– Возможно, вы правы, господин Лимоненко. Продолжайте ваши поиски! Если вам нужен помощник то мой адъютант к вашим услугам, Владислав Антонович! Ваша семья хорошо обеспечена?

– Благодарю вас, господин барон. Вы слишком щедры.

– Вы хорошо работаете, господин Лимоненко…

***

Барон фон Рунсдорф спросил лейтенанта Рикслера:

– Как вы думаете, Ганс, Лимоненко умный человек?

– Да, герр барон. Такого специалиста поискать. Он прирожденный архивист.

– Жаль.

– Вам жаль, господин барон? – не понял Рикслер.

– Да, – ответил Рунсдорф.

– Но почему? Вы сами искали умного помощника!

– И я думаю, что он умен! И в этом его беда, Ганс. После того как мы сделаем дело его придется устранить.

– Зачем? Он помогает добровольно.

– Но он узнал слишком много о нашей работе.

– Но его можно предупредить, чтобы держал язык за зубами.

– Ганс! Я должен докладывать рейхсфюреру обо всех подробностях дела. И в отчете я упомяну Лимоненко. После этого поступит приказ его ликвидировать. И приказ этот поступит не мне. А местному начальнику гестапо.

– А если не сообщать рейхсфюреру? – робко спросил Рикслер.

– Ты в своем уме, Ганс?

– Но я не понимаю, зачем устранять такого специалиста. Разве нет иного выбора?

– Только взять его в мой штат в Аненербе. Но он русский, Ганс.

– Однако можно доказать его эффективность, господин барон. А Лимоненко очень эффективен. Смею вас уверить.

– Хорошо. Я стану думать, как помочь ему и его семье. Но я протяну ему руку только в одном случае, Ганс. Если он поможет мне найти архив Пильчикова!

–А что он сказал вам сегодня, господин барон? Что за бумагу он нашел?

– Записка инженера Бекаури. Зарегистрирована в 1920 году в хозяйственном отделе местной управы. Я так и не запомнил названия этого варварского учреждения советов. Но дело не в названии. Бекаури – ученик Пильчикова. И искал он здесь его документы. Иными словами архив своего учителя. И, судя по тем же хозяйственным документам, он архива не обнаружил.

– Так это отличная новость, герр барон.

– Возможно, но дело еще не сделано!

– А что по поводу девушки, господин барон? – вдруг спросил Рикслер.

– Какой девушки? – не понял фон Рунсдорф.

– Стенографистки, которая приходила к нам.

– Я тебя не понимаю, Ганс. К нам приходила девушка? Стенографистка?

– Да. Её имя Эльза, но фамилию я не запомнил. Он из команды женщин, что прибыли в Харьков их фатерланда.

– Я слышал о команде женщин, но какое это отношение имеет к нам?

– Но вы говорили про стенографистку, господин барон. И полковник Лайденбах прислал вам Эльзу.

– Странно! Меня Лайденбах не предупредил. Когда это было, Ганс?

– 30 мая, господин барон.

– Прошло уже две недели. Почему же вы не сказали мне раньше, лейтенант?

– Но я думал, вы знаете, господин барон. Потому и решился спросить.

– Я ничего не слышал про это, Ганс. Она заходила в квартиру?

– Да, господин барон.

– Ты впустил её? Зачем?

– Но она пришла к вам, и я посчитал невежливым не угостить её кофе. Я проводил её на кухню и просто угостил кофе. Вот и все.

– Если так, то это не страшно. Но тебе следует посетить местный бордель для офицеров, Ганс.

– Мне? Зачем, господин барон?

– Чтобы всякие девушки не туманили твоей головы, Ганс…

***

Харьков.

Группа Савика Нечипоренко.

12 июля, 1942 год.

Новый приказ из центра.

Ада Лепинская выступила в «Золотом якоре» вместе с Савиком и имела большой успех. Хотя голос у девушки был слабоват, чтобы стать хорошей певицей, но в содружестве с Савиком она выглядела эффектно, благодаря внешним данными и сценическому костюму.

У гримёрки актрисы после выступления собрались румынские и венгерские офицеры.

Жора поглазел на кавалеров с цветами, усмехнулся и незаметно проскользнул в комнату Савика.

– У Ады аншлаг, – сказал он. – Она сейчас как в осажденной крепости. Её стерегут поклонники с подарками.

– Это не так хорошо для нас.

– С чего это? Она с нами как «медовая ловушка». И эта ловушка работает, командир. Сами иди посмотри!

– Когда еще нам потребуется «медовая ловушка»! И завлечь она должна только одну пчелку, что нас интересует. А ныне вред один.

– Да в чем вред-то, Савик?

– Публика начнет требовать Аду. А должна требовать Савика!

– Но и подозрений вызывать она не должна. А сейчас за нами наблюдают. Я это чувствую, Савик. Так что пускай поет и привлекает публику. Она ищет внимания офицеров!

– Жора, наша работа стоит!

– Но мы закрепились в городе! А это первая наша задача и мы её выполнили в тех условиях что были, Савик.

– Это так, но, боюсь, в Москве это не понравится.

В этот момент двери отворились. К ним без стука вошла Ада. Вместе с ней из коридора донесся шум её восторженных поклонников.

– Господа! – Ада обратилась к офицерам. – Я прошу вас на минутку оставить меня с коллегами ибо мы должны обсудить наш музыкальный номер. Ну я прошу вас, господа! Мне скоро на сцену!

Она захлопнула дверь.

– Что случилось? – спросил Жора. – Поклонники?

– Связь! – Ада подала им открытку.

– Откуда?

–Принесли вместе с большой корзиной цветов. Цветы просто роскошные и не обратить внимания я не могла.

На открытке с видом Дрездена была написано:

«Вы были неподражаемы, фройлен Ада. Я готов позабыть все, что было в моей жизни и все начать заново рядом с вами! Ваш преданный поклонник. Надеюсь, цветы вам пришлись по вкусу!»

Это был приказ отменить старую операцию и прекратить все разработки по похищению барона фон Рунсфдорфа.

– И как это попало в твою гримёрку, Ада? – спросил Жора.

– Я не знаю. Корзина уже была там, когда я вернулась. Я вначале только полюбовалась цветами и не заметила открытки. Затем нашла её и прочитала. Это совсем не от поклонника. Это приказ центра!

– Оригинальным способом они его нам передали.

– А чего ты ждал? – спросил Савик. – Все сделано великолепно. Только что означает этот приказ?

– Прекратить все наши действия и просто работать по линии концертов.

– Чем мы собственно и занимаемся, – подвел итог Савик. – Теперь остается только ждать новых приказов. И никаких посторонних действий! Вы меня поняли?

– Да, – ответили Жора и Ада.

– Никакой связи ни с кем! Все старые приказы забыть! У Импресарио новый план. Импресарио просто так такой приказ не отдал бы.

– Да все понятно, Савик. Будем продолжать наши концерты.

Глава 12
Игра Нольмана.

Москва.

Площадь Дзержинского (Лубянская площадь до 1926 года)

Управление НКГБ СССР.

28 июня, 1942 год.

Старший майор Нольман.

Николай Петрович Губарев бывший офицер контрразведки русской императорской армии хорошо знал пятиэтажный доходный дом на Лубянской площади. Ранее здесь на первых этажах располагались книжная лавка Наумова и магазин швейных машин Попова. Верхние этажи были отданы под семейные квартиры для состоятельных нанимателей. Аренда жилья здесь была слишком высокой и в год такая квартира стоила нанимателю до 4 тысяч рублей. Сам Губарев, тогда капитан, таких комнат позволить себе не мог, да и ни к чему были такие траты. Жил он скромно и одиноко. Но в доходном доме бывал однажды по делам службы.

Но это было давно. В 1918 году частные компании были национализированы, и в здание вселился Особый Московский отдел ВЧК. А отдельные здания внутри комплекса переоборудовали во внутреннюю тюрьму НКВД, где Губарев бывал в свое время в качестве «принудительного гостя». И воспоминания об этом периоде жизни особенно хороших эмоций у старика не вызывали.

Не думал Губарев, что ноги сами принесут его когда-нибудь в это здание в форме буквы «Ш» углы которого выходили на улицы Большая и Малая Лубянки.

Но так случилось и Николай Петрович явился в управление НКГБ на площади Дзержинского.

– Тебе чего дедушка? – спросил сержант на входе в управление.

– Мне нужен по срочному делу старший майор Нольман из 4-го управления.

– По делу? А он вызывал тебя, дед?

– Нет, но я сам пришел к нему.

– Сюда сами по себе ходят редко. Так кто тебе надобен, дедуля?

– Старший майор Нольман.

– Погоди.

Сержант связался с 4-м управлением и сообщил о посетителе.

– Товарищ старший майор? Сержант Матвеев! К вам посетитель! Гражданин к вам проситься. Как фамилия? Дед, как твоя фамилия?

– Губарев Николай Петрович.

– Губарев Николай Петрович. Слушаю, товарищ старший майор! Выделю человека для сопровождения! Так точно!

Сержант положил трубку и громко позвал:

– Титаренко! Ефрейтор Титаренко!

– Здесь, Титаренко. Чего тебе?

– Не «чего тебе», а «здесь товарищ сержант»!

– Здесь, товарищ сержант. Ефрейтор Титаренко.

– Вот стоит гражданин. Проводи его до самого кабинета старшего майора Нольман в 4-ом управлении. Понял?

– Так точно! Идем дедуля.

Ефрейтор проводил Губарева до самых дверей кабинета, и там его уже ждал Иван Артурович Нольман.

– Николай Петрович? – Нольмана удивил этот визит.

– Я самый. Иван Артурович.

– А я гадаю, не послышалось ли? Никак не ждал вас у себя. Прошу вас.

Губарев вошел.

Нольман гадал, зачем это старик явился к нему в самое управление. Ведь Губарев был старым знакомым комиссара Максимова.

– Вы пришли в управление НКГБ, Николай Петрович?

– Никогда бы не пришел, но обстоятельства заставили.

– И вы пришли ко мне?

– К вам, товарищ Нольман. Я же у вас в кабинете.

– Это понятно, но что привело вас, Николай Петрович?

– Вы кажетесь мне человеком умным. А к моему молодому приятелю Максимову обратиться не могу.

– Он не кажется вам умным? – не удержался от шутки Нольман.

– Нет, – спокойно ответил старик. – Он слишком высокую должность занимает в вашем управлении. Может побояться услышать то, что я имею сказать.

– Прошу вас садиться, Николай Петрович.

– Благодарю.

– Я готов вас выслушать. Может, желаете чаю?

– Нет. Ничего не нужно. У меня важное дело касаемое вашего харьковского профессора.

– Пильчикова?

– Его самого, – ответил Губарев. – Я потом много думал, после нашего с вами разговора на квартире Максимова. Помните тот наш разговор?

– Как не помнить, Николай Петрович. Задали вы нам задачку тогда.

– Так я ныне вам ответ на неё и принес.

– Ответ? Это сильно сказано, Николай Петрович. Вы ничего не перепутали?

– Я еще в своем уме, молодой человек. Хоть и стар. Вам не нужно напоминать, кем я был при царе?

– Нет, Николай Петрович. У меня хорошая память. Вы вели дело о смерти Профессора Пильчикова.

– Не совсем дело о смерти. Но дело касаемое архива профессора Пильчикова. Сам-то профессор отдал богу душу в 1908 году. А я занимался делом по долгу службы в 1911 году.

– Но вы тогда сказали, Николай Петрович, что больше ничего не знаете по делу Пильчикова.

– И я сказал вам правду, Иван Артурович. Но неделю назад я, свершено случайно встретил на улицах Москвы старого знакомого.

– Вот как?

– Такого же старика как и я, товарищ Нольман. Я его едва узнал.

– Давно не виделись?

– Не то слово, Иван Артурович. Это такое «давно» что для вас целая вечность! Ныне это глубокий старик, вроде меня самого. Я видал его в последний раз в Петербурге году этак в 1916-ом или 1917-ом. И вот он в Москве.

– И что?

– А то, что он также служил в контрразведке русской армии, как и я. Был тогда в чине капитана. Я не стану называть вам его фамилии. Не хочу подставлять старика.

– Подставлять? Я не понял вас, Николай Петрович.