Теперь-то я понимаю, что мама просто не справлялась с ситуацией, в чем не хотела признаться ни тогда, ни сейчас даже самой себе. Она чувствовала себя плохой матерью, которая не может вылечить больного ребенка, которую утомляют бесполезные поездки по врачам, по клиникам, на нее давил груз ответственности, который не на кого было переложить, это вызывало неизбежные эмоциональные срывы на близких, страх развода… А тут еще старший ребенок…

Но меня с моими детскими претензиями, какими-то школьными проблемами, которые по сравнению с Илюшкиными глазами вообще являлись ерундистикой, можно было безо всяких осуждений со стороны общества и собственной совести сбагрить (нехорошее слово, и я уверена, что мама никогда в таком ключе не думала, в отличие от меня самой).

А ведь родители, наоборот, постарались избавить меня от возникших проблем, никогда не заставляли ухаживать, присматривать за младшим братом.

К тому же жизнь вне дома для меня практически не менялась, потому что бабушка жила с нами в одном районе, мне даже до школы не сильно далеко было идти, хоть и приходилось вставать на полчаса раньше. Да и бабушка с удовольствием посещала родительские собрания вместо мамы.

Спала я на диване, в спинку которого очень удобно убиралось постельное белье, в шкафу бабушка выделила мне специальную полку и отдельные плечики для платьев, у меня была своя кружка и тарелка с зайцами – только мои – и целый ящик с игрушками, тоже моими собственными.

И еще можно было смотреть телевизор хоть с утра до вечера вместе с бабушкой. Дома его практически не включали, чтобы не напрягать Илюшины глаза. И мои заодно. Но никаких указаний насчет телевизора во время моего пребывания у бабушки мама не давала и бабушку не предупреждала, чтобы берегла мои глаза. Опасность для глаз телевизионного излучения вне нашего дома как бы исчезала для меня вместе со мной. Но это, если честно, был тот самый плюс проживания у бабушки. Причем когда я выросла и переехала от родителей, то вообще редко включала телик – наверное, отсутствие запрета обесценило его привлекательность.

А тогда я волей-неволей смотрела вместе с бабушкой все сериалы, новостные программы и всевозможные передачи. Когда бабушка куда-то уходила из дома или шла готовить на кухню, телевизор выключался, а мне в голову не приходило попросить оставить его включенным для меня.

Родители, папа или мама (мама, конечно, чаще), звонили каждый вечер узнать про мои дела и пожелать спокойной ночи. Иногда трубку передавали Илюшке, но он сразу говорил, что скучает, и мы начинали вдвоем плакать, будто нас разделяли километры и непреодолимые преграды, так что бабушка ловко переключала разговор на себя.

Потом я возвращалась домой, жизнь шла своим чередом, но ощущение, что это ненадолго, не покидало меня.

Конечно, когда я заболевала, а происходило это исключительно в нашей родительской квартире, то оставалась дома. Болеть мне не нравилось, а вот оставаться дома, конечно, было замечательно: не ходишь в школу, все вокруг с тобой цацкаются, даже братик старается что-то приятное сделать.

Но однажды…

– Как не вовремя, – сказала мама папе.

Это было сказано не для моих ушей, но я услышала и очень обиделась. Мама ухаживала за мной, как обычно, когда кто-то из нас болел, но это «не вовремя» терзало меня, и непроизвольно болезнь затягивалась. К бабушке мне сразу расхотелось перебираться, и в то же время из-за затаенной обиды я готова была переехать к ней прямо сейчас.

Мы с бабушкой ладили, особенно в те времена.

С бабушкой стало труднее, когда ее старый дом расселили и каждый из жильцов получил по квартире. Особенно повезло жителям настоящих коммуналок – наконец-то пожить без соседей. Я тогда почти по собственной воле переехала от родителей к бабушке, в полученную ею двушку в старом жилом фонде. По мнению бабушки, она приехала в эту квартиру умирать, и все тут оказалось хуже ее привычного жилья. К примеру, тут были малярийные комары, мухи цеце, тараканы и крысы, грязная вода и смог. Как в одном городе, в одном районе могли уживаться такие кошмары, вообще не пересекаясь, бабушку не волновало. Она это точно знала, и ей не требовалось даже сталкиваться с вышеперечисленными ужасами, чтобы убедиться в своей правоте.

