Последняя тирада меня разозлила. Похоже, скелет просто стебётся. А ведь на миг почти поверил, что он был серьезен. Монстр ведет себя, словно шут. Его трёп забавен, но бесполезен. Должно быть, спятивший призрак. Узник умер, а дух еще бредит. Правда в мою версию плохо вписывалась говорящая мышь.

– Нет, никакой предыстории нет, – покачал черепушкой скелет.

– У всех есть. Ты узник, который здесь умер. А сейчас об этом забыл… – осмелев, предположил я.

– Преемственность подразумевает постоянство. Посмотри на меня – что во мне человеческого? Я не продолжение старой истории, моя началась совсем недавно. Вот прямо с утра. И вот так можно сказать про любого. Есть ли на свете то, что никогда не меняется? Тот, кто проснулся уже не тот, кто заснул.

– Кости – объект, ты их субъект. У твоих останков был хозяин. Логично предположить, что он есть и сейчас! – возразил я, используя искусство полемики, которому так долго учился. К счастью или к несчастью, но после Нимы возник стойкий иммунитет к философии.

– Логично? – удивился скелет.

– Где дым, там огонь – вот причинная связь. Она была в прошлом, есть в настоящем, сохранится и в будущем. Плоть исчезла, но ум-то остался. Он тот же, несмотря на то что ее уже нет.

– Ах, причинная связь? Тогда с тем же успехом можешь объявить мной любой объект универсума. В бездне прошлого всё было связано между собой бесчисленное множество раз. Мы приходились друг другу детьми и родителями. Даже злобный враг когда-то был для тебя любящим отцом или мамой. Вспомни об этом, если встретишь его…

– Отца или врага? – растерялся я.

– Кого угодно, тупица! Будь последователен в своих рассуждениях. Трещина в фундаменте грозит обрушить весь дом, – скелет отчетливо щелкнул челюстью, как бы ставя здесь точку.

Кровососка к этому времени вылезла из его глазницы и с интересом наблюдала за диспутом. Сев на задние лапки, мышь грызла хлебные крошки, не сводя с меня алчущих глаз.

– Нет никакой трещины! – упрямо мотнул головой я. Практичность превыше любых идеалов. Абстрактные концепции не помогут там, где спасет только острая сталь.

– Есть, разумеется. Что, если предположить, что я заселил эти кости после смерти страдальца? – продолжил атаку скелет. – Так, к примеру, рак-отшельник находит для себя подходящую раковину. Но он не становится при этом моллюском. Раз понимаешь, что неизменного нет, то признай, что любой объект распадется на части. А если они наследуют его сущностный признак, то каждая будет тем же объектом.

– Согласен, мы существуем лишь номинально, – вынужденно кивнул я. – Но двойственное видение всё же практично, поскольку позволяет делать прогноз.

– И куда завела эта «практичность»? – кости демонстративно зазвенели цепями. – Хороших иллюзий нет. Даже из золота и драгоценных камней.

Я невольно зевнул и устало потер лоб. Нечто подобное не раз слышал от Нимы. Эти речи меня усыпляют. Ничего нового, там всегда «смотри в себя», «слушай сердце» и прочая муть.

– Ты смотришь, но не видишь! – назидательно покачал фалангой пальца скелет.

Поразительно, но кости двигались, будто скрепленные незримой субстанцией. Мышцы и жилы заменило что-то иное. Какая магия заменила мозги? Интересно, чем думает нежить? И чем думал я сам, когда стукнул веслом?

– Если такой умный, то почему не богатый? Что наш дохлый мудрец тут забыл? – с иронией спросил я, многозначительно обведя камеру взглядом. – Просветлению помешали эти жалкие стены? Заперли-таки здесь пустоту?

– Изначально свободное пространство лишь ложно ограничивается формой горшка. Пока его не разбили, иллюзия присутствует в окне восприятия, – оскорбился скелет.

– Так разбей, зачем мучиться! – ядовито подсказал я.

– Зачем? – искренне удивился он. – Безграничное уже совершенно и не нуждается в исправлении. Смотри в мир как на сон, как на проекцию самосияющей природы ума. Когда увидишь всё как его отражение, наваждение растает как дым.

– Так ты ум или то, что за ним? – постарался подловить его я.

– Я есть то, на что нельзя указать пальцем. Двойственность воспринимающего и воспринимаемого иллюзия, неподвластная твоему пониманию. Высший триумф разума – осознание своих границ.

– И что же за ними?

– Самосияющая природа ума. Она слишком близко для того чтобы ее рассмотреть. Обыватель попросту ничего не увидит. Для него это всего лишь концепция, а без прямого переживания только слова. Но когда практик, наконец, постигает, приятное и неприятное обретает одинаковый вкус… – мечтательно произнес монстр.

Я остановил его жестом, действительно почувствовав вкус. Но скорее лимона, а не «самосияющей природы ума». Нима травила такими пассажами до просветленного осознания тупости. Мой заскучавший оппонент долго ждал жертву и вряд ли заткнется. Пытка разума подчас болезненней мук.

Попросить другую камеру? И что мне ответят? Вы с жалобой на скелета-философа? Или на говорящую мышь?

Представив красноречивый взгляд надзирателя, я решил всё оставить как есть – в «неисправленном совершенстве», как мне и советовали. Впрочем, Нима сказала бы, что это не оправдает ни действия, ни бездействия, ибо «пустота не пуста». Это не дырка, а отсутствие самобытия объектов процесса.

Под самобытием она понимала независимость, необусловленность чем-либо еще. Инертный к миру объект не мог бы взаимодействовать с ним, восприниматься, вступать в реакции. А если он видимый, то уже не инертен.

Концепция выглядела глубоко, но пытка водой и раскаленные иглы наполнят возвышенную пустоту низким и крайне болезненным содержимым. Истина то, что реально сейчас, а что будет потом, можно уже не увидеть. Меня спасет только чудо, но в бесспорном факте существования монстров ничего чудесного нет.

Звук шагов в коридоре мгновенно избавил от мук рефлексии. Кости упали на пол, вернув естественное для них положение. Громко лязгнул замок, петли проржавевшей двери предупреждающе скрипнули.

Первым в камеру ввалился палач в заляпанном кровью фартуке. Акульи глазки заплыли жиром, бровь и щеку рассекал глубокий уродливый шрам, а в спутанной бороде красовались остатки обеда.

От толстяка невыносимо воняло. Должно быть, не мылся целую вечность, но стоявшего за ним Лавра такой аромат не смущал. Бинтов не пожалели, и повязка на голове напоминала чалму. Лицо под ней уродовала расслабленная улыбка идиота. Видимо, поэтому несчастного сопровождал врач.

Его обязанности возложили на Файнца – остроносого старикашку с холодными и липкими ладонями. Потели они, вероятно, от страха. Говорят, предыдущего лекаря повесили за непростительную ошибку в рецепте. Снотворное, которое тот прописал, обладало слабительным действием. Барон этого, видимо, не простил.

Хорошо, что Лавр пришел сам, но настораживал взгляд – расфокусированный и неприятно пустой. По подбородку текла слюна, хотя щеки горели здоровым румянцем. Примерно так же выглядел наш Вольдемар. Местный дурачок собирал подаяние перед воротами храма.

– Ну что, сынок, доигрался? – сочувственно спросил Файнц, кивнув на Лавра.

– Он навсегда такой? – неуверенно произнес я, пытаясь изобразить муки раскаяния.

– Да кто ж его знает… – пожал врач плечами. – Мозг, как черный ящик. И в этой непроглядной тьме свои черти и демоны. Мы для них корм.

– Ну, у него-то они как поживают?

– Надеюсь, поправится. Кажется, не узнает он тебя…

Файнц щелкнул пальцами перед носом Лавруши, но тот равнодушно смотрел сквозь него.

– Так прогноз благоприятный? – с искренней тревогой спросил я.

– Предпочитаю не гадать. Послали в столицу за костоправом, – досадливо буркнул врач. – Компрессы и травяные настойки не помогли. Думал, встреча с обидчиком что-то изменит. И вот тебе… Ноль эмоций. Как заклинило парня.

– А если стукнуть еще раз? Чтобы всё встало на место? – осторожно предложил я. Лаврушины глазки казались разумнее, когда на него не смотрели. Детина мстительна до отупляющей дури. Притворяется, скот…

– Хорошо, что шутишь, – одобрительно улыбнулся врач. – Сила духа понадобится. Тебя-то как угораздило?

