– Нужно увести ее отсюда, – сказал я, обращаясь к коту, и осторожно помогая Агате подняться.

Она страшно побледнела и, казалось, не понимала, что происходит.

– На кухню! – скомандовал Коготок. – В аптечке Верховной ведьмы наверняка найдется что-нибудь от укусов оборотней и вампиров… Скорее, Артур!

* * *

Я оставил Агату в гостиной, и Коготок вызвался посидеть с ней. Агата была в сознании, но яд, попавший в кровь, начинал затуманивать ее разум.

– Настой чертополоха, настой крапивы… – Дрожащими руками я перебирал пузырьки с зельями в маминой аптечке.

– От обычной мигрени… От столетней мигрени… От непрошеных… Не то, не то! От вурдалаков, от вампиров!.. Коготок!

Кот примчался, я протянул ему маленький сверток и сказал:

– Пусть примет этот порошок! Тут написано, что он избавляет от боли и возвращает рассудок. А я буду искать дальше – нужно что-то еще, что-то быстродействующее…

– М-ряу! – Коготок схватил сверток зубами.

Щелк.

Мы с котом в ужасе уставились друг на друга.

– Фотоаппарат! – воскликнул я. – Он что, остался у Агаты?!

Кот умчался в гостиную. Я потер лицо ладонями: может быть, нам послышалось? Попытавшись сосредоточиться, я продолжил рыться в аптечке.

Мне показалось, что в ночном небе за окном что-то ярко вспыхнуло. Я поднял взгляд и вздрогнул, увидев отражение в темном стекле: на меня смотрела… репа! С криво вырезанным ртом и страшными глазами-ягодами…

Я обернулся: репа стояла у меня за спиной – насаженная на длинную палку с перекладиной, на которой болтался мешок из-под картошки. На полу валялась соломенная шляпа.

– Пугало… – прошептал я.

Я и моргнуть не успел, как оно ринулось ко мне. Соломенные руки обвили мое горло и начали душить.

– Тебе не спастись! – слова доносились будто издалека. – Он напитается нашей энергией и придет за тобой!

Я едва мог дышать. Пытался набрать воздуха в грудь, но безуспешно. Перед глазами поплыли кровавые круги… и тут до моего слуха донеслось:

– Руки прочь от моего сына!

Пугало тут же отпустило меня. Согнувшись пополам, я хватал воздух ртом и все не мог надышаться. Пурпурный свет озарил комнату, и голова репы упала к моим ногам.

Мама схватила меня за плечи.

– Артур, дорогой, что вы натворили? – В ее голосе не было гнева, только страх. – Что с Агатой?

– Мама… – прошептал я, и обнял ее. На глазах от радости выступили слезы. – Я нашел на чердаке фотоаппарат… И появились монстры… И кукла…

Мамины глаза потемнели. Она встала, закрывая меня собой, и оглядела кухню, будто что-то искала.

– Где ты? – произнесла она громко. – Ну же, покажись!

– Мам, с кем ты говоришь? – спросил я.

– Милый, – ответила она, не оборачиваясь, – ты только что выпустил на свободу своего отца.

IV. Фотография

– Моего отца? – переспросил я. – Как это?

– Милый, я давно хотела тебе рассказать… но это было опасно.

– Ничего не понимаю! – воскликнул я.

За окном сверкнула молния, раздался оглушительный раскат грома, начался ливень.

– Помнишь проклятье нашего рода? – спросила мама и сама же ответила: – Ну конечно, помнишь! Только это никакое не проклятье! Та ведьма никого не проклинала. Она лишь увидела будущее и рассказала о нем: каждый мальчик, родившийся в нашей семье, будет сильнее предыдущего. А однажды родится тот, кто будет сильнее всех колдунов и магов, потому что будет обладать добрым сердцем.

– Ну нет… ты же не думаешь, что в пророчестве говорилось обо мне? – нахмурился я. – Это просто смешно!

– Ты можешь намного больше, Артур! – прошептала мама, обхватив мое лицо руками. – Думаешь, почему твой прадедушка сошел с ума? А дедушка? Стоило им поддаться своей силе, как она уничтожала их.

Стало холодно, как будто кто-то включил кондиционер на полную мощность. Я поежился.

– Но твой отец… у него были другие планы. И когда ты родился… – Она помолчала, подбирая слова. – Помнишь, ты поменял Коготку цвет глаз? Это сильное колдовство, не каждый на него способен. Тогда я подумала: что если в пророчестве говорилось о тебе? Я хотела запечатать твою силу как можно скорее, но твой отец… он…

Медные кастрюли, стоявшие на кухонном столе, с грохотом посыпались на пол. Окна распахнулись, на кухню ворвался ветер, вновь сверкнула молния.

– Он не дал мне этого сделать, – мама говорила все громче, перекрикивая ветер. Все быстрее, словно боялась не успеть. – Он попытался провести обряд, чтобы лишить тебя магических способностей, чтобы ты… передал всю свою силу ему. Но этот обряд почти убил тебя! Мне пришлось изменить тебе память, чтобы ты забыл ту роковую ночь!

Посуда летела с верхних полок, тарелки и чашки разбивались вдребезги, ложки, вилки, ножи взмыли к потолку…

– Мне пришлось запечатать твою силу, но она все равно проявлялась, такую мощь не скрыть простым колдовством. Я понимала, что твоя энергия, твоя магия – будет как яркий огонь, притягивающий злых существ… Я пыталась скрыть ее присутствие амулетами, пентаграммами. А тех, кто пробивался сквозь магическую защиту – запирала в фотоаппарате.

Вдруг мама насторожилась, как будто услышала что-то, и раскинула руки, закрывая меня собой.

Я не понял, что произошло. Она вздрогнула, медленно повернулась ко мне, и я увидел, как из ее груди вылетает окровавленный нож.

– Мама! – закричал я, пытаясь подхватить ее. – Не-е-ет!

Она упала к моим ногам, содрогнулась и замерла.

Слезы катились по моему лицу, застилая глаза. Я стоял над ее мертвым телом, не в силах осознать то, что произошло.

Внезапно воздух стал сгущаться. Посреди кухни образовался вихрь, он то поднимался к потолку, то опадал, постепенно обретая очертания человека.

– Отец? – произнес я, не веря своим глазам.

– Как долго я ждал этого дня! – прорычал он. – Сегодня я проведу обряд, закончу начатое, и вся сила нашего рода будет моей!

Я отпрянул, ища, чем защититься. Лицо и тