Среди собравшихся – по большей части мужчин, хотя пришли и несколько женщин – были футуристы и националисты, разочарованные социалисты еще довоенного призыва, анархисты и революционные синдикалисты. Со временем число их оказалось сильно раздутым за счет тех, кто хотел числить себя «фашистами первого часа». Провозглашая смутные, нечетко определенные цели – от радикального переформирования парламента до конфискации нажитого за счет войны имущества – фашисты предпочитали называть себя не партией, а движением, своего рода «антипартией», свободной от коррупции и инерции политики Рима. Название движения Муссолини произносил не «фашисты», а «фасисты», по-романьольски.

Италия, как одна из стран – победителей в войне, рассчитывала на новые территории, обещанные ей тайным договором 1915 года в Лондоне. В июне 1919-го в Версале итальянцы обнаружили, что американский президент Вудро Вильсон не намерен придерживаться условий соглашения. Все побережье Далмации отходило к Королевству сербов, хорватов и словенцев, Италия получила Трентино, область Венеция-Джулия, Истрию, Триест и несколько островов вдоль восточного побережья Адриатики, но в расширении колониальных владений ей было отказано. Это была, по часто повторяемому и в итоге превратившемуся в выкрикиваемый на митингах лозунг выражению Д’Аннуцио, «изувеченная победа». В июле Вильсон, по-прежнему герой в глазах итальянцев, приехал в Милан. Посмотреть на американского президента Муссолини взял с собой в аркады расположенной в центре города Галереи и Эдду. В восторженной толпе вскоре началась жуткая давка, какой-то солдат посадил девочку к себе на плечи, но все происходившее, как Эдда потом говорила, вселило в нее неизбывный страх и неприязнь к массовым скоплениям людей.

На Версальской мирной конференции Италия повысила свой статус и была названа, наряду с США, Великобританией и Францией, «великой державой». Но отказ передать ей город Фиуме^[11], с преобладающим итальянским населением, стал символом неполноценной ее победы. На переднем крае недовольства был 56-летний Габриеле Д’Аннунцио, воспринимавшийся его сторонниками как герой и как современный кондотьер^[12]: будучи военным летчиком, он потерял глаз в авиакатастрофе, а во время войны возглавил эскадрилью из девяти самолетов, которая совершила 1100-километровый перелет в Вену и обратно, чтобы разбросать пропагандистские листовки над столицей вражеского государства. Победа Италии, утверждал он, должна была изменить представление о ней в мире как о стране мороженщиков и оперных певцов, но унизительные условия мира оставили эти представления без изменений. 12 сентября 1919 года, чтобы предотвратить поглощение Фиуме государством, которое чуть позже стало называться Югославией, Д’Аннунцио, во главе отряда из двух тысяч «легионеров», прибыл в город и провозгласил с дворцового балкона его аннексию, а самого себя главой нового Регентства Карнаро. Независимая Республика Фиуме, с восторгом встреченная ее итальянским населением, насчитывала площадь всего 28 квадратных километров. В Риме итальянское правительство колебалось и до поры до времени на авантюру Д’Аннунцио никак не реагировало.

Муссолини, хоть и опасался, не без оснований, оказаться в тени блестящего Д’Аннунцио, с энтузиазмом приветствовал на страницах Il Popolo d’Italia его акцию как грандиозное восстание против «плутократической западной коалиции». Италия, заявил он, приобрела новую столицу. Он также писал о восторженном приеме, который устроили Д’Аннунцио итальянцы в Фиуме, о том, как молодежь собралась вокруг нового лидера, распевая старые песни ардити, и как люди с удовольствием переняли приветственные жесты Древнего Рима.

