– Надолго ли тебя хватит? Я вот как с Любомилой перед Богом предстал, так и беды не знаю. Ухожен. Сыт. Обстиран. Суженая потому что, смекаешь?

Губы Лесьяра сами собой фыркнули, выдав не лучшее из чувств – презрение. Он смутился и приложился к баклаге с медовухой. Пары, поднятые на корице и мускатном орехе, шибанули в нос. Последовало еще одно фырканье. На этот раз по делу.

Истимир, озадаченный поведением приятеля, достал из котомки два вареных яичка, нарезанное сало в промасленной бумаге да пирог с груздями и брусникой. В который раз задался вопросом, что же такого в жизни ветреного бондаря могло приключиться. Желая сгладить неловкость, Лесьяр протянул косцу баклагу с медовухой. Через дюжину глотков ухаб, едва не разваливший беседу, остался далеко позади. Они неспешно перекусили и, подгоняемые ворвавшимся ветерком, отправились дальше.

Отмахав по лесу еще полверсты, Истимир и Лесьяр выбрели на северные луга, тянувшиеся по обе руки к сплюснутым от жара полоскам деревьев. Некогда сочные и ранимые травы и цветы задыхались под гнетом солнца. Краски, дарованные природой, поблекли. Васильки, ромашки и маргаритки теперь годились разве что на венки мертвецам.

За лугами показался подлесок с Коростным перекрестком.

Лопата уже порядком натерла плечо Лесьяру, и он поблагодарил Бога, завидев впереди чащу, раздвинутую подлеском. Приятели с облегчением ступили на перекрестье двух грунтовых дорог. Огляделись. Та же земля. Те же кустарники и травы на обочине. То же неугомонное солнце, что, казалось, поджаривало плоть прямо на костях.

– И чего Третьяк тревогу бил? – Истимир обозрел перекресток блуждающим взглядом. С таким же успехом они могли торчать и в любой другой глуши Пензенской губернии. – Ничего особенного.

– И никаких берез, – добавил Лесьяр сумрачным голосом.

Обочины перекрестка изобиловали разнообразными кустами, зарослями поникшей лещины и травянистыми проплешинами, но березами и не пахло. Совсем.

– Может, не то место? – Лесьяру совсем не хотелось тащиться назад, чтобы взглянуть в бесстыжие глаза старосты и спросить, какой, черт возьми, перекресток тот имел в виду.

Истимир показал на дорожный столб, отмечавший, что Моравский тракт находится в двух верстах к востоку:

– Вроде бы то. Староста среди прочего упоминал столб.

– Голову ему напекло. Он бы тебе и не такое ляпнул. Где копать-то будем?

Вопрос стоил двух хороших курочек, и Истимир задумался. И правда: где копать, если основной ориентир сгинул? Он даже пожалел, что они не взяли у Позвизда лошадей с плугом. С ними бы они враз всё перепахали.

– Может, попробуем там, где растительности поменьше? Земля-то вспучена была, когда в нее труп хоронили. Вдруг природа могилу плохо заживила?

– Ну, можно и с этого начать.

Обочина, бедная на растительность, даже на чахлые пучки травы, обнаружилась на противоположной стороне от дорожного столба. Поплевав на руки, приятели приступили к работе. Лопаты с тихим шелестом вошли в сухую землю.

Косоворотки с орнаментом на рукавах и воротничках сейчас же прилипли к спинам второй кожей. Лесьяр чертыхнулся и оголился по пояс. Не став спорить с жарой, Истимир последовал примеру приятеля. Рубашки упали на котомки и моток веревки. На взмыленные торсы приятелей полетела земляная пыль, подолгу замирая перед этим в горячем воздухе.

Спустя какое-то время, когда тени подлеска сдвинулись на два пальца, стало ясно, что раскопки проходят не в том месте. Опойца не спешил себя обнаруживать.

– Чертов Третьяк! – Лесьяр, перепачканный и грязный, выбрался из ямы, которая доходила ему уже до колен. Спина чесалась от солнечных гребней. – Неужели так сложно запомнить, куда запрятал труп?! Я вот всегда помню, куда что кладу.

– Так, может, и не он душегубством занимался, а его дружки. – Истимир оперся на черенок лопаты. Его русые волосы, напитанные телесной солью, напоминали чумазые сосульки. – Господи, мы здесь и до звезд не управимся. – Его неожиданно осенило. – А вдруг надо навыворот? Ну, рыть не там, где пусто, а там, где густо. Разве мертвецы не питают собой землю?

