Обсуждали Тома, Вивьен³⁷⁹ и их собаку, которая вечно устраивает беспорядок; Молли³⁸⁰ и ее глухоту; «Волны» – «Джинни заставила меня думать о Мэри, а Рода – плакать при мысли о тебе. Как ты смогла написать эту книгу – такое напряжение, такая интенсивность» – тут я, как обычно, воодушевилась и сказала, что дам ей почитать «Жизнь поэтов» Джонсона³⁸¹. А она ответила, что читает Элизабет Боуэн, которая пытается копировать мой стиль; приглашает Л. на встречу с Ходжсоном³⁸², который разводит бульдогов. Я называю себя аристократкой в мире литературы, Оттолин соглашается и поносит Виту за то, что она пишет о Ноул-хаусе без почтения к своему благородному происхождению; Филипп «работает» в соседней комнате; мопс Оттолин, похожий на маленького китайского льва, восседает на стуле в холле; Филипп заходит с копией стихов Драйдена в два столбца, а я размышляю, как описала бы эту встречу Литтону. Вернулась домой; меня не только принимают, но и, возможно, любят. Как бы то ни было, сегодня утром пришло письмо, в котором Оттолин просит не думать о ней плохо, когда она умрет, и прислать ей «Волны»³⁸³.

8 февраля, понедельник.

Зачем я вообще сказала, что выпущу второй том «Обыкновенного читателя»? Это займет много недель и месяцев. Хотя год (за исключением поездок в Грецию и Россию), проведенный за чтением английской литературы, несомненно, пойдет на пользу моему воображению. Все-таки это отдых. Однажды, в один прекрасный день, из меня вновь польется художественная проза. Пишу свои заметки после долгой утренней работы над Донном, а ведь я еще даже не закончила, да и стоит ли оно того? Просыпаюсь по ночам с ощущением, будто нахожусь в пустом зале, Литтон мертв, а вокруг меня лишь фабричные строения [крематория?]. Какой в этом смысл – жизнь вне работы вдруг стала пустой и бессмысленной. Литтон умер, но как будто бы ничто не указывает на это. Даже статьи о нем невразумительны. Джек Сквайр, например, пишет так, словно Литтон не имел особого значения³⁸⁴.

Итак, мы живем дальше: провели выходные в Родмелле, гуляли у горы Каберн, по тем первобытным пастбищам, оказывающим, как сказал Л., подобно кровати «Heal»³⁸⁵, эффект расслабления; чашеобразные тени; полукруги; изгибы; глубокая долина. Вчера вечером приходил Квентин³⁸⁶; он очень повзрослел, по-своему; говорит вдумчиво. Спокойно объясняет ситуацию с Джоном [Леманном]. В нем вся чувствительность Нессы и проницательность Клайва. Вдруг он своим протяжным детским голосом просит книги по истории Италии, какой-нибудь отчет о сделке по вооружению; Квентин необычайно объективен, интересуется политикой, бихевиоризмом, психоанализом. Обо всем этом мы и говорили, а еще о Бените, которая, по его словам, слишком боится меня, чтобы прислать свои мемуары. Чувствовался какой-то завуалированный упрек, если только это не следствие «трепетной чувствительности миссис Вулф, не имеющей себе равных со времен Стерна³⁸⁷», – фраза из статьи о музыке в «Manchester Guardian», весьма льстящая моему тщеславию³⁸⁸.

11 февраля, четверг.

