Новая соседка подошла к их раковине. Они молча посторонились. Марта скосила глаза и увидела только волосы: рыжие, разные. Отдельные пряди скручены, как жгуты; другие – волнистые; третьи торчали прямо, как солома. Цвет был красный, как гранатовый сок, кирпичный, бежевый, почти золотистый. «На парик похоже», – подумала Марта.

– Что это у вас за чучело-мяучело? – спросила Ребрикова.

Новенькая замерла.

– Сами не знаем, – ответила Лизка, – а тебе что?

Ребрикова набрала в рот воды, прополоскала, сплюнула, вытерла губы вафельным полотенцем, которое лисьим воротником лежало у неё на плечах:

– Поздравляю вас, чё, – и ушла. За ней потянулись старшие.

Когда они остались в туалетах одни, Тина спросила:

– Как тебя зовут?

– Майя, – ответила девочка, – Пролетова. Меня папа тренирует обычно. Я в группы не хожу. А тут решил в лагерь отправить. Море, говорит. И чтобы форму не теряла.

– Все из этого лагеря драпают, а она приезжает. – Тинка убирала зубную щётку в футляр.

– У нас вон в корпусе никто не уехал, – парировала Марта.

– Чтобы форму не терять, нужно в ней же, в форме, спать, – сказала Лизка. – А то украдут. О, стихи получились.

5

– Всё как обычно, десять кругов! – Пашуля вертел свисток на указательном пальце. – Внимание, группа! У нас новенькая. Майя Пролетова.

Он медленно моргнул. Выражение лица у младшего тренера было таким, будто он видел новенькую впервые и сам не соображал, чего это он только что ляпнул.

– Пашуля сегодня какой-то странный, – шепнула Тинка Марте.

– Он и ночью такой же был, – шепнула в ответ Марта. – Когда эту, рыжую, привели.

– Прошу любить и жаловать, – неуверенно продолжал Пашуля, – живёт в третьей палате. Будет с нами до конца смены. В Москве она посещает секцию в спорткомплексе в соседнем районе.

Пролетова, всё это время смотревшая на младшего тренера в упор, опустила глаза:

– Очень приятно познакомиться!

Появление новенькой было встречено без энтузиазма. Возникло неприятное чувство: Соне Гамаюновой нашли замену. Дети хмуро делали разминку перед кроссом: приседали, крутили руками.

– Начали! – гаркнул Пашуля.

Мальчики встали в паре метров друг от друга на внешних дорожках стадиона – выпад на правую ногу, рука касается земли. Начальная поза для бега. Девочки заняли внутренние. Они двигались молча: у каждого человека в группе было своё место. Майя нерешительно встала за девочками.

Пашуля свистнул, и они побежали.

Группа шла ровно, наматывая круги. Парни метров на шесть обгоняли девчонок. Олег Беспалов и Лёша Боякин всегда лидировали по бегу – как спринтеры, первыми завершали кросс, а потом ждали остальных. За ними шли Миша Холмов, Саша Сухофруктов и Митя Верёвкин – они были помладше. «У нас просто ноги короче», – отшучивался Холмов. Марта с Лизкой бежали в середине, за Ребриковой, Письменовой и Петровой. Группу девочек замыкали Тинка с Лилей Бессмертной.

Новенькая не могла держать общий темп группы. Она раскраснелась. Бежала неровно, перепрыгивала телом с одной ноги на другую. Громко и натужно дышала ртом. Губы на перегретом лице стали похожи на засохшие апельсиновые корки. Вскоре она отстала от ребят на два круга. Когда все, кроме неё, закончили, она начала просить о пощаде:

– Павел Николаевич, можно я больше не буду бегать?

Пашуля лишь помотал головой. Вид у него стал бодрый, обычный.

– Павел Николаевич… – Новенькая пыталась поймать его взгляд, но бесполезно: Пашуля смотрел в другую сторону.

– Пролетова, молчи и беги! – рявкнул он. – Три выдоха – один вдох. Не два круга, а хотя бы один.

Группа смотрела на неё и раздражённо ждала. Все хотели есть. Марта искоса глянула на Ребрикову. Та сжала губы до белой нитки. Нехороший знак.

6

Три непроизносимые вещи. Первая – Соня страдает. Вторая – образовавшаяся от отсутствия дочери пустота. Третья – Соня умирает прямо сейчас.

