– Понимаю.

– И ещё. Это – квартал биореакторов. Там всё – потенциальный скандал. Пресса любит такие вещи: “мертвый учёный в токсичном бассейне”, “генетические знаки на коже”. Понимаешь, да?

– Понимаю.

– Значит так. Официальная версия пока: несчастный случай на фоне нарушения техники безопасности. Ты слышал? Несчастный случай. Всё, что выбивается из этой формулировки – лично мне на стол, а не журналистам. Никаких “аномалий”, никаких “биосетей”, никаких “светящихся спиралей”. По крайней мере, пока мы не найдём человека, который это нам продаст за реальный результат.

Рэй кивнул, хотя комиссар его, естественно, не видел.

– Принято.

– И, Дуро… – голос Кесселя стал чуть мягче, хотя мягкость у него была как у наждачной бумаги, – не надо в этом тонуть. Это просто тело. Ты же знаешь, да?

– Знаю, – сказал Рэй.

Комм щёлкнул, связь оборвалась. Рэй остался на площадке, среди мокрого бетона и запаха промышленной гнили, и подумал, что слово “просто” в этом городе вообще ничего не значит.

Техники уже заканчивали. Лента была заново натянута, контейнеры запечатаны, дроны со своими холодными насекомьими “лицами” медленно поднимались выше, фиксируя последние общие планы. Патрульные облегчённо суетились, потому что самое неприятное – момент, когда тело ещё здесь, но уже как будто не человек – закончилось. Теперь всё можно было упаковать в протоколы и отвезти на склад смерти, где люди в белых костюмах превратят ужас в отчёт.

Рэй прошёлся вдоль периметра, не столько потому, что ожидал найти что-то ещё, сколько потому, что иначе зуд в руках обретал слишком много внимания. Он шёл медленно, глядя под ноги, на трещины бетона, на копошащиеся в лужах насекомые, на чёрные, как ожоги, разводы на стенах резервуаров. Прожекторы выхватывали отдельные куски пространства, всё остальное растворялось в ночи, как будто город экономил свет на страхе.

Он остановился у одной из бетонных колонн. На ней – старый, почти полностью смытый логотип одной из корпораций, которая когда-то владела этим кварталом. Три буквы, острые углы, обещание будущего. Будущее случилось. Просто не так, как они рассчитывали.

– Ну как? – осторожно спросил патрульный, который был постарше. Тот самый, который курил под навесом. Он затушил сигарету, когда Рэй подошёл, но запах табака всё равно пробивался. – Видел всякое, но это… чёрт его знает.

– Это город, – сказал Рэй. – Он иногда пишет по коже.

– Красиво написал, – патрульный поёжился. – Если честно, мне такие штуки снятся потом.

Рэй ничего не ответил. Он не любил, когда люди делятся снами. Сны – слишком интимная территория.

Он вернулся к машине. Дверца щёлкнула, пустив внутрь запах салона – сдержанно-чистый, с примесью пластика и мятной химии, которая была где-то везде вокруг Рэя в его жизни: в перчатках, в лабораториях, даже в воздухе, где на уровне микрочастиц висели фильтры и корректоры. Он сел за руль, но не включил двигатель. Просто сидел, держа руки на коленях, чувствуя, как через два слоя – кожа и латекс – прокатываются тихие, почти ласковые волны зуда.

Иногда он мог просто не обращать внимания. Иногда – не мог.

Он снял перчатку с правой руки. Осторожно, виртуозно, как хирург. Кожа отозвалась прохладой. Он посмотрел на ладонь – обычная ладонь. Тонкие морщинки, мелкие шрамы, следы старых порезов. Ничего необычного. Но ощущение не исчезло. Оно просто стало ближе, честнее. Как звук, который был заглушён, а теперь убрали ткань с динамика.

Он провёл пальцами по собственной коже – привычное, проверочное движение. Рука – своя. Никаких меток, никаких светящихся линий, никаких чужих знаков. Он мысленно усмехнулся. Если бы у него появилась на коже спираль, он бы первым сдал себя же в отдел.

И всё же.

Зуд словно жил там, чуть глубже эпидермиса. Как если бы в пальцах шевелились крошечные механизмы. Или… нет. Не механизмы. Что-то более… живое.

