Новые обязанности были многообразны и хлопотны, но они освобождали от несения караульной службы, и подпрапорщик наш смог посещать в 1750–1751 гг. занятия в последних двух классах Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, располагавшегося в здании бывшего Меншиковского дворца. Эти годы серьезно расширили круг знаний и развернули его кругозор, привили окончательно любовь к наукам, вкус к литературе и завершили его формирование как разносторонне образованного молодого человека эпохи Просвещения. Таким как по глубине знаний, так и по особенностям мышления и мировоззрения он останется на всю жизнь.

Рвение его по службе и успехи в образовании не остались незамеченными. Соковнин аттестовал своего ординарца отлично, и тот 8 июня 1751 г. был произведен в сержанты. Быть сержантом гвардии в те времена было почетно и требовало определенной светскости и представительности. Сержант уже не мог ходить по городу пешком, Г. Р. Державин, служивший в л. – гв. Преображенском полку, вспоминал, как он сам обязан был ездить в карете, запряженной четверкой^[73], и это было не результатом чванства, а непременным требованием престижа гвардейского звания. В отставку гвардии сержант имел право выйти вторым офицерским чином по армии, как и унтер-офицеры, он имел право (а в известном смысле и был обязан) посещать придворные балы, концерты и маскарады. Не вызывает сомнения, что сержант Суворов посещал их, но все-таки главный интерес его лежал не в этой сфере. Служба привлекала его более всего, и именно по этой причине уже тогда сверстники-дворяне считали его чудаком. Об этом ротный командир говорил отцу Суворова, что сын:

«сам напрашивается на трудные служебные обязанности, никогда ни для каких надобностей служебных не нанимает за себя солдат, а исполняет сам; любит учить фронту, причем весьма требователен, большую часть времени проводит в казармах; солдаты очень его любят, но все считают чудаком…»^[74]

Таким образом, его репутация «чудака», переросшая с годами в характеристику чуть ли не сумасшедшего, стала закладываться еще в юности. В чем тут усматриваем мы корень проблемы? Она в вечном столкновении человека одушевленного, служащего избранной им идее, с миром людей посредственных, обыкновенных. Они тоже служат идее, но она у них мелкая и пошлая: идея собственного преуспеяния за счет других. Идея карьеризма, прислужничества, скаредного накопительства, духовного и материального крохоборства, так прекрасно выписанная великим Гоголем в образах Чичикова, Собакевича и Плюшкина, органически враждебна идее служения, основанной на первенстве духовного над материальным.

Действительно, юноша, который «губит» свои лучшие годы на изучение уставов, чтение толстых и скучноватых книг, на обучение сиволапых рекрутов фрунту, на разговоры с грубыми солдатами, для трезвомыслящих обывателей в гвардейских мундирах – бестолковый чудак.

Постепенно серьезным отношением к службе, энергией, исполнительностью и сообразительностью он создал себе репутацию в глазах начальства. И в начале весны 1752 г. ему было дано важное поручение. 5 марта он получил за подписью канцлера графа А. П. Бестужева-Рюмина дипломатический курьерский паспорт, в котором значилось:

«Божией милостью Мы, Елисавета Первая, Императрица и Самодержица Всероссийская и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем через сие всем и каждому, кому о том ведать надлежит. Понеже предъявитель сего, нашей лейб-гвардии сержант Александр Суворов отправлен отсюда для наших дел в Дрезден и Вену, того ради Мы всех высоких областей дружелюбно просим и ото всех и каждого по состоянию чина и достоинства, кому сие предъявится, склонно желаем.

Нашим же военным и гражданским управителям Всемилостивейше повелеваем, дабы помянутого сержанта Суворова, как туда едущего, так и назад возвращающегося, не токмо во всех местах свободно и без задержки пускать, но и всякое благоволение и вспоможение ему оказать велели, зато мы взаимно каждым областям в таких же случаях воздать обещаем. Наши же подданные оное наше повеление да исполнят…»^[75]

На том же листе паспорта этот текст был продублирован на немецком. Сержант наш получил депеши и отбыл в дальнюю дорогу. Ему предстояло пересечь Россию, потом Речь Посполитую и прибыть в столицу Саксонского курфюршества^[76], славный город Дрезден. Со времен Петра Великого обе страны связывал тесный союз, уже полвека при поддержке русского влияния саксонская династия царствовала в Варшаве и, казалось бы, могла почитать себя одной из счастливейших в Священной империи Германской. Но под боком у нее усилилась курфюршество Бранденбургское, столицей коего был Берлин, а с 1701 г. стало оно королевством Пруссией. Царствовавший теперь в нем Фридрих II Гогенцоллерн захватил у императрицы Австрии в 1740–1744 гг. провинцию Силезию и окружил Саксонию с двух сторон, отрезав от Речи Посполитой. Сей деятельный и алчный до соседних земель монарх стал истинным кошмаром для более слабой Саксонии и вечной угрозой для Австрии. Поэтому давний союз Саксонии с Россией решено было упрочить для пользы обеих монархий. К тому же гордая Вена стремилась усилить давние связи с Петербургом в предчувствии неизбежной войны с Пруссией.

Отношения Берлина с Петербургом были хороши при Петре Великом, страны союзничали против Карла XII, короля шведского, были они неплохи и при Анне Иоанновне, но с воцарением Фридриха II в 1740 г. и Елизаветы Петровны в 1741 г. стали постепенно прохладными из-за поддержки, оказываемой Швеции против России. В марте 1742 г. дело дошло до того, что, ожидая русско-шведской войны, король приказал фельдмаршалу Левальдту очистить Восточную Пруссию при вступлении туда русских войск^[77]. Война, слава богу, не вспыхнула, но русско-прусские отношения продолжали обостряться. Фридрих демонстративно

«выказывал неуважение русскому послу, арестовал немцев, желавших поступить на русскую службу. В 1750 г. он отказался вернуть России ее подданных, служивших в прусской армии. По этому случаю русский посол уехал из Берлина, не явившись к королю для официального прощания. Фридрих отозвал и своего посла, приказав ему предварительно уничтожить всю переписку»^[78].

В этой обстановке надо было ускорить заключение нового союза с Саксонией и подготовить почву для этого же с Австрийской империей. Именно в такой момент и был отправлен с важнейшими депешами в Дрезден и Вену сержант лейб-гвардии Семеновского полка Александр Суворов. Его ум, воля и хорошее знание немецкого и французского языков должны были помочь в этом непростом путешествии. Сам он никогда не распространялся о его содержании, в автобиографии, написанной 28 октября 1790 г. в молдавском местечке Максимени, он только глухо упомянул о нем:

«…состоял в унтер-офицерских чинах, с исправлением разных должностей и трудных посылок»^[79].

Меж тем он провел за границей семь месяцев, ибо лишь 6 октября 1752 г. русский посол в Вене граф Г.-К. Кейзерлинг подписал ему курьерский паспорт для возвращения в столицу. Надо было спешить: Фридрих II начал мобилизацию армии, дипломаты гадали, куда он собирается нанести удар, и их курьеры мчались по почтовым трактам, чтобы доставить тревожные вести к своим дворам. Был среди них и Суворов.

По возвращении стал он вскоре готовиться к новой командировке – в Москву, так как его включили в состав 1-го батальона семеновцев, назначенного сопровождать государыню в Белокаменную. 14 декабря был отдан приказ, а 20-го батальон выступил в поход. В середине января 1753 г. были гвардейцы уже в Первопрестольной. Сержант наш приказом от 30 января был «наряжен» в ординарцы к командовавшему полком С. Ф. Апраксину, сыну петровского любимца, человеку скорее придворному, чем военному, успешно делавшему военную карьеру на паркете императорских резиденций, а не под огнем неприятельской артиллерии. Однако каковы бы ни были подлинные «заслуги» Апраксина, назначение ординарцем к нему, подполковнику гвардии, замещавшему саму императрицу во главе полка, было несомненным и высоким отличием как за хорошо исполненное трудное дипломатическое поручение, так и за заслуженную высокую репутацию отличного строевика и толкового службиста, приобретенную под началом Соковнина.