Минуты капали одна на другую; Полина теряла и обретала надежду. То ей казалось, что ещё можно спасти дочку. Потом: нет, уже поздно. Потом: сейчас! Вот сейчас, если бы она её нашла. И снова: нет, нельзя. Точно поздно. Минуту назад всё было исправимо. А теперь время упущено. И опять надежда: счёт на секунды, она ещё жива.

«Я схожу с ума».

За день они с Выриным обошли все поисковые группы. Несколько женщин из города взялись клеить новые объявления. Тренеры выходили в лес, прочёсывая квадрат за квадратом. Береговая служба сообщила, что за последнюю неделю утопленников найдено не было, и это была хорошая новость. Полине казалось, что все эти хождения – только потеря времени. Ноги возвращали её к тому месту, где Хорта потеряла след.

Полина упёрлась в берёзу лбом. Ей так хотелось ещё раз услышать Сонин голос. Но она больше ничего не слышала – только шелест маленьких листьев, похожих на серебряные монеты.

Полина отпрянула от ствола. Потом, чтобы убедиться в своей правоте, обошла поляну кругом. День был безветренный и жаркий. Деревья в солнечном мареве стояли недвижно. Листья на берёзе шевелились.

Полина протянула руку к самой изящной, тоненькой ветке. Листья перестали шевелиться.

– Соня? – спросила она.

Шелест. Тишина.

– Если это ты, пошевели листочками и перестань.

Берёза пошумела и перестала. Тишина казалась гулкой и объёмной. Полина опустилась на корточки и заплакала.

– Давай так, – она говорила и видела себя со стороны: всклокоченная сумасшедшая в рваных джинсах, разговаривающая с деревом, – если «да» – пошелести один раз. Если «нет» – два. Поняла?

Шелест. Тишина.

Она вскочила, в волнении поднимая и опуская к лицу руки.

– Господи! Как в той сказке, что ты рассказывала девочкам? Превратил колдун мальчиков в дубки… что я несу… Давай я буду задавать вопросы, а ты мне отвечай. Сонечка, доченька, это правда ты?

Шелест.

– Ты жива?

Шелест.

– Что я могу сделать? Как тебя вернуть?

На берёзке не трепыхнулось ни листочка.

– Всё сходится, – бормотала она, растирая лицо, – собака дальше не пошла. Ты не исчезла, ты здесь. Вот и запах твой тут закончился. Я же ещё тогда это поняла, но с утра подумала – безумие. – Она посмотрела на берёзу. – Ты же голодная. – Полина засуетилась, снимая рюкзак. – У меня тут… сейчас.

Она вынула из фольги Рэнины бутерброды и попыталась приладить их на ветку. Круглые куски колбасы выпадали из хлеба, застревали в листьях. Полина сняла их, положила под корень. Шматок сыра плавно сползал по бугристому серо-белому стволу.

– Что я творю? – Полина с любовью смотрела на берёзку. – Твоя мама сошла с ума. Бутерброды! Тебе нужна вода, – она огляделась, обращаясь к остальным деревьям на поляне, – вам всем нужна вода. Пресная.

Она погладила берёзу, поцеловала ствол:

– Я за вёдрами, милая. Принесу вам столько, сколько смогу. А потом уж отсюда никуда. Я больше тебя не брошу. Прости меня. Прости.

7

Лес никогда не верил огню. Лес верил воде.

Старуха пришла к сьоре – так называл древесный народ водяных. Этот сьора много лет в Обществе служил, а теперь по старости лет удалился, Ахвала вместо себя оставив. Зейнеп села на берегу и воззвала:

– Здесь ли, Демерджи? – опустила в реку сучковатые пальцы. Вода была ледяная, на жаре резала как лезвие.

Он приплыл быстро.

– Приветствую тебя, скогсра, – казалось, шум воды сам собой складывается в слова.

Демерджи посмотрел на неё. Глаза его блестели камушками на дне.

– Расскажи мне про разлом, – попросила старуха.

Он подплыл ближе: белёсый, склизкий. Прозрачные волосы чуть заметно колыхались. Говорил он лишь из-под воды, потому что на воздухе издавать мог только крик.

– Что ты знаешь про него? – спросил он.

– Ничего. Чую лишь, что есть он.

– Кто-то прошёл сквозь мембрану, – задумчиво сказал Демерджи. И повторил: – Кто-то.

– Кто может такое? Ифрит?

Демерджи покачал головой.