Мой разум переключается на «Стук в дверь» (такое название?), во многом благодаря чтению слов Уэллса о женщине – о том, что она должна стать вспомогательным и декоративным элементом мира будущего, так как за десять лет не смогла ничего доказать³⁸⁹. И в этом настроении я пишу сейчас, как вчера вечером Мэри [Хатчинсон] рассказывала мне о своей любви к сигарам, но Джек не разрешает ей курить их, ибо это противоречит его представлениям о жене – глупые условности, – равно как и не разрешает надевать платья с глубоким вырезом сзади. «Я не могу выйти в свет с тобой в таком платье. Пойди и переоденься. Это неприлично…». А вот Диану³⁹⁰ в точно таком же платье он хвалит. «Однажды я выбросила все из окна, – сказала она. – Он относится к нам, Барбаре и мне, как к ручным леопардам – собственным домашним животным». Так оно и есть, ведь ни у кого из них нет ни гроша помимо денег Джека. Она разрыдалась, вспоминая Литтона, своего лучшего и самого близкого друга: «А теперь я живу с одними варварами. Не с кем поговорить. Литтон приезжал каждую неделю. Рассказывал мне обо всех своих мальчиках. Сидел и горько рыдал, когда Роджер [Сенхаус] был с ним жесток. О, он любил его, искренне любил… “Вот чего я не могла понять, а вы можете”, – говорила я. Прошлой зимой Литтон был таким ярким, таким живым. Я пришла к нему примерно за две недели до того, как он заболел. Я была воодушевлена и сказала: “Ты такой замечательный, такой невероятный…” Он был очень энергичным, устраивая вечеринку для пятерых молодых людей. Мы стояли в холле. От одного из них пришло письмо с отказом. И он поцеловал меня. Он был таким милым. Заходил в гости в своем пальто. Говорил и рассказывал обо всем. И все это время внутри него росла какая-то опухоль… А теперь вот Вирджиния и Мэри сидят и говорят о Литтоне, а он умер. Я просто не могу в это поверить».

13 февраля, суббота.

Я отрываюсь от своей обязанности читать «Анатомию мира»³⁹¹, чтобы рассказать о лекции Роджера, состоявшейся вчера вечером³⁹². Он в своем белом жилете был похож на труп. Огромный экран. Мелькающие картинки. Он берет свою указку. Проблемы с проектором. Он совершенно спокоен. Разъясняет, раскрывает с завораживающей легкостью и тонкостью то одно, то другое; исследует (с помощью указки) противоположные диагонали; подчеркивает непосредственное и сиюминутное во французском искусстве. Вот королева, собирающаяся разжать пальцы; вот мать «поворачивается и куда-то смотрит, и становится задумчивой, погружается в нежные грезы, тогда как ее ребенок изворачивается и смотрит в другую сторону, а она сдерживает его, бессознательно, легко и всецело». В перерыве мы обсудили с Мэри дело Потоцки³⁹³, из-за которого у нас в доме разрывается телефон. (Он приговорен к шести месяцам тюрьмы за то, что пытался частным образом опубликовать текст поэмы о Джоне Пенисе на холме Венеры; для помощи Потоцки Леонард пообещал найти £20.) К нам присоединились Несса, Дункан и Рэймонд в полосатом свитере; мы вернулись на лекцию, а потом пошли домой по обледенелым улицам; на дворе зима; я пишу возле камина, не снимая свитера. Была у Нессы, которая растопила печку, подала горячий суп и холодное мясо, кофе и печенье, – она само мастерство и организованность. Мы говорили, преувеличивали и смеялись над лекцией, над Бобом [Тревельяном] и его вспышкой: «Я не могу оставаться в вашем доме и должен уйти, коль скоро вы приписываете такие мотивы моему другу – он умирает – из него социалист лучше, чем из всех вас, – я потрясен подлостью человеческой натуры. Аллен³⁹⁴ – мудрейший политический мыслитель нашего времени, а вы только и делаете, что оскорбляете его за пэрство. Конечно, это не имеет значения – он покончит с собой – он будет мертв к концу года. Нет, я не должен был этого говорить – простите, я вышел из себя. Прошу прощения». (Он ест кексы; хватает чайник, словно лохматое угрюмое неухоженное старое животное… А потом нам пришлось подвезти его в Челси…)

Еще мы говорили о новой жизни Иисуса, которая подразумевает два доказательства его существования – свидетельство тому интеллектуальная бодрость Роджера после его двухчасового выступления в Квинс-холле; он и правда одержим существованием Иисуса. Квентин декламировал цитаты по-французски с приятным акцентом. Дункан купил ананас на те дополнительные 25 шиллингов, которые я заплатила за ширму³⁹⁵, освещающую теперь нашу гостиную. Я принесла ее домой в четверг. Боб даже не заметил [11 февраля он пил чай с Вулфами].

16 февраля, четверг.

Только что «закончила» Донна – иронично ставлю кавычки, – слишком большую, но написанную из лучших побуждений статью. Еще я слегка злюсь из-за типичной для служанок подлости Нелли.