– Сам не понял. Руки были как не мои. Вроде со стороны себя видел… – признался я, мало надеясь на снисхождение.

– Ах, руки… Не ты значитца. Все так и подумали. Мальчонка ж совсем.

– Я не со зла…

– Да нет в тебе злости. Морок, видать. Иногда так бывает. Вон наш дьякон снасильничал деву, а стали разбираться – юбка короткая. Демон попутал, виновата сама! – успокаивающе похлопал Файнц по плечу.

– Морок? Чей?

– Наставницы твоей, ясен пень. Кто еще у нас учит всякой демонической тарабарщине?

– Нима? Она и клопа не обидит! – в ужасе запротестовал я.

– Клопа, разумеется. А его светлость? Он ваш кабак любит. На праздники завсегда там столуется.

– А он-то причем?

– Кровь-то одна, верно? – хитро прищурился Файнц. – Вот только заклятье на бастарда сработало. Повезло.

Я озадаченно замолчал. Ход мысли понятен: покушение, темные энергии, контроль сознания. Красиво, свежо и изысканно. Барон будет в восторге. Его паранойя требует большого размаха, а мальчик-половой для нее слишком мелок. Заговор гораздо эпичнее.

А найти ведьму нетрудно. Достаток мог быть и от зловредного колдовства. Поэтому жечь состоятельных дам – богоугодное дело.

– Нима не виновата! – неожиданно для себя выпалил я. – Просто Лавруша плюнул в гуляш. Кто угодно сорвется!

– Тише-тише! Что ты творишь? – Файнц покосился на палача. Тот удовлетворенно кивнул, сделав для себя вывод.

Бес попутал! Похоже, язык тоже не мой. Я только что подписал себе приговор. Тупо и совершенно бессмысленно. Для Нимы ничего не изменится. Она-то старенькая и больная, смерть для такой – избавление. А ведь мне подсказывали что говорить. Из жертвы превратился в сообщника. Вот ведь глупец!

– Еще вопросы к узнику есть? – ласково спросил палач, хрустнув колбасками пальцев.

– Уже нет, – тяжело вздохнул Файнц. – Будем молиться за выздоровление парня.

– До завтра, малыш! – зловеще улыбнулся толстяк уже собственным демонам.

Последним из камеры выходил Лавр. Пропустив спутников, он обернулся. Взгляд стал осмысленным и узнаваемо подленьким. «Прощай, придурок!» – произнесли губы беззвучно, но так, чтоб я понял.

5

Грид

Тиамат встретил неестественной тишиной. Ни привычного гула, ни моих кредиторов. Вообще никого. Лишь ветер тихо подвывал, гоняя мусор и пыль между рядами клетей. Некоторые были открыты настежь, вызывая ощущение оскверненного врагами святилища.

Мне стало не по себе. Видимо, произошло нечто ужасное. Лишь потрясение эпических масштабов могло помешать Кулл-Зангу явиться за долей. Но если его отсутствие легко пережить, то что делать без жриц сновидений? Смену надо кому-то сдавать!

Без Сири и Камеи это могло стать проблемой. Кцума нельзя оставлять без присмотра. Как заброшенный дом заселяют бродяги, так и питомца быстро заполнит мелкая нечисть. Человек – лакомство для праноедов всех видов. Хорошее место остается свободным недолго. Чуть припоздаешь и не пустят тебя.

Офис шефа тоже оказался пустым. Разбросанная мебель подсказывала, что его покинули в спешке, причем не всегда через дверь. Окно разбито, а в стене зиял пролом, совпадающий с габаритами секретаря. Но он же огромный! На краях дыры до сих пор висит его шерсть.

Ну ладно он, а остальные пилоты? Если экстренную эвакуацию еще можно понять, то как объяснить исчезновение смены? Почему всплыли не все?

Я вышел из офиса и огляделся. Наклонился, помял щупальцем землю. Попробовал даже на вкус. Всё та же кислинка. И зверинец бактерий вроде бы тот.

В моем ли я мире? Выглядит так, словно здесь его тень. Учитывая бесконечность вселенной, это возможно, но как тогда в нее попал я? Рабочий день выдался сложным и странным. Но не настолько же, чтобы очутиться в подобной дыре!