Батальон пробыл в Москве более года, до июня 1754-го. Подробностей о службе Суворова при командующем полком не сохранилось ^[80], но можно полагать, что он был им доволен. Ибо когда в марте 1754 г. Апраксин сделал представление Елизавете Петровне о желательности производства известного количества унтер-офицеров гвардии в офицеры армии, то в числе рекомендуемых был и сержант Суворов. Производство состоялось 25 апреля. Из сверстников его произведено было полтора десятка унтер-офицеров. Старший из них, сержант Илья Ергальский, как артиллерист имел служебное преимущество согласно Табели о рангах и выпущен был капитаном армии, за ним сразу же следовал герой наш чином поручика в армию, шестеро следующих «вышли» уже подпоручиками, еще шестеро произведены в следующий унтер-офицерский чин^[81]. Таким образом, мы можем считать, что продвигался по службе он весьма успешно.

Напротив фамилии своей в списке произведенных сделал Суворов пометку о желательности быть «выпущенным» в Астраханский либо Ингерманландский пехотный полк. 3 мая состоялся уже приказ о производстве по московской команде лейб-гвардии Семеновского полка, а 10 мая определением Военной коллегии поручик наш был назначен к службе в Ингерманландский пехотный полк.

Он навсегда расставался со славным полком гвардии, но из службы в его рядах вынес очень многое. Именно в эти годы открыл он для себя простого русского человека, облаченного в солдатский мундир. Посвятив значительную часть времени строевой службе, стал он заправским солдатом, воспитал в себе постоянство и выдержку в исполнении службы. Юный Суворов подошел к своему «солдатству» чрезвычайно серьезно: он изучил внешний быт, обычаи и даже привычки простых солдат в деталях. Он сумел сродниться с внутренней, духовной жизнью солдат, с их верованиями, с чувствами и понятиями: об этом говорит нам его язык, такой простой и народный, что впоследствии он и свою знаменитую «Науку побеждать» напишет настоящим русским народным языком – образным, плавно перетекающим в пословицы и поговорки.

Для чего сблизился он с простыми солдатами? Чтобы, став своим, иметь моральную власть вести их за собой в огонь сражения не столько приказом, сколько силой нравственного примера. Он хотел, коль потребуется, вести их в самое пекло сражения, вести на смерть для победы над ней! Он правильно понял предназначение офицера, хотел достигнуть великой цели, как хочет каждый думающий и увлеченный юноша, выбравший военное поприще. Он хотел не «усиленного» жалованья, удобной квартиры и спокойно выслуженных карьеристской угодливостью чинов. Нет, он хотел стать вровень с Александром Великим, Ганнибалом, Цезарем, стать душой и сердцем победоносных легионов. Он вовсе не собирался «претвориться» в солдата, ибо ему как человеку образованному и развитому не было надобности и желания. Но он был «втянут» в солдатскую нравственную и физическую среду.

Что нашел Суворов в среде гвардейских солдат, очень точно и выпукло описал его знаменитый биограф А. Ф. Петрушевский:

«В русском солдате много привлекательного. Здравый смысл в связи с безобидным юмором; мужество и храбрость, храбрость спокойная, естественная, без поз и театральных эффектов, но с подобием самого искреннего добродушия; умение безропотно довольствоваться малым, выносить невзгоды и беды так же просто, как обыденные мелкие неудобства. Суворов был русский человек вполне; погрузившись в солдатскую среду для ее изучения, он не мог не понести на себе ее сильного влияния. Он сроднился с нею навсегда; все, на что она находила себе отголосок в его натуре, выросло в нем и окрепло или же освоилось и укоренилось»^[82].