Бабушка не вспоминала про «соседей по квартире» ни словом, никак, будто бы никогда ничего такого не существовало в ее, в нашей жизни. Они пропали, но основательно подъели ее перед расставанием, и, вероятно, как раз память была особенно питательной.

Но я-то помнила.

И старалась быть понимающей. Илюшка уже подрос, вместе с ним подросли проблемы. А тут бабушка отдавала мне отдельную комнатку. И я наконец-то получила возможность водить к себе своих собственных гостей!

Мама сказала, что я уже взрослая, чтобы принять правильное решение, которое мне объявили на семейном совете.

Но бабушка из моего детства и бабушка теперешняя различались. Вероятно, я по малолетству не обращала внимания, не считывала какие-то детали, которые теперь напрягали.

Когда я пыталась приукрасить свой уголок, прикрепляя к полке пару картинок и гирлянду, бабушка неприязненно поджимала губы: «Понавешала! Только пыль собирать».

Вытирать пыль, между прочим, было моей прямой обязанностью еще с детства, и я от нее не отказывалась.

«Крючки в ванной все равно упадут. Зеркало никому не нужно, смотреть не на что. Зажигалка для газовой плиты ничего не зажигает и скоро сломается».

Но это не мешало ей пользоваться всем, что я старательно усовершенствовала.

Так же внимательно бабушка следила за моей внешностью. Ей всегда было что сказать, когда я делала макияж («Намазюкалась, как в цирке!»), посещала парикмахерскую («На голове и так три волосины, и те обкорнала!»), надевала туфли на каблуках («Так можно ноги переломать!»), покупала себе обновку («Фу, совсем тебе не идет!»). В любую погоду я была слишком легко одета и обязательно замерзла бы, а если на улице стояла совсем жара, то еще и промокла бы от пота и завоняла.

А потом она вдруг начинала вздыхать и жаловаться, вытаскивая откуда-то из закромов памяти совсем уж новые истории…

– Недаром мне цыганка нагадала, что в старости я останусь совсем одна, все меня бросят, все уйдут, нельзя было семью заводить.

– Какая еще цыганка, бабушка? Ну что за ерунда? Когда она могла тебе нагадать и как?

– Тебе-то зачем знать? У нас в деревне цыганский табор как-то стоял, вот мне их главная цыганка и гадала. Так и вышло, я совсем-совсем одна осталась, все ушли…

– А я, значит, никто, по-твоему? – возмущалась я.

Но бабушка досадливо отмахивалась:

– Ты тут при чем? Я стала уже одна, совсем одна, никого со мной нет рядом!

– И что тебе еще эта цыганская баронша нагадала?

– Не твое дело! – с неожиданной грубостью отрезала бабушка…

Но я была уже взрослая девочка и терпела, иногда вступая в бессмысленную перепалку с бабушкой, иногда оправдывая ее поведение и укоряя себя за нетерпимость и эгоизм, а иногда просто запиралась в ванной, включала воду и плакала.

Теперь я на себе поняла, каково было моему папе сносить все эти годы тещины придирки совершенно не по делу. Просто попала в разряд тех самых родственников, которых бабушка не жалела и не оправдывала, что, по идее, должно было бы меня радовать, – Илюшку, к примеру, бабушка очень жалела, особенно сравнивая его жизнь с моей прекрасной жизнью.

Но я все время чувствовала себя виноватой.

В том, что я как можно меньше времени стараюсь проводить дома, даже если у меня нет никаких дел.

В том, что бабушка в одиночестве встречает Новый год, потому что я ухожу тусить в компанию, хотя и в прошлые годы, во времена моей жизни с родителями, бабушка проводила праздники так же. Как сейчас вижу ее, уютно растянувшуюся на диване, под ногами – много раз сложенное верблюжье одеяло, чтобы они были повыше, а на экране телевизора – все подряд праздничные передачи и неизменные сезонные кинокомедии. Она практически не жаловалась на одиночество, как не жалуюсь сейчас я. Потому что понимаю почему.

Мои родители приходили к бабушке первого января с подарками и салатами.

Родители никакой вины за собой не чувствовали, во всяком случае никогда в этом не признавались, и всех вроде бы все устраивало, а я постоянно находила, в чем себя упрекнуть.

Но все же мы с бабушкой хорошо уживались, особенно во времена «квартиры с соседями» (даже когда они вели себя слишком активно). И я бабушку не упрекала и родителям не жаловалась (разве что иногда и чуть-чуть). Все было для моего блага – я, как взрослая девочка, это понимала. К тому же в последние годы, когда бабушка стала сдавать и меняться, она совсем забыла даже про своих деревенских родственников, не то что про соседей, – мы с ней остались вдвоем.

Глава 4

Другое дело – во времена квартиры с соседями.

Когда я переезжала к бабушке, то становилась полноправным жителем ее квартиры. А значит, четко знала, какой конфоркой на плите пользоваться, какие стулья можно перетаскивать по всей квартире, а какие должны оставаться строго на своих местах, куда складывать свои мочалки и мыло в ванной. И по установленному издавна графику, будто в настоящей коммуналке, драила квартиру так, как никогда не убиралась в родной родительской. График мне сообщала бабушка, и сейчас я вспоминаю, что уборка всякий раз совпадала с какими-то тревожными или страшными событиями в бабушкиной жизни. Теперь-то я поступаю точно так же: как только случается что-то, что я не в силах контролировать, когда кажется, что все кругом рушится, я принимаюсь за то, что поддается моему контролю, – за уборку квартиры. Включаю пылесос, делаю влажную уборку, лезу с тряпкой вытирать пыль на карнизах для штор, драю духовку, навожу порядок и чистоту той части моей жизни, которая целиком и полностью зависит от меня. Хорошо бы и голову так прочищать.

Все эти не самые приятные для ребенка обязанности казались мне само собой разумеющимися и никаких протестов не вызывали. Я даже чувствовала особенную радостную ответственность, когда помогала бабушке снимать показания счетчиков и вписывать в квитанцию посчитанные бабушкой в столбик цифры. Я могла бы и сама посчитать, но бабушка панически боялась допустить ошибку. Ведь она была «ответственной квартиросъемщицей», то есть отвечала за своевременную оплату всех счетов, передачу всех показаний, общение со всеми инстанциями. Больше никто из ее «соседей по квартире» этим не занимался. Тогда мне это казалось почетной обязанностью, которой удостоена бабушка, а вот теперь вообще никакого удивления не вызывает. Ну кто бы еще, кроме нее, платил за коммунальные услуги, потому что кто еще, кроме нее, и иногда меня, ими пользовался?

Когда я начинала серьезные расспросы насчет бабушкиных соседей, родители всегда путались в показаниях. Мама неуверенно говорила, что соседи были, когда бабушка сдавала одну комнату, только она запамятовала, когда точно по времени это происходило, до смерти дедушки или после. Папа настаивал, что никогда никаких соседей не существовало (где бы они жили, «в этом чулане?»), просто бабушка всегда привечала не пойми кого, каких-то подозрительных родственников, о существовании которых никто, кроме нее, даже не догадывался, но в какой конкретно временной отрезок бабушкиной жизни это все было, папа тоже не помнил, и вроде бы даже не удосужился на этих людей посмотреть: некогда было. И вообще папе ни к чему было приезжать к теще на квартиру, когда она сама в любой момент могла к нам прийти в гости, и делала это довольно часто, соскучиться друг по другу не успевали. И оба родителя утверждали, что я никак не могла с этими соседями-недососедями по квартире сталкиваться, а если рассказывала что-то такое, то это точно о соседях по дому, подъезду, этажу и лестничной клетке. К маме потом у меня были отдельно вопросики по этому поводу…

Разумеется, имелись соседи по лестничной площадке и по этажу, но их существование для меня было менее реальным, чем по-настоящему нереальных бабушкиных «соседей по квартире». Этих людей я знала, видела и слышала гораздо меньше, чем… чем не-людей.