Захватывающие деяния искрометного гения - Дэйв Эггерс

– Нет.

– Да.

– Ни за что. Спорим, таким я не буду.

– Молись, чтоб не быть.

Ветрено, но когда лежишь, слушая, как шуршит песок, то чувствуешь тепло, тепло, тепло. Рядом сидит Тоф, закапывает мои ноги.

Впереди так много дел. Обо всем, что предстоит сделать, когда начнется школа, я стараюсь не думать, но одна мысль – что Тофа надо показать врачу, что ему нужно пройти осмотр, – врывается в мое сознание, и голова, бля, тут же наполняется мыслями… Надо составить резюме, надо найти новое жилье, срок аренды заканчивается, и как я буду водить Тофа в школу, если работа будет начинаться рано? Будет ли Бет исполнять свою долю обязанностей, будет ли она слишком занята, не убьем ли мы друг друга? Как часто будет приезжать из Лос-Анджелеса Билл? Как сильно я могу – могу ли – нагружать делами Кирстен? Да и будет ли она вообще рядом? Успокоится ли она, когда найдет работу и купит машину? Стоит ли мне осветлить волосы? Насколько действенна эта отбеливающая зубная паста? Тофу нужна медицинская страховка. Мне нужна медицинская страховка. Может, я уже болен. Оно уже растет внутри меня. Что-то, нечто. Солитер. СПИД. Мне нужно начинать, начинать поскорее, потому что я умру, до тридцати мне не дожить. Моя смерть будет внезапной, даже еще более внезапной, чем у них. Я упаду, упаду, как она упала, и буду лежать, как она, когда я нашел ее. Мне было шесть, дело происходило в полночь, я нашел ее, когда она споткнулась, скатилась с лестницы и ударилась головой о черный кафельный пол. Я услышал, как она стонет, пошел по коридору, под ногами зеленый ковер, с верхней площадки лестницы увидел внизу фигуру в ночной рубашке, скорчившуюся на полу. Я, босой и в пижаме, медленно пошел вниз по лестнице, держась за перила, не имея представления, кто бы это мог быть, почти догадываясь и вместе с тем совсем не догадываясь, и подойдя вплотную, услышал голос, ее голос: «Мне хотелось посмотреть на цветок». «Мне хотелось посмотреть на цветок, – повторила она три или четыре раза. – Мне хотелось посмотреть на цветок». Потом я заметил кровь, черную на черном кафеле, волосы слиплись от крови, стали красными, бурыми, блестящими. Я разбудил отца, затем приехала скорая. Домой она вернулась с повязкой на голове, и несколько недель я не был уверен, что она – это действительно она. Я хотел, чтобы это была она, верил, что это она, но существовала вероятность, что она умерла, а это кто-то другой. Я во все готов был поверить.

Слишком холодно, чтобы лежать с голой грудью. Я поднимаюсь, и Тоф поднимается и бежит, я кидаю вперед него фрисби в расчете, что тарелка опередит его ярдов на двадцать, но, поскольку бросок был слишком хорош, она взмывает в воздух, летит медленно, и он догоняет ее с изрядным запасом времени, останавливается, разворачивается и ловит коленями.

А мы хороши. Ему только восемь, но вместе великолепны. Мы играем на берегу, бегаем босиком, загребая и шлепая по холодному белому песку. Перед каждым броском мы делаем четыре шага и когда бросаем, мир останавливается, не дыша. Броски у нас такие дальние, и такие точные, и такие нелепо красивые. Мы – само совершенство, гармония, юность, гибкость; мы быстроноги, как индейцы. На бегу я чувствую, как сокращаются мускулы, напрягаются хрящи, вздымается и опадает грудь, течет кровь – все работает, все функционирует безупречно; тело в своей наилучшей форме, разве что немного не хватает веса и видно несколько ребер, что, если подумать, может показаться Тофу странным, анемичным, может напугать его, может напомнить о том, как терял вес отец, как его ноги, когда той осенью он сидел в костюме за завтраком, когда отказался от химиотерапии, но все еще ходил на работу, как его ноги под фланелевыми брюками начали походить на дюбели, да, под этими серыми фланелевыми брюками, теперь висящими мешком. Надо подкачаться. Можно пойти в тренажерный зал. Или достать тренажер, по крайней мере несколько гирь и гантелей. Я должен продемонстрировать Тофу тело, исполненное мужественности, безупречное. Я должен быть воплощением здоровья и силы, внушать доверие, гнать сомнения. Я должен быть несокрушим – машиной, совершенной гребаной машиной. Буду ходить в зал. Начну бегать.

Мы бросаем фрисби так далеко, как никто другой. Сначала тарелка взлетает выше, чем у кого-либо раньше, и застывает так, что в голубизне неба остаются лишь полированная фара солнца да крошечный белый диск, а потом она устремляется дальше – туда, куда прежде никто не добрасывал, – в нашем распоряжении мили и мили пляжа, от одного утеса до другого, и вокруг тысячи людей, которые могут ее поймать. Траектория полета – вот что важно; нам известно, что дальность зависит как от скорости, так и от угла броска, – хоть из кожи вон вылези, но брось тарелку по правильной траектории, ровно и прямо, вверх, но не слишком высоко и не слишком низко, потому что, если запустить под правильным углом, ее инерция вдвое увеличит полет, вторая половина – спуск. Так что вам надо обеспечить только половину ее полета, инерция же обеспечит вторую половину. Когда скорость все уменьшается и в конце концов иссякает, то тарелка опускается, словно на парашюте, и тут надо сделать рывок, пробежать под ней; ноги оставляют глубокие следы на мокром песке, и тарелка падает нам в руки, потому что мы уже на месте.

Мы выглядим профессионалами, как если бы уже долгие годы играли вместе. Грудастые женщины останавливаются и смотрят на нас. Пожилые граждане сидят и в изумлении покачивают головами. Верующие опускаются на колени. Никто не видел раньше ничего подобного.

III.

Список врагов растет быстро, неудержимо. В нем люди, которые стоят у нас на пути, не воспринимают нас всерьез, не зная или не желая знать, кто мы такие, что с нами случилось. Хитрожопый малый, что продал Тофу дешевый замок для велосипеда – нового велосипеда, который мы подарили ему на день рождения, перед отъездом из Чикаго; я хотел разобраться с этим типом – он уверял, что это лучший из всех замков, какие имеются у них в магазине, «надежнее не бывает, не парься» – а через неделю велосипед украли. Идиот-водитель фургона, въехавший сзади в нашу маленькую «хонду» прямо на светофоре в центре Беркли, и я тут же представил, что будет дальше: этот монстр продолжает двигаться вперед, сминает багажник, раздавливает Тофа, я ничего не могу поделать, только смотрю… И еще что-то надо делать с (или против) костлявой злой теткой в метро – волосы у нее были так туго стянуты на затылке, что голова похожа на луковицу, разрезанную пополам, – она сидела напротив и упорно смотрела на нас поверх книги, смотрела неодобрительно, главным образом на мои ноги, которые я положил на колени Тофа, – словно бы я педофил… А секретарша в школе, что с укором смотрела на меня, когда Тоф опаздывал к началу занятий… И еще одна тетка – наша соседка с противоположной стороны улицы, неопрятная женщина с пухлым сынком, отрывающаяся от работы в саду и глазеющая на нас всякий раз, как мы выходим из дома. И владельцы арендуемого нами дома на склоне холма в Беркли, не возвращающие нам залог, потому что, по их мнению, мы перепортили буквально все в доме. А более всего – все эти люди, связанные с недвижимостью. Жестокие, мерзкие недочеловеки. Засранцы, каких свет не видел.