Словно очарованные, они уставились на роскошный куст волчьей ягоды, произраставший в северо-западном углу перекрестка. Несмотря на зверскую жару, ягоды казались свежими и полными сока. Аппетитными. Если, конечно, аппетит вызван желанием прикорнуть в гробу.

Лопата свистнула и под корень срыла кустарник. В воздухе расплылся сладкий запах, отдававший псиной. Истимир поддал ногой волчеягодник, и Лесьяр оттащил отраву подальше. Вновь взбугрились мышцы под загаром цвета красной охры. Вспорхнули и упали первые комья земли.

Когда всё стало казаться бесконечной пыткой – и солнце, и лопаты, и пот, – раздался звук. Тот самый, от которого стынет кровь, а жизнь начинает ощущаться крупинкой, что вот-вот угодит в мельничные жернова.

Режущая кромка лопаты, в очередной раз воткнувшись в землю, породила хруст.

Истимир и Лесьяр оцепенели, вперив друг в друга испуганные взгляды. Им уже доводилось слышать нечто подобное. Да что там, вся Сивинь слышала. В прошлом году смолокур Богша, сгружая с телеги только что купленный медный котел, стал жертвой выбранного им ремесла. Колесо телеги слетело, и тяжеленная емкость, выломав борт, грохнулась на ногу Богше.

Звук, сотворенный спором между котлом и голенью смолокура, прочно засел в памяти всей деревни.

Воспоминание оказалось до того живым, что Лесьяр втянул голову в плечи, ожидая вопля из-под земли. Однако никто не спешил клясть металлургов Пензы или криворукого плотника, и он расслабился.

– Неужели оно? – Истимир опустился на колени. Его руки погрузились в рыхлую плоть земли. Мысль о том, чтобы продолжать копать и тем самым бередить покойника лопатой, пробудила в нём суеверный ужас. – Господь Всеблагой, хоть бы коряга.

Проникшие глубже пальцы сообщили, что дальше идет что-то пружинистое и плотное, с подвижной кожей; что-то, напоминающее вяленый свиной бок. Вне себя от волнения Истимир принялся счищать землю с выпуклости. Мгновением позже показались черные волосы.

В ямке жутким холмиком торчал затылок мертвеца.

– Свят! Свят! – Из желудка к горлу поднялся тугой ком, и побледневшего Лесьяра вытошнило. – Боги… Лучше бы Третьяк, скотина такая, сбрехал. – Полупереваренная медовуха, несшая комки, брызнула еще раз.

Истимир посмотрел на свою руку. Такую бесчувственную, такую глупую. Словно и не он только что ощупывал шею мертвеца, пытаясь определить, что это. Косец, завороженный близостью смерти, начал гребками выбрасывать землю. Вскоре показался воротник ездового кафтана. Цвет, некогда синий, давно перешел в голубую бледноту, отчего одежда казалась подземной кожурой покойника.

– Может, лопатой его достанем? – предложил Лесьяр. Брыкавшийся желудок выгнал из него пота больше, чем идиотское солнце.

– Грех.

– Что – грех?

– Выковыривать покойника лопатой – грех.

– Ну отлично. Вы теперь со старостой в одной лодочке.

Впрочем, Лесьяр не стал артачиться. Бросив на инструмент тоскливый взгляд, он принялся помогать приятелю. Вскоре ямка расширилась, и солнце выхватило мертвеца из тьмы месяцев. Невысокого, скорченного, лежавшего лицом вниз. Казалось, он задремал в тот момент, когда его скрутили кишечные колики. В правой руке встрепенулась смятая книжечка, обвеянная ветром. Видимо, неизвестный до последнего считал, что документ сохранит ему жизнь.

Истимир подобрал книжечку и поднес к глазам. Губы косца зашевелились, вторя буквам.

– А вот и наш сборщик подати – земский комиссар Родион Тихоненков. – Он оперся на колени и осмотрелся. Обвел рукой Коростный перекресток. – Где-то здесь должны быть закопаны сопровождавшие его офицеры подушного сбора.

Лесьяр тоже огляделся. Правда, с сомнением. Он, в отличие от приятеля, сразу зрел в корень многих неприятных вещей. И эта ситуация не стала исключением.

– Староста упомянул только сборщика. Значит, все были в доле: и Третьяк, и его дружки, и служивые.

– В доле так в доле. – Истимиру не хотелось спорить. К тому же от мертвеца, оказавшегося на солнечном противне, уже разливался приторный душок. – Давай, что ли, достанем горемыку.

Сборщика подати извлекли из могилы. Грязная голова завалилась вбок, словно труп решил прислушаться к тому, как текут соки земли, из которой его только что подняли. Лесьяр, желая сохранить ночной покой, тотчас отвернулся. Сгреб веревку.

Истимир тем временем не сводил встревоженного взгляда с лица сборщика податей. Спутанная борода. Камешки острых скул. Сращенные землей веки. Господи, сращенные землей веки, будто за ними никогда не было глаз! Впрочем, не только это занимало косца.

– А зачем его связывать? – наконец спросил он.

– Не знаю. Чтобы на руках не тащить?

– А кляп тогда для чего? Он же молчаливей рыбы.

– Без понятия. Это же Третьяк. Не бери в голову.

– Староста молвил, что Коростный перекресток – дурное место. Нечистое. Я вот что смекаю. Скотова топь находится в четверти версты отсюда, но тело до нее так и не дотащили. Почему?

Лесьяр захлопал ресницами. Хмель от медовухи давно выветрился. За глазами накапливалась головная боль. А тут еще неугомонный косец пытал его не хуже батьки Людевита на воскресной службе.

– Слушай, давай… давай просто сделаем это, хорошо?

Однако затуманенный взор Истимира по-прежнему разыскивал истину.

– Убивцы испугались Скотовой топи. Или той силы, что там рыщет, – протянул он. – Но веревки и кляп?

Лесьяр, совершенно опустошенный, сел на край могилки. Взял баклагу с медовухой. Приложился.

– Тебе дождь нужен или нет?

Этот простой вопрос отмел все сомнения.

Приятели еще немного отдохнули, потом сложили косоворотки в котомки, оставшись голыми по пояс. Затея с кляпом показалась баловством, и тряпка, врученная старостой, так и не увидела Божий свет. Однако руки и ноги покойника всё же связали – чтобы те по пути не цеплялись за всё подряд. После, захватив петлями щиколотки трупа, они соорудили себе по веревочной лямке на плечи.

Южная чаща встретила их той же влажной, удушливой жарой. Словно кто-то развесил белье в растопленной бане. Воздух заползал в глотки приятелей с неохотой, противясь их жадным ртам. Солнце, мелькавшее за ветвями, покоряло зенит. Впрочем, косца и бондаря то и дело охватывал озноб: каждому их шагу вторило омерзительное постукивание.

Голова покойника считала затылком корни.

– Какие планы на конец седмицы? – Лесьяр с раздражением обнаружил, что едва не шептал. Чертов опойца! Неужели он боялся разговаривать при нём? Он откашлялся, возвращая голосу былую уверенность. – Может, как-нибудь горло промочим?

Истимир подсунул пальцы под веревочную петлю. Ощутил, как на плече лопнул волдырь, оставленный озверевшим светилом.

– Не могу, друг мой бочечный. Любомила к какой-то шарлатанке в Новотроицкую тащит. Хочет, чтобы та картишки нам раскинула.

Упоминание жены косца отдалось в груди Лесьяра далеким и неясным стоном. Будто он изо дня в день глядел на чужое пламя. Впрочем, это не мешало ему изредка подсаживаться на огонек.

– А что наперед знать хотите? Удачу? – спросил он, пряча поглубже змею под названием ревность.

– Если бы. – Истимир хмыкнул, и его пробрал мороз по коже, когда мотавшийся позади покойник издал схожий звук. Словно сборщика податей забавляла вся эта ситуация, вся их болтовня. – Любомила на сносях. Хочет знать пороги и стремнины, уготовленные амурчику.

Нежданная новость показалась Лесьяру ржавым мясницким крюком, вошедшим ему под ребра. Он широко раззявил рот и запнулся. Однако с душевной болью внутри зрело и злорадство. Ну а как же? А вдруг он семечко посадил?

– Ты чего? – Истимир смерил приятеля недоверчивым взглядом.

– Ерунда. Притомился малость.