– Когда вы сказали, что не хотите, чтобы Лотти околачивалась тут…

– Но я этого не говорила, Нелли.

– О, мы так подумали.

– Не очень-то приятно, когда кто-то слоняется без дела.

– Вы сказали, что не позволите этого.

– Конечно, я сказала, что она должна немедленно найти работу.

В общем, она ушла к какой-то леди из района Виктория, явно чтобы отомстить и заставить меня почувствовать себя неловко. Я тут же вышла из себя, но, к своему огромному облегчению, сказала Нелли, что это последний раз, когда я помогаю Лотти или интересуюсь их делами, после чего она скривилась, отстранилась и сказала, что ничего такого не имела в виду. Потом миссис Макафи³⁹⁶ отклонила мою статью о Скиннере³⁹⁷ и попросила взамен статью о королеве Елизавете, но вряд ли ее получит. К тому же сегодня я ужинаю с Этель Сэндс³⁹⁸ и еду в «Bradley’s»³⁹⁹ на примерку, а еще надо сделать завивку. Но мне не сидится на месте и хочется поскорее приступить к написанию – как я это назову? – «Такие вот мужчины»? – нет, слишком явный феминизм – продолжения [«Своей комнаты»], для которого я собрала достаточно пороха, чтобы «взорвать» собор Святого Павла. Там будет четыре образа. Но мне надо продолжить «Обыкновенного читателя» – хотя бы ради того, чтобы убедиться в собственных силах. Была у Нессы, веселой и любезной; упаковывала книги; сходила на квартет Буша⁴⁰⁰, где встретила Елену Ричмонд⁴⁰¹ и размышляла о быстротечности человеческой красоты, страстей и иллюзий; скоро обед.

26 февраля, пятница.

Только что «закончила» «Аркадию [графини Пемброк]», и у меня есть 25 минут, чтобы внести последние правки в «Письмо к молодому поэту» и отдать его Джону [Леманну]. Он вспыльчив и раздражителен – говорят, это признак влюбленности. Каких только людей я не видела; обедала с Этель [Смит], принимала Дезмонда, лорда Дэвида, Оттолин и Кейнсов⁴⁰²; ездила в Монкс-хаус, такой по-мартовски белый и прекрасный, с полями и рекой, в которой мужчина поймал большую форель. «Форель умрет, если ей пустить кровь», – сказал он, сильно растягивая слова, в тот промозглый ветреный день. Ах да, Кейнсы говорят, что диссертация Джулиана никуда не годится, ибо она совершенно ненаучна; еще обсуждали Литтона и то, как далеко мы зашли в своей нестандартности – ни службы, ни прощания. Когда умер Рамсей⁴⁰³, все его друзья собрались в Голдерс-Грин и проводили гроб в последний путь. Но в случае с Литтоном как будто бы нет никаких признаков, что все кончено. Через две недели Мейнард встретил Сенхауса и был первым, кто сообщил, что Литтон оставил ему все свои книги.

Из-за всяких дел я не виделась с Этель уже две недели, а сегодня разом придут на чай Сивилла, Хью [Уолпол] и Элизабет Уильямсон; в воскресенье мы идем на балет Камарго⁴⁰⁴, а еще нужно заглянуть на пятидесятилетие Вулфа⁴⁰⁵ – теперь нас будут звать каждый год – сегодня вечером, после ужина. И на выставку французской живописи.

Прошлой ночью Кэ⁴⁰⁶ эффективно «заперла» меня в спальне среднего класса – такая она снисходительная и самоутверждающаяся своими выверенными историями о респектабельных обедах с корнуолльской аристократией и миссис Левертон Харрис⁴⁰⁷.

– Кто такая миссис Л.Х.?

– О, ты ее не знаешь – она собирает подписи по случаю 80-летия Джорджа Мура⁴⁰⁸. Кстати, я очень жду следующий том “Обыкновенного читателя”. Я предпочитаю их…

Это небольшое покровительство разозлило меня больше, чем хотелось бы. В день приезда Кэ мы продали десятитысячный экземпляр «Волн», так что этот роман каким-то чудом превзошел все мои книги.

29 февраля, понедельник.