– Ни человеку, ни скогсре, ни сьоре, ни ифриту не подвластно такое, – ответил он, – ни глина, ни дерево, ни вода, ни огонь не могут пройти туда без проводника.

– Проводника? – вздёрнулась Зейнеп. – Кто может быть им?

– Давно их не было на Земле, – продолжал сьора, – а те, кто рождался, не жили долго. Убивали их ещё детьми, ибо боялись.

– Демерджи, будь добр, скажи мне, кто такие они. – Терпение старухи заканчивалось, и ей стоило немалых усилий оставаться почтительной. Но если она не будет вежлива, ничего не получит от него. Лишь почувствует грубость сьора, растворится в журчании, погрузится в волны.

– Смесь, – ответил он.

– Смесь? – переспросила старуха.

– Ты знаешь правила, – Демерджи прикрыл глаза, – это разрешено только вам, ибо нет среди вас мужчин. Скогсра рождается от лесной матери и человеческого отца. Вам можно, но только не остальным. Ни воде, ни огню, ни камню, ни воздуху нельзя с людьми сочетаться. Не могут они это сделать по природе своей. Союзы эти редки. Те, кто хочет переступить природу свою, должны заплатить большую цену существам с мёртвой земли. Браки такие бесплодны. Но всё же иногда в них рождаются дети, и обладают они редкой силой. Однако и этого мало, чтобы открыть разлом. – Он замолчал.

Старуха ждала. Ей не следовало его торопить. Она знала, что, если произнесёт сейчас хоть слово, Демерджи исчезнет, не закончив рассказ. Час ждала она, пока он задумчиво колыхался в ледяной воде быстрой реки. Тишь всколыхнул лёгкий ветерок, поползли по небу облака. Набежали из-за горы тёмные тучи.

– Ищи близнецов, – наконец прошелестел он, и слова его первыми каплями дождя упали на её голову. Зейнеп увидела, что Демерджи уплывает, плавно оттолкнувшись ногами, каждая из которых оканчивалась рыбьим хвостом. – Близнецов, рождённых в запретном браке.

– Как? – Старуха вскочила и что было сил побежала за ним по берегу. Получалось у неё не очень быстро, Демерджи ускользал из виду. – Как мне их искать?

– Один из них живёт тут, второй – там, – услышала она уже издалека. – Они не могут вместе и не могут порознь. Их тянет. Найди их…

Глава 4
Ахвал

1

Карл Степанович поднялся и постучал ложкой по стакану.

– Уважаемые дети! – Он прочистил горло. – В связи с пропажей Софии Гамаюновой и множеством слухов о закрытии «Агареса» хочу сообщить две вещи. Первая: комиссия, которую создала администрация, пришла к выводу, и вывод этот подтверждён милицией, что халатности по отношению к Софии со стороны сотрудников лагеря допущено не было. Двери корпуса были заперты на ключ. Согласно регламенту, дети после двадцати двух ноль-ноль должны находиться в своих палатах. Из двери палаты никто не выходил. София, судя по выводам, сделанным нашими коллегами из милиции, вылезла из окна.

В зале раздражённо зашумели.

– Сама вылезла, сама убежала, сама себя похитила, – ненамеренно громко прозвучала чья-то фраза.

Карл Степанович снова ударил ложкой о стакан:

– Мы все очень надеемся, что София найдётся и вернётся домой. Живой. И здоровой. Тем не менее, вторая вещь: в августе состоятся отборочные соревнования на чемпионат Европы среди юниоров по велосипедному спорту. В команде, тренирующейся в «Агаресе», есть спортсмены, у которых не только все шансы пройти отборочные, но и показать высокие результаты на европейском первенстве. Я говорю об Иване Подгорном, Петре Ферлове и Евгении Симушкине.

Все повернули голову к столам, за которыми сидели велосипедисты.

– В связи с этим администрация считает нецелесообразным закрытие лагеря. Ребятам нужно предоставить лучшие условия для подготовки к этим важным соревнованиям, и «Агарес» это может. Поэтому работаем в обычном режиме. Три дня тренировок – один выходной. Сегодня после обеда – экскурсия в Гурзуф. Экскурсовод – наш уважаемый библиотекарь Алла Павловна. После экскурсии – свободное время в городе. Ещё раз повторюсь, что я очень надеюсь на возвращение Сони. Мы со своей стороны сделаем всё возможное…