На ноябрь были назначены выборы, первые в Италии по системе пропорционального представительства. Премьер-министры сменяли друг друга каждый год, и теперь социалисты и центристская католическая Народная партия, объединившись на платформе довоенной позиции нейтралитета, вместе с националистами грозили положить конец многолетнему безраздельному правлению элиты Либеральной партии. Охватившие север страны забастовки, а также подвиги Д’Аннунцио в Фиуме дали Муссолини шанс выставить свою кандидатуру. Но результаты оказались для него катастрофическими: возглавляемое им фашистское движение не получило в парламенте ни одного места, несмотря на присутствие в числе кандидатов знаменитого дирижера Артуро Тосканини. Недовольство неэффективным руководством в Риме сыграло свою роль в появлении в парламенте значительного числа социалистов и католиков из Народной партии, но либералы сумели сформировать правительство меньшинства и удержаться у власти.

Поздно вечером, после объявления результатов, противники Муссолини устроили похоронную процессию с пустыми гробами проигравших кандидатов. Размахивая горящими факелами и скандируя Ecco il corpo di Mussolini («Здесь лежит труп Муссолини»), они прошествовали по Форо Бонапарте и стали колотить в дверь Ракеле. Она схватила в охапку детей и спряталась на чердаке. Потом рассказывала, что прихватила с собой в кармане фартука и пару гранат. Ночь они провели в страхе, прислушиваясь к крикам и воплям на улице. Эдда была в отчаянии от мысли, что ее отца могли убить. На следующее утро пришедший к ним полицейский сказал, что Муссолини жив, но находится под арестом за участие в ночных беспорядках. С помощью Тосканини из тюрьмы его вытащили, но какое-то время было опасение, что и движению, и Il Popolo d’Italia пришел конец. Муссолини теперь держал оружие в новом офисе на улице Паоло да Каннобио и начал подумывать об эмиграции. Он стал брать уроки управления самолетом, но еще больше напугал Эдду, когда его самолет загорелся, и он вернулся домой, хромая на ту же, пораненную еще на войне ногу, весь в повязках и с окровавленной головой.

Хаос и чувство опасности на улицах шли рука об руку со смутой дома. Муссолини завел очередной роман – на сей раз с офисной секретаршей Бьянкой Чеккато, 18-летней красавицей с пышными кудрявыми волосами. Он брал ее с собой в театр на спектакль «Аида» и на романтический уикенд в Венеции. Ракеле, говорил он Бьянке, всего лишь простая крестьянка. Девушка забеременела и сделала аборт. Муссолини тем временем вновь сблизился с Маргеритой Сарфатти. Несколько сохранившихся писем – всего, как говорят, их было больше тысячи – описывают то удовольствие, которое они получали в обществе друг друга. Большая часть их совместного времяпрепровождения происходила в редакции Il Popolo d’Italia, где Муссолини поглощал бесчисленное количество молока, макая в него печенье. Однажды, однако, многострадальная Ракеле, увидев подпись Сарфатти под одной из статей – ее уверяли в том, что та больше в газете не работает, – срочно отправила две телеграммы, одну Муссолини, другую его брату Арнальдо, пригрозив, что швырнет в здание редакции бомбу, если еще раз увидит на страницах газеты имя Сарфатти.

Уставшая от бесконечных семейных разборок Эдда соорудила себе домик в кроне дерева в саду и часами просиживала там за книгой. Однажды, решив, что больше выносить скандалы не в состоянии, она убежала из дома, но вскоре ее нашли и вернули. Училась девочка неплохо, у нее были хорошие оценки по математике и литературе, но она по-прежнему была недисциплинированной и легко возбудимой. Дома бурно протестовала, если кто-то осмеливался прикоснуться к ее вещам, особенно к скрипке. Эдда умоляла родителей позволить ей брать уроки балета и получила ответ, что это первый шаг по дороге в бордель. Когда Муссолини упрекнул ее за то, что она сосет свои косички, она постриглась коротко, как мальчик, что только усугубило ее дикий, дерзкий внешний вид.

При любой возможности Муссолини брал Эдду с собой, будь то спектакль в театре Ла Скала или встречи в кафе Галереи. Девочка стала осознавать, что мать у нее простая и необразованная, а отец окружен модными умными женщинами. Уже став взрослой, она говорила, что отец научил ее вещам, которые она никогда не забыла: ценить сочувствие, ненавидеть манерность и жеманство, вести себя естественно, всегда говорить правду, не плакать, гордиться тем, что ты итальянка и всегда уметь дать отпор обидчикам. «Я научилась, – рассказывала она много лет спустя своему биографу, – придавать словам благочестивый поэтический блеск, никогда не злиться и не завидовать, быть бескомпромиссной, презирать массы, судить людей хладнокровно и всегда брать ответственность за свои действия, принимая их последствия, не пытаться найти себе оправдания, даже если причиной этих последствий был не ты сам, а пороки других людей и злополучное стечение обстоятельств. И еще трудному искусству молчания, и неотвратимому одиночеству человека, которое рождается и умирает вместе с ним». Прекрасные слова и достойные восхищения чувства, но непохоже, что исходили они от чистого сердца.

Муссолини был для нее отцом-героем, сильным, нежным и добрым, позволяющим ей делать, что она хочет, и потакающим ее капризам. Она начала делить мир на простых смертных и ярких, мощных людей-гигантов, главным из которых был он. Слишком тощая, чтобы слыть красавицей, лопоухая, с тонкой шеей, в ней не было ни нежности, ни обаяния, хотя она была разумна и любознательна. Уже в девять лет Эдда во многом походила на отца: страстная, ревнивая и властная, непредсказуемая и своенравная. И еще у нее были очень черные, очень круглые глаза и надменно-высокомерный взгляд, тем более поражающий на маленьком костлявом лице.

Первые сквадристы, фашистские боевики, будущие чернорубашечники, появились в 1920 году в провинции Болонья. Это были националисты, бывшие армейские офицеры и молодые землевладельцы, единые в своем страхе перед левым переворотом. После окончания войны тут и там вспыхивали разного рода анархистские бунты, насилие стало обычным способом выражения недовольства, но тут было что-то иное. Специализируясь на «карательных рейдах», они прочесывали деревню за деревней на старых военных грузовиках. Вооруженные manganello, дубинками с металлическими наконечниками, они избивали людей, насильно вливали в них для унижения и «изгнания грехов» вызывающее понос касторовое масло, громили отделения профсоюзов и Социалистической партии. Некоторые были облачены в черные рубашки «ардити» с лозунгом Non me ne frego («Мне наплевать!»). Свое оружие – беспорядочную мешанину из пистолетов, дробовиков и старых винтовок – они называли mezzi energici, то есть «доблестные инструменты», а свои вылазки – охотой. Женщин иногда насиловали прямо на глазах членов их семей, не смевших вмешаться и сгоравших от унижения, горечи и стыда.

После Болоньи их отряды, или, как они себя называли, squadre, появились в Тоскане и Эмилье. Фашизм на раннем этапе объединял людей самых разных социальных слоев и политических взглядов, и к ним примыкали студенты, авантюристы разных мастей, националисты и футуристы. Себя они воспринимали как воинство, отправившееся на святую миссию. К концу года в Италии было девяносто действующих независимо друг от друга «фашо», насчитывающих в общей сложности двадцать тысяч членов, но в единую политическую партию еще не слитых. Журналист Марио Миссироли, с которым Муссолини, как говорят, провел свою последнюю дуэль, писал, что происходящее напоминало вечеринку, перерастающую в оргию. Все выкрикивали бессмысленные лозунги, не в состоянии найти выход. Италия, продолжал он, «с каждым днем все больше и больше превращалась в страну, которой никто не правит, и править которой невозможно».

Оказавшись не в состоянии ни подавить насилие, ни найти общий язык с социалистами и Народным фронтом, правительство меньшинства пало, и премьер-министром опять стал Джилотти. Но при всем своем опыте и осмотрительности, он был запятнан предвоенной позицией нейтралитета, к тому же ему было уже около 80 лет. Он забросил попытки проведения финансовой реформы, не смог контролировать беззаконие и снять страхи перед социалистической революцией, предпочтя не задействовать армию, карабинеров, полицию. Многие итальянцы, в ужасе перед надвигающейся полной анархией, жаждали появления сильного лидера.