– Вот и отлично, – сказал он тихо самому себе. – Началось.

Он натянул перчатку обратно. Если уж сойти с ума, то хотя бы стерильно.

В бардачке лежала компактная диагностическая капсула – стандартная вещь для следователей техно-аномалий. Маленькое устройство, куда можно было засунуть палец, и оно за минуту выдавало базовую картину: токсины, инфекции, нейроактивные агенты, всё то, что город мог запустить в тебя, пока ты просто смотришь на его грязь. Рэй открыл капсулу, на мгновение замер – глупо, будто собирался прыгнуть в холодную воду – и всё же вставил туда палец.

Капсула щёлкнула, обхватила его кончик пальца мягким кольцом и зажужжала. Один раз он, будучи ещё молодым и глупым, спросил техников, не кусает ли это устройство. Те так посмотрели, что с тех пор вопрос больше не возникал.

Прошла минута. На маленьком экране вспыхнули показатели. Ничего критического. Химические микрочастицы – да. Контакт с агрессивной средой – да. Но без проникновения в кровь. Никаких активных патогенов. Никаких известных нейрокодов. Всё чисто, насколько может быть чисто в городе, где даже воздух иногда собирает данные с твоей кожи.

– То-то же, – сказал Рэй и захлопнул прибор.

Зуд не исчез.

Он включил двигатель. Машина мягко загудела, как довольное животное. Он ещё раз бросил взгляд в зеркало заднего вида – отстойник, ленты, дроны, люди в белых костюмах. Картинка, которая, казалось, далась городу легко. Как вдох.

Он выехал из квартала, оставляя позади бетонные цилиндры, ржавые каркасы и свет прожекторов, которые медленно гасли, как глаза зверя, решившего снова притвориться мёртвым.

Дорога вела к центру – туда, где город казался более цивилизованным, хотя это была всего лишь другая форма той же болезни. Влажный воздух лип к лобовому стеклу, капли испарялись почти сразу, оставляя на стекле тончайшую соль, которую дворники тут же стирали. По обе стороны дороги тянулись складские здания, в которых по ночам всегда что-то шевелилось, даже если на бумаге они числились “законсервированными”.

Рэй поймал себя на том, что всё время сжимает и разжимает пальцы. Он попытался остановить это, но рука жила будто отдельной жизнью. Он вспомнил комиссара: “не надо в этом тонуть”. Ну да. Не надо.

Город мелькал в окнах, как странное кино без монтажа. Влажные улицы, редкие прохожие, тени, которые двигались чуть быстрее, чем должны были. Пахло морем, но это море было не про романтику. Это море приносило с собой пластик, водоросли и чужие тела.

Он включил бортовой терминал. Машина соединилась с сетью отдела. В списке приоритетов его дело уже поднималось наверх, как пузырь в мутной воде. Файл с именем Вольфа, предварительные данные, маршрут доставки тела в морг. Всё – под номерами, буквы – ровные, холодные, без эмоций. Компьютер не видел спирали. Компьютер видел событие.

– Центр, – сказал Рэй, – это Дуро. Тело везут к вам. Я буду через сорок минут. Подготовьте УФ, микросканирование и защитный бокс. И… приглушённый режим доступа. Без любопытных.

– Принято, – ответил дежурный голос, женский, чуть уставший, но чёткий. – Режим В-2. Доступ ограничен. Уведомим доктора Гассера.

– Не надо Гассера, – быстро сказал Рэй. – Сначала – мы. Потом – он.

– Дуро, доктора Гассера не интересует, чего вы хотите, – с лёгкой иронией ответил голос. – Его интересует всё, что светится в УФ на коже мёртвых людей.

– Тем более, – буркнул Рэй.

Он отключился. Потом долго смотрел вперёд, но видел не дорогу, а спираль. Она как будто отпечаталась у него на внутренней стороне век. Он попытался вспомнить, не видел ли что-то похожее раньше. Нет. Не так. Он видел многое: подпольные моды, странные ритуальные татуировки, корпорационные метки, которые превращали человека в ходящий продукт. Но это… было другое.

Не для вида. Не для идентификации. Это было… как будто инструкция, записанная на теле. Код, который не предназначен для глаз.

Он вспомнил Лея Харт. И подумал, что, возможно, придётся её втянуть. Она не любила втягиваться в подобное. Она предпочитала нормальные, внятные вещи: чёткие мутации, унылые опухоли, предсказуемые сбои биопротезов. Там, где можно сказать: “Это произошло потому что”. Всё, где начиналось “Это произошло, но мы не знаем, почему”, выбивало её из зоны комфорта. Но именно для этого её и привлекали.

Он вспомнил Марека. Подполья, запах дешёвого спирта и стерильных инструментов, которые никогда не бывают до конца стерильными. Марек любил непредсказуемое. Он верил, что порядок – это просто временная победа трусов. Но к таким людям тянулись самые опасные вещи. И если этот узор – не одиночная аномалия, Марек уже слышал о чём-то похожем. Или услышит завтра.

Но это всё – потом. Сейчас – только дорога, зуд и пластмассово-холодный носитель в кармане. Он будто давил через ткань, хотя весил почти ничего.

Рэй прижался плечом к сиденью, пытаясь расслабиться. Машина мягко скользила по ночному городу. Вдалеке гудели корабли, как огромные животные, переговаривающиеся во сне. На одной из набережных вспыхнула синяя вспышка – кто-то, вероятно, решил испытать пиротехнику или себя. Город делал то, что всегда: жил.

– фрагмент журнала № 02/К-Лаб —

…если код действительно может жить на коже, значит, кожа – больше не граница. Это интерфейс. Мы всю жизнь считали её пределом “я”. Сегодня она – окно. Вопрос только – кто смотрит с другой стороны.

Рэй закрыл глаза на секунду, потом открыл. Нет. Не сейчас. Не надо превращать каждую мысль в лог. Ещё слишком рано для философии.

Он прибавил скорость. Центр ждал. Тело ждал. Город – тоже.

Морг отдела техно-аномалий находился не под землёй – вопреки клише – но чувствовалось, будто он именно там. Здание торчало у самой воды, словно кусок бетона, который город попытался выбросить обратно в море, но передумал. Влажность здесь была постоянной, как воспоминание. Даже стены внутри словно слегка дышали, покрытые тонким, почти невидимым потом.

Рэй остановил машину у заднего входа, где редкие фонари горели упрямо, без романтики. Дверь распахнулась перед ним с ленивой автоматической вежливостью. Сразу ударил знакомый больнично-холодный запах – не того белоснежного, который обещает здоровье, а густого стерильного холода, который скорее напоминает о том, что здесь удерживают разложение, но никогда не побеждают его окончательно.

В коридоре горел ровный свет. Мягкий шум вентиляции, тихое капание где-то в глубине, гул машин – всё складывалось в странную, очень аккуратную музыку. По полу пробежал небольшой сервисный дрон – шарообразный, с двумя тонкими манипуляторами; он жалобно пискнул Рэю, как собака, которой объяснили, что играть сегодня некогда, и исчез за стеклянной перегородкой.

– Ты опоздал на шесть минут, – сказал голос.

Доктор Гассeр появился так, будто вырос из стены. Высокий, худой до прозрачности, с лицом, на котором морщины были не от улыбок, а от прищуров. Он любил смотреть на мир прищурившись – как будто тот всегда предлагал ему слишком много деталей, и приходилось выбирать. В руках – планшет, под глазами – тени, которым точно было больше часов, чем самой смене.

– Я не договаривался с вами о свидании, – отозвался Рэй. – И официально вы даже не должны быть здесь.

– Официально я всегда там, где светится под УФ то, что не должно светиться, – спокойно ответил Гассeр. – Тело уже доставили. Я не трогаю. Я смотрю.

– Это звучит как оправдание серийного наблюдателя, – заметил Рэй.

– Так и есть, – доктор чуть улыбнулся. – Пойдём.

Они прошли через стерильную шлюзовую, где воздух слегка прилипал к коже, как тонкий слой геля. Рэй машинально сжал пальцы. Зуд никуда не делся. Он просто стал другим, менее навязчивым, но – постоянным. Как разговор, который никто не ведёт вслух.