Подъемник заскрежетал, как старое горло, которое давно не пело. Металлические тросы натянулись, платформа чуть просела, но выдержала. Над отстойником вспыхнули дополнительные прожекторы – не яркие, а какие-то больнично-стерильные, от которых всё вокруг выглядело ещё более мёртвым. Жёлто-зелёная жижа лениво зашлась волнами, когда под телом натянули поддерживающие стропы.

– Медленно, – сказал Рэй, стоя уже внизу, на бетонной площадке, где кто-то успел поставить передвижные контейнеры, инструменты, пластиковые ванночки для проб. – Очень медленно. Мне нужен каждый квадратный сантиметр.

Техники послушно снизили скорость. Тело вытягивалось из отстойника, как рыбина, которая и не очень-то сопротивлялась. Капли густой жидкости стекали с него, оставляя на воздухе нитевидные следы – как будто сама жижа не хотела отпускать добычу. Когда грудь вышла полностью, Рэй впервые разглядел то, что раньше видел лишь угадывая. И понял, что это точно не “просто тень”.

На коже, под мутной пленкой воды и расползающейся химии, было что-то… неестественно правильное. Как будто по телу когда-то прошёлся человек с идеальной рукой и не менее идеальной идеей.

– Стоп, – тихо сказал он. – Замрите.

Подъемник послушно застыл. Тело зависло над отстойником, капая густыми каплями обратно, как перевёрнутый кран. Пахло сильнее – смесь разложения и реагентов ударила так, что один из патрульных сзади негромко выругался и отошёл подальше, прикрывая нос. Рэй остался на месте. Плохие запахи он переносил лучше, чем прикосновения.

– Дайте мне ближний свет, не этот прожектор. Мягче.

Техник щёлкнул режимом. Свет стал холоднее, точечнее. Он лёг на грудь, на разодранный ворот одежды, на кожу, уже начинающую терять целостность. И под этим светом рисунок стал отчётливым.

Это была спираль. Не простая, не декоративная, не та, что подростки выбивают на коже ради бунта. Эта спираль была выстроена в строгую, почти математическую кривую. Она начиналась где-то внизу, возле солнечного сплетения, и поднималась вверх, чуть смещаясь вправо, огибая грудину, захватывая ключицу. Линии – тонкие, ровные, без колебаний, будто наносил их робот. И самое странное – они не выглядели нарисованными. Они были… вписаны.

– Это тату? – неуверенно спросил патрульный сзади. – Или что-то… вроде ожога?

– Это не тату, – сказал Рэй спокойно. – И не ожог.

Он шагнул ближе. Перчатка поехала по влажной коже – медленно, осторожно, так, словно он щупал прибор, от которого зависит взлёт самолёта. Знакомое ощущение – сопротивление мокрой плоти сквозь слой латекса. И под этим – совершенно незнакомое. Кожа была мягче обычного, да, химия уже поработала. Но линии… Линии казались плотнее. Как будто сами по себе были структурой.

При ближайшем рассмотрении стало ясно: это не просто рисунок. Линии состояли из микроскопических знаков. Не символов, которые легко прочитать, а мельчайших, почти волосяных сегментов, выстроенных в цепочки. В них было что-то от генетических обозначений, от старых схем ДНК, которые он когда-то видел в учебниках, но гораздо сложнее и… нарочито красиво.

– Есть УФ? – спросил Рэй, не отрывая взгляда.

– Есть, конечно, – техник уже тянулся к кейсу. – Только… вы уверены, что это нужно сейчас? Мы могли бы…

– Уверен, – перебил Рэй тихо, но так, что спорить не захотелось.

Фонарь щёлкнул, излучение сменилось. Сначала ничего не произошло. Потом спираль вспыхнула.

Не ярко – не как неоновая вывеска. Скорее, внутренним светом. Символы, эти микроскопические сегменты, зажглись ровным, почти благородным флуоресцентным свечением. Жёлто-зелёным, но не тем грязным болотным, что внизу. Скорее – аптечным, чистым, лабораторным. Они легли на кожу как сеть, как латексная перчатка, которая обтягивает тело изнутри.

– Охренеть, – прошептал кто-то позади.

Рэй ничего не сказал. Он просто смотрел.

В мире, где татуировки могли печататься в биофабрикаторе и приживаться лучше собственной кожи, где люди имплантировали себе датчики, капиллярные фильтры, микро-лабиринты из синтетических сосудов, – его не так уж легко было удивить. Но это… это было странно по-другому. Это было не “сделано кем-то”. Это было “должно было случиться”.

– Записывается? – спросил он.

– Да, – техник поднял планшет повыше, как щит.

Рэй медленно провёл пальцами по спирали. Не давя. Просто касаясь. Под перчаткой он почувствовал слабейшую вибрацию. Или ему показалось? Иногда клиника не в виноватых, а в наблюдателях.

И в этот момент случилось то, чего он не ждёт никогда, когда смотрит на чужую кожу: его собственная откликнулась.

Зуд вернулся. Не тот мелкий, от перчатки. Глубже. Где-то в ладонях, в мягких подушечках пальцев. Сначала – осторожно, как лёгкое покалывание после сна. Потом – увереннее, расползаясь к запястьям. Не больно. Но бесцеремонно. Как если бы кто-то постучал изнутри по стеклу.

Рэй остановил руку. Воздух вокруг словно стал гуще. Он не заметил, как задержал дыхание.

Это глупо. Это просто реакция. Химия. Нервы. Подсознательный отклик на вид странных знаков. Тело иногда реагирует на то, что мозг считает опасным. У него это бывало. Не раз. Особенно в первые годы работы. Да, именно так. Просто тело решило напомнить, что оно – тоже участник диалога.

Он выдохнул и медленно отнял руку. Зуд не усилился, но и не исчез. Он будто закрепился в коже, тихо ожидая, когда его признают.

– Дуро? – позвал техник. – Всё нормально?

– Да, – слишком быстро ответил Рэй. – Продолжаем.

Он не собирался обсуждать свою кожу посреди отстойника.

– Мы можем его поднять к машине, – предложил техник. – Зафиксируем, доставим в морг. Там всё по уму…

– Подождите, – снова сказал Рэй. – Ещё пара минут.

Он наклонился к голове. Волосы всё ещё висели тяжёлыми прядями. Лицо… Лицо он не любил рассматривать. Не потому, что боялся – просто потому, что лица всегда были последним, что у человека оставалось своим. И всегда – первым, что предавало.

Он взглянул на шею – никаких следов удушения. На руках – мелкие химические ожоги, но без борьбы. Значит, его сюда не тащили волоком. Или тащили аккуратно. Или он пришёл сам. Эта мысль почему-то показалась самой неприятной.

– Проверьте карманы, – сказал он.

– Мы думали оставить это для лаборатории… – осторожно заметил техник.

– Я не собираюсь разворачивать ему кишечник, – сухо отозвался Рэй. – Просто карманы. Пока он ещё не превратился в суп.

Техники переглянулись. Один, пониже, осторожно потянулся к расползающейся куртке. Материя поддалась, как мокрый картон. Пальцы наткнулись на что-то плотное. Он аккуратно вытащил.

Это был маленький носитель. Не флешка – такие давно вышли из употребления для серьёзных людей. Скорее, биогель-накопитель в пластиковой капсуле. Серый, матовый, без опознавательных знаков, только крошечный порт контактного соединения. Такого рода вещи обычно любили те, кто не хотел, чтобы их вещи читали без спроса.

– нашёл в правом внутреннем кармане, – отчеканил техник для записи. – Не повреждён визуально.

– Дайте сюда, – попросил Рэй.

Он принял капсулу. Она была холодной, как стеклянный глаз. Лёгкой. Почти слишком лёгкой – словно внутри пусто. Но он знал: там никогда не пусто. Пустота – это роскошь честных.

Рэй повертел носитель в пальцах. Никаких меток, ни QR, ни лазерной гравировки. Это было либо очень умно, либо очень самонадеянно. Чаще – второе.

– Что-то ещё было? – спросил он.

– Деньги. Карты. Документы. Всё без сюрпризов, – ответил второй техник, уже складывая находки в маркированные пакеты. – Телефон – старый, корпоративный, защищённый, но без самоуничтожения. Мы передадим…

– Передадите, – кивнул Рэй, убирая носитель в пластик. – Только это – со мной. По линии отдела.

– Конечно.

Он посмотрел на тело ещё раз. Спираль светилась мягко, будто дышала. Если долго смотреть, казалось, что линии медленно шевелятся, как трава под водой. Он моргнул, отгоняя иллюзию.

– протокол № 17-А. Феномен кожного узора зафиксирован. Свечение устойчивое при УФ облучении. Предположительно – фоточувствительные белковые маркеры либо интегрированные био-коды синтетического происхождения. Предстоит проверить на активность, инфекционность, реактивность к нейросигналам. Не прикасаться голыми руками. Не допускать контакта с открытыми ран – риск неизвестен.

Чужой голос в голове – не буквальный, конечно, а голос любого вменяемого отчёта – звучал ровнее и спокойнее, чем он сам чувствовал себя. Хороший голос. Спокойный. Дистанционный. Он его любил.

– Тяните, – сказал он наконец. – Поднимаем полностью. Закрепите голову. И, ради бога, не уроните.

Подъемник послушно двинулся. Тело, словно устав от позы зависания, наконец выбралось из липкой пасти отстойника. Грязная вода злобно хлюпнула, как животное, которому отняли добычу. Капли посыпались на бетон. Один из патрульных резко отступил ещё дальше, бормоча что-то про то, что после смены он отмоется до кости.

Рэй не отступал.

Зуд в руках чуть усилился, когда тело приблизилось. Как если бы расстояние что-то значило. Он постарался не обращать внимания. Дышать ровно. Сосредоточиться на деталях. Детали – якоря. Детали – спасение.

Когда тело положили на переносные носилки и прикрыли влагостойкой плёнкой, спираль всё ещё едва светилась под слоями ткани – призрак узора под чужой кожей.

– Увезём в морг, – сказал техник, больше для порядка. – Документы оформим. Вам сообщат.

– Сообщите, – кивнул Рэй.

Он проводил взглядом, как носилки медленно перемещаются к машине. Дроны гудели, как насекомые вокруг раны. Квартал снова стал тихим. Только шипение труб и мягкое чавканье отстойника напоминали, что вот тут, пару минут назад, город держал в руках чужую жизнь.

Рэй опустил взгляд на свои перчатки. Под латексом всё ещё шевелилось. Не боль. Не дрожь. Просто ощущение, как будто там есть что-то ещё. Что-то, что внимательно смотрит на него изнутри.

– Дуро, – позвал патрульный. – Комиссар на связи. Хочет услышать ситуацию.

– Конечно, хочет, – устало сказал Рэй.

Он взял комм, повернулся спиной к отстойнику, как будто так легче будет говорить о том, что до конца не понял.

Он не знал ещё, что спиной стоять – уже поздно.

Комиссар Кессель говорил так, будто каждое слово ему приходилось проталкивать через зубы. Не от злости – от привычки. Он был человеком, выросшим не среди биореакторов и умной плоти, а среди бумаги, протоколов и телефонов с проводами. Мир вокруг давно перешёл на влажные поверхности, органические интерфейсы и системы, которые дышат, а Кессель так и остался внутри эпохи, где всё можно выключить кнопкой. И поэтому каждый раз, когда возникало что-то, похожее на аномалию, он звучал раздражённо, как человек, которому опять поменяли правила игры.

– Дуро. Говори быстро, – сказал голос в ухе. На фоне – гул станций, кто-то ругался, кто-то печатал. – Что у вас там за цирк?

Рэй посмотрел ещё раз на отстойник, где поверхность уже почти успокоилась, как если бы ничего и не было. Только запах остался. Запах никогда не уходит сразу.

– Мужчина, биоинженер, вероятно – Эрих Вольф. Тело без явных признаков насильственной смерти, но в химически агрессивной среде, – сухо начал Рэй. – На коже – нестандартный узор. Спиральная структура. Активируется под УФ. Состоит из микро-сегментов, похожих на биокод. Пока не могу сказать больше. Нужна лаборатория.

– Тату?

– Нет.

Пауза. Спокойная, тяжёлая.

– Инфекционно?

– Не знаю. Мы работаем осторожно. Персонал в защите. Контакт голыми руками не был допущен.

– Хорошо. Что-нибудь ещё?

Рэй посмотрел на пластиковый пакет в кармане, где лежал носитель.

– У него был личный накопитель. Без маркировок. Я забираю его в отдел.

– Конечно, забираешь, – устало сказал Кессель. – Только не сейчас. Сначала оформляешь. Сначала бумага, потом геройство. Ты меня понимаешь?