– Я знаю,– прошептала София и украдкой взглянула на мать.

Хелен смущенно и грустно опустила глаза. Ее нижняя губа задрожала в предвестии слез, но она умело справилась с чувствами.

– Да что ты говоришь?!– удивленно спросила Лили у Софии, но обращаясь взглядом к сестре.

– А я ничего не знаю?– спросила Лин.

– Пойдем-ка, я уложу тебя спать, расскажу сказку на ночь,– перебила Хелен дочь.

– Я уже взрослая и могу уснуть без колыбельной,– улыбаясь словам матери, сказала Милинда.

– Пойдем, пойдем, нам есть о чем с тобой поговорить.

София проводила глазами сестру и мать за дверь и повернулась лицом к крестной.

– А Бен действительно любил маму?

Лили была смущена прямым вопросом девушки и колебалась с ответом.

– Ну, в общем-то…

– Он до сих пор один,– сообщила грустно София.– Я это знаю точно. А еще я знаю точно, что он до сих пор любит маму. И эта любовь будет вечна, как в легенде о яблоке.

– Тебе мама рассказала эту легенду?

– Да. Только вот странно: почему бог мешает соединиться половинкам?

– Я думаю, он зол на ангела, а злость вымещает на людях,– рассудила Лили.

– Это несправедливо!

– Ах, Софи, в жизни так много несправедливых вещей. Не забывай об этом, пожалуйста, чтобы потом однажды не разочароваться. Но много и хорошего, доброго – учись это различать.

София преданно и восхищенно посмотрела на крестную, мысленно благодаря ее за щедрость и уважая за естественную душевность и искренность, и обняла ее за шею, уткнувшись носом в спадающие на плечо мягкие светлые кудри.

Скоро Лили проводила крестницу в ее комнату. Но как только тетя вернулась к себе, София сразу свернула к комнате, где была мать.

– К тебе можно?

– Конечно, стрекоза, иди ко мне,– мягко улыбнулась Хелен и поманила дочь рукой.

София тихо прикрыла за собой дверь и нырнула под одеяло к матери. Они долго лежали молча, а потом София тяжело вздохнула и, глядя на профиль матери, спросила:

– Я чувствую, что-то происходит, но ничего не могу понять?

Хелен тяжело вздохнула в ответ и хрипло бессильным голосом сообщила:

– Мы скоро уезжаем домой.

София нервно сглотнула и зажмурилась.

– Я туда не хочу!– слезно прошептала она.

– Там наш дом. Мы не можем бросить его и отца…

– Тогда скажи, как научиться принимать то, чего не хочешь всей душой?

Хелен самой было трудно говорить на эту тему. У нее не было готовых ответов. Она не могла рассказать дочери, что произошло на самом деле, и не могла лгать, что все по-прежнему. Она прекрасно понимала, что у Софии с отцом тоже нет лада, но и не могла лишить ее будущего. Сама она могла пережить все, перетерпеть, перемолоть, но дети были дороже всего на свете, и Хелен хотела им благополучного будущего, а начинать его с разрыва в семье – никуда не годилось.

– Что-то Брайан давно не звонил и не писал,– сменила тему Хелен.

– Да, я тоже соскучилась. Но ты знаешь, я так чувствую – у него все хорошо… В отличие от нас…

– А что у нас? У нас все замечательно!– уверенно произнесла мать.– Вот увидишь, когда мы вернемся домой, отец полностью переменится. Он уже очень соскучился. И я думаю, он не будет против вашего обучения в городе.

– Смотрю я на тебя и удивляюсь. Ты что, папу не знаешь? Заладит про свою ферму, про наследников… Ой, даже вспоминать не хочу.

Хелен обняла Софию крепче и прислонилась головой к ее щеке. Девушка слабо улыбнулась. Мать взяла в свою руку хрупкую руку дочери и, перебирая ее тонкие длинные пальчики, с тайным восторгом вспомнила:

– В молодости, когда мне было семнадцать, родители запрещали мне гулять допоздна. Но я умудрялась из своего окна общаться со своими женихами…

София заинтересованно оглянулась на мать, оживилась и заморгала длинными ресницами.

– Вот этими пальчиками я разговаривала с парнем, который стоял на другой стороне улицы.

– Это как?

– Смотри внимательно…

Хелен расставила пальцы девушки так, что получилась какая-то фигурка, затем еще одна, и третья. София недоуменно морщила лоб и ничего не понимала.

– Что это значит?

Хелен на секунду задумалась о том, как можно проще объяснить дочери то, что она имеет в виду.

– Смотри еще раз. Если соединить три пальца в дуге, получится буква «S». Если же сомкнуть указательный и большой в круг – буква «О». Выпрямить ладонь ребром к себе и приставить кулачок к кончикам пальцев – буква «Р», а приставить сомкнутые пальцы стульчиком к той же ладошке – «Н», вытянуть указательный палец вверх – буква «I»…

Хелен посмотрела на выражение лица Софии и увидела понимание и радостное удивление каждому ее слову.

– Букву «А» придумай сама,– озадачила мать девушку.

И София быстро сообразила, как нужно сложить пальцы, чтобы образовалась такая буква. Когда мать одобрительно потрепала Софию по щеке, та озорно засмеялась и крепко прижалась к ее груди.

– Какие странные вещи есть в жизни!

– О-о, поверь, ты еще многое узнаешь и увидишь.

В свою комнату София возвращалась с тоской и чувством абсолютной несправедливости жизни. Лин уже мирно сопела, зарывшись в мягкое одеяло. София плавно обошла кровать и, улыбнувшись сопящей сестре, присела за столиком у окна. Из ящичка она достала чистый лист бумаги и конверт и, мечтательно вознеся глаза к звездному небу за стеклом, сунула в рот кончик шариковой ручки.

«Дорогой мой Живчик! Ты, наверное, уже такой взрослый, возмужал, а я все представляю тебя озорным мальчишкой, не отходящим от меня ни на шаг и заботящимся обо мне. Я так скучаю по тебе. Куда ты пропал? Мама очень волнуется. А мне очень хочется тебя увидеть, милый братец. Мне так много нужно тебе сказать, а в письме это получится сухо и неуклюже. Ты же знаешь меня, я люблю болтать без умолку, когда заведусь…

Поздравляю тебя с днем Благодарения и наступающим Рождеством! Надеюсь, это письмо дойдет до тебя вовремя. Я, как всегда, жду от тебя вестей. А больше жду тебя самого. Живчик, столько разного происходит в нашей жизни, но не могу писать тебе об этом, не хочу волновать (хотя очень хочется поделиться). Ты и сам, наверное, заметил, как жизнь далеко не справедлива. Хочется надеяться на лучшее, но с верой проблемы, когда вокруг такое творится.

Обрадую тебя одним: я в Хьюстоне вместе с мамой и Лин. Все, как ты описывал. Невероятные ощущения! Я бы умерла здесь, только бы не возвращаться в Эль-Пачито…

Я пишу тебе, а Лин спит. Свет горит, и я мешаю ей смотреть сны, поэтому закончу просто: я хочу тебя видеть. Не будь занудой, приезжай! Я очень люблю тебя, Живчик! Очень скучаю! Твоя Фисо.

P.S. Жизнь такая странная! Может быть, когда-нибудь ты мне все объяснишь?»

***

Утренний туман после легкого дождя, сырой воздух, полупустой вокзал нагонял чувство безысходности и безнадежности. Почти со слезами на глазах София покидала Хьюстон. Милинда соскучилась по дому. А Хелен выглядела спокойной, но только внешне. Что происходило у нее внутри, знала только она.

София, вцепившись в свитер крестной, крепко обнимала ее и все ждала чуда вроде внезапной реплики матери: «Софи, если хочешь, можешь остаться». Но поезд уже подал грозный гудок, и свисток провожатого раздражающе затрещал.

– Тетя, я так не хочу уезжать. Что же мне делать?

– Софи, я могу сказать только одно: когда ты закончишь школу, я жду тебя с распростертыми объятиями. Ты поступишь в колледж, а потом и в университет. Вот увидишь, так и случится,– утешала Лили девушку и, сама не желая ее отпускать, все крепче прижимала к груди.

Эль-Пачито, декабрь 1989 года

Встреча Рождества в поместье Дьюго была омрачена тяжелым, напряженным молчанием между Хелен и Ланцем. София и Милинда посчитали самым лучшим выходом из неуютного положения – уединение в своих комнатах, не показываться на глаза отцу и уж тем более не заговаривать с ним.

Ланц усиленно старался быть любезным и внимательным, бесконфликтным и терпеливым, мягким и уступчивым. Он без вопросов и кривых взглядов отпустил Софию к доктору Логану и без чьего-либо совета самостоятельно закупил продукты к ужину. Он не повышал голос, был трезв и обходителен, более того, был тише воды, ниже травы. Любая работа по дому сопровождалась его помощью, хоть и неловкой, но искренней. И все ради того, чтобы быть рядом с Хелен и заполучить ее снисхождение. Заведовать вопросами фермы Дьюго временно назначил старшего из своих работников.

Но настроение супруги – холодное, безразличное, молчаливое – не менялось и все больше пугало Ланца. Он раскаивался во всех своих грехах, хоть и не знал наверняка, из-за чего с Хелен произошли такие перемены.

И вот рождественский ужин остывал, елка не была зажжена, во всем доме царила гнетущая тишина. Ланц не нашел другого выхода, как во всем самому признаться и покаяться перед женой, так как далее терпеть полное игнорирование было невыносимо.

Подгадав момент, он решительно преградил дорогу Хелен, которая направлялась на второй этаж, чтобы пригласить девочек к ужину, взял ее за плечи и виноватым голосом сказал:

– Я хочу все рассказать. И ты не сбежишь от разговора, пока я не избавлюсь от чувства вины, которое ношу, как камень на шее.

Хелен попятилась, но безмолвно повиновалась желанию мужа покаяться в своих грехах и присела в кресло у камина. Ланц расположился перед ней на коленях и сожалеющим, виноватым взглядом разглядывал ее лицо. Жена сидела прямо, с зеркально-стеклянным взглядом, выдвинув подбородок вперед. От нее веяло холодом и презрением. Это подчеркивал каждый ее жест и движение. Все ее тело было напряжено, и она с омерзением ожидала повествования мужа.

Ланц отчаянно опустил плечи и тяжело вздохнул:

– Что тебе от меня нужно?– бесстрастно проговорила Хелен.

– Милая, только выслушай меня, больше ничего…

– У тебя десять минут, пока девочки сами не спустились,– отрезала она.

– Да, да, да,– суетливо заерзал Дьюго.

Он нервно поправил складки на юбке супруги, затем почесал подбородок и с трудом дрожащим и сбивающимся голосом выговорил:

– Я знаю, что ты почувствовала мою… мое… то есть что я натворил…

Он попытался положить голову на колени Хелен, но та резко отдернула ноги и с каменным лицом, чуть бледным и серым от оскорбления и растущего негодования, продолжала сидеть на месте, но жаждала сорваться и убежать.

– Прости меня,– слезно замолил Ланц, осознав всю подлость и горечь своего поступка.

Он искренне расплакался и, боясь коснуться жены, чтобы не прогнать ее, мялся перед ней на коленях и клятвенно заверял:

– Я виноват, виноват, как никогда. Я всегда делал тебе больно, но я не желал этого… не желал. А она, та торговка, всего лишь миг, в который я себя не контролировал. Я даже не знаю, как ее зовут. Это было один раз, и после этого я даже ничего не помню… Прости меня, Хелен. Я идиот, я не заслуживаю тебя, но я так люблю тебя… Люблю только тебя… И боюсь потерять…

«Ложь, подлая, низкая ложь!– еле дыша от сдавливающих грудь слез, яростно подумала София и от бессилия сдержать рыдания, рвущиеся из груди, зажала рот ладонью, повернулась и помчалась вверх по лестнице в свою комнату.– Ложь, еще одна ложь! Неужели мама поверит и простит? Разве такое прощают?!»

Хелен горько сглотнула. В ее мыслях вертелось лишь одно: «Все ради детей, и ты, Ланц, ради детей. Я пойду на эту жертву, но только во имя детей».

– И что же нам теперь делать?– невозмутимо спросила Хелен, собирая всю свою волю в кулак.

– О-о,– забился Дьюго в предчувствии слабой надежды на примирение,– я обещаю тебе, милая, родная, золотая моя, что больше никогда не обижу тебя. Я не пил все то время, пока вас не было, и обещаю: больше не буду пить. Я все сделаю, что ни попросишь?

«Ты сам это произнес!»– печально торжествуя, подумала Хелен и тут впервые за все время разговора ровно посмотрела на Ланца.