холодной ванне. Рози помотала головой, прогоняя непрошеные образы.

Временами ей начинало казаться, что она видела все своими глазами – до того четкими, натуралистичными были эти образы. Но ее там не было. В последний раз Рози видела маму, когда та высадила ее у тети Яс, чмокнула в щеку и сказала: «Не подведи меня». В тот момент Рози пропустила эти слова мимо ушей. Решила, что мама имеет в виду балет. Но теперь эта фраза в тысячный раз звучала в голове.

«Не подведи меня».

Рози высунулась из окна, чтобы закрыть створку. Взгляд привлекло движение в глубине сада. Кто-то открывал калитку. Фигура в капюшоне выскользнула наружу и зашагала по тропинке за домом. По телосложению Рози догадалась, что это Фиби – она была пониже старшей сестры, к тому же Эмма в жизни бы не оделась во все черное. Фиби быстро удалялась от дома по тропе между полями и явно держала курс на деревню. Даже мешковатые джинсы и толстовка не могли скрыть ее изящества. Женственности.

«Маленькие женщины»!

Лори. Ну конечно, еще один полноценный сирота из ее любимой книги. Рози читала «Маленьких женщин» прошлым летом, во время поездки в Грецию. И потом перечитывала на осенних каникулах. Она просто влюбилась в эту книгу, и, когда папа спросил, придумала ли она, что дарить сестрам на Рождество, Рози не сомневалась ни секунды. Она упаковала подарки сама, завив ленточку боковой стороной ножниц, как учила мама. А когда они собрались в доме бабушки и настало время дарить подарки, с трепетом смотрела, как Эмма осторожно отлепляет скотч и разворачивает бумагу.

– «Маленькие женщины». Спасибо, Розочка. Я не читала.

Эмма потянулась к ней и крепко обняла. Рози посмотрела на Фиби. На коленях у нее валялась рваная оберточная бумага. Фиби полистала страницы.

Потом тяжко вздохнула и повернулась к отцу.

– Если вернуть в магазин, мне дадут сертификат на ту же сумму?

Эмма повернулась к Фиби и выхватила у нее книгу.

– Фиби! Скажи Рози спасибо.

Эмма – единственное, что было хорошего в этом лете. Эмма называла ее Розочкой и по вечерам через дверь желала спокойной ночи. Разрешала самой выбирать канал и заплетала ей волосы, пока они вместе смотрели телевизор.

В отличие от сестры, Фиби, заходя в гостиную, первым делом забирала пульт. Или, если пришла первой, демонстративно перебиралась с дивана на пол, когда Рози осмеливалась присесть рядом. А в середине лета, когда они вместе с Мэри и Лиззи возвращались с пляжа в Филикстоу, Фиби ущипнула себя изо всех сил, так что осталось красное пятно, а потом заорала, свалив все на Рози, и Мэри пришлось съехать на обочину, пока все не успокоились.

Рози провожала Фиби взглядом, пока та не скрылась в сумерках. Скоро совсем стемнеет. Куда она собралась? За стенкой продолжался заунывный вой, который Фиби называла музыкой. Уловка? Или она просто вышла на прогулку?

Для местных «прогулки» были основным видом досуга. Лиззи и Мэри каждый вечер, до ужина, наматывали по деревне километры, чтобы «оставаться в форме». Даже отец время от времени заглядывал к ней в комнату и говорил, что хочет размять ноги. Дома, в Лондоне, он никогда не ходил пешком без конкретной цели.

Налетел ветер; Рози, поежившись, захлопнула окно и вернулась к кровати. На розовом покрывале все так же лежала школьная форма, а поверх формы – несчастный галстук.

Как странно, что мама никогда не увидит ее в этой форме.

5

Фиби стоит в оранжерее, покачиваясь взад и вперед. Сын лежит у нее на плече, платье под его теплым тельцем липнет к коже.

Прищурившись, Фиби вглядывается вглубь сада. Там, под деревом, стоит Рози – она склонилась и рассматривает что-то лежащее на траве. Солнечные лучи сеются сквозь листву, и ее кожа кажется крапчатой – ни дать ни взять хищница в засаде, – но тут Рози выпрямляется, потягивается и забирается на стул у края стола. Вытянувшись на цыпочках, она наматывает конец нити из флажков на одну из низко свисающих ветвей.

Засопев, младенец укладывается поудобнее и подтягивает голые ножки к животу. Его спина, как черепаший панцирь, идеально ложится под ладонь. Фиби шепчет сыну успокаивающую бессмыслицу, прижимается губами к мягким темным завиткам на темечке. В носу становится щекотно, и она задирает голову, чтобы остановить чих.

Вообще-то он сейчас должен быть наверху, в переносной люльке, рядом с сестрой, которая дрыхнет без задних ног на надувном матрасе в обнимку с полусдувшимся воздушным шариком. Но когда он наелся – когда Фиби почувствовала, как его губы, испачканные ниточкой молочной слюны, выпустили сосок, когда взгляд его осоловел, а тело обмякло, – она, уступив эгоистичному порыву, просто не смогла заставить себя выпустить сына из рук. Ей хотелось вдыхать его запах, чувствовать, как работают маленькие легкие, прижатые к ее груди. Ей необходимо было держать его при себе как талисман, оберег от сглаза. Никто не тронет женщину со спящим младенцем на руках. Фиби знает, что сегодня ссоры под запретом, но эта духота, это звенящее в воздухе ожидание в сочетании с очагами суеты по всему дому – да что там, само ее присутствие в этом доме заставляет поверить, что, несмотря на запреты, конфликта не избежать. Фиби буквально чувствует, как в воздухе искрит напряжение.

Она отпивает лимонада – кубики льда стучат в холодном стакане – и сует ноги в сандалии, брошенные на циновке у выхода из оранжереи.

Лет с четырнадцати она носит один размер с Мэри. Но только недавно ей пришло в голову, что в подростковом возрасте в ее распоряжении была обувь сразу трех человек. Не сказать чтобы она этим пользовалась. Вещи Эммы она не надела бы даже на собственные похороны. Обувь Мэри в те годы тоже не вызывала у нее симпатии. Материнские туфли Фиби считала не менее уродливыми, чем лакированные шпильки Эммы, хотя в ее глазах те и другие были уродливы каждые по-своему. И лишь во время беременности – когда ноги начали отекать, как наполненные водой воздушные шарики, а все ее многочисленные пары обуви превратились в орудия пыток, – лишь тогда облака невежества расступились и на Фиби снизошло озарение: она наконец поняла любовь Мэри к практичной обуви. По ночам она лежала без сна перед мерцающим экраном смартфона; как одержимая листала каталоги интернет-магазинов, добавляла в корзину биркенштоки и даже, страшно сказать, кроксы, на которые прежде не могла взглянуть без отвращения, и по памяти вбивала номер карты Майкла, пока тот, ничего не подозревая, похрапывал рядом.

Фиби идет по газону. Дождя не было уже несколько месяцев, и пересохшая трава шуршит под ногами, как солома. Фиби поджимает пальцы; темные углубления на подошвах сандалий не совпадают с формой ее стопы.

– Привет.

От ее голоса Рози вздрагивает и теряет равновесие. Отводит руку в сторону, чтобы удержаться на стуле, и разворачивается изящно, словно описывает пируэт. Взгляд, которым она одаривает Фиби, редко увидишь на ее обычно улыбчивом лице, но в следующую секунду гримаса исчезает без следа, и Фиби разбирает смех. Склонив голову набок и вскинув бровь, она наблюдает, как Рози, вспомнив о директиве Мэри, поспешно пытается замаскировать запрещенное выражение.

– Тс-с. Бабушка спит.

Рози спрыгивает со стула, и ее разметавшиеся кудри на секунду окружают голову сияющим ореолом. Потом кудри опадают, а на лицо Рози возвращается неизменная улыбка.

– Эту штуку три часа распутывать. – Рози кивает на ворох спутанных ниток и золотых флажков. – К тому времени, как я закончу ее вешать, пора будет снимать.

– Ничего, что бабушка на солнце, как думаешь? Голову не напечет?

– Внутри сидеть негде, так что я вывела ее во двор. Пусть подышит свежим воздухом.

Рози устраивается на стуле, принесенном из столовой, и берется за очередной узел.

– Можешь подвинуть в тень вон тот, с подлокотниками?

Фиби указывает на старый деревянный стул с решетчатой спинкой, который обычно стоит в прихожей под ворохом рекламы из почтового ящика.

– То, что мы вернулись в этот дом, не значит, что я буду тебе прислуживать.

– Я просто не хочу, чтобы он перегрелся.

Рози со вздохом встает, берется за высокую спинку и волочит стул к Фиби, под дерево. Подтаскивает к заборчику вокруг пруда, поближе к креслу, из которого доносится раскатистый бабушкин храп. Потом быстро забирает у сестры лимонад, помогает ей сесть, возвращает стакан и наклоняется погладить младенца по голове – все это одним плавным движением.

– Прости, что сорвалась, Фибс.

– Я и правда почти десять лет обращалась с тобой как с прислугой. Извини, я начинаю нервничать.

Рози гладит ее по руке.

– Все пройдет хорошо.

Фиби кивает. Это помогает: если тело верит, что все будет хорошо, возможно, поверит и мозг. По лбу от корней волос стекает струйка пота, Фиби ловит ее у виска и смахивает.

– Фу! Ну и жара!

Рози искоса поглядывает на нее.

– Отчего ты всегда ходишь в черном?

– «Это траур по моей жизни».

– Сколько пафоса.

– Это из пьесы. Забей. Говорю же, нервничаю.

Рози качает головой и, помогая себе зубами, распутывает очередной узел.

Сын ерзает у Фиби на плече, и она опускает глаза на его насупленное личико. Родись у нее девочка, она бы хотела назвать ее Машей. Майкл был против: он считал Машу самой раздражающей из «Трех сестер». Но Фиби имела в виду другую Машу – из «Чайки», первой пьесы, которую она увидела в Национальном театре. Когда ей было лет тринадцать, Лиззи повела их на дневной спектакль. Все было обставлено как подарок, но теперь Фиби понимает, что Лиззи просто забрала их у Мэри, чтобы та могла погулять по Лондону в свое удовольствие. Как бы там ни было, этот поход в театр бесповоротно изменил жизнь Фиби. Из зрительного зала она вышла с осознанием, что хочет стать актрисой и что, если у нее когда-нибудь родится дочь, она назовет ее Машей. В актерстве она разочаровалась, а когда родила дочку, то, недолго думая, назвала ее в честь удивительной женщины, воспитавшей Майкла.

Она кладет ладонь на идеально круглую голову сына, в тысячный раз любуется его красивыми ноздрями и тоненькими волосками бровей.

– Ты вроде собиралась вздремнуть?

Фиби неохотно отводит взгляд от лица Альби и поднимает глаза на Рози.

– Не смогла заснуть. Дождика бы.

– Ужасно угнетает, да?

– Я лежала там, наверху, в духоте, представляла, каково будет детям…

– А где вторая? Горластая?

– Клара спит. Дрыхнет без задних ног. Я сама виновата, надо было укладывать вчера вовремя. Сегодня постараюсь уложить пораньше – не хочу все веселье пропустить.

Краем глаза Фиби замечает, что Рози на секунду бросает свое занятие и косится на нее. Игнорируя ее взгляд, Фиби потягивает лимонад и оглядывает разномастные стулья, неровную поверхность стола под скатертями, поблескивающую в траве вереницу флажков.

– Смотрится весьма эксцентрично.

– А мне нравится. Похоже на чаепитие у Безумного Шляпника. Так уютно.

– Будем надеяться, к концу дня от этого уюта хоть что-нибудь останется.

Рози снова берется за флажки и начинает напевать себе под нос, но тут же замолкает.

– Поставлю музыку.

Она встает и направляется к дому, бросив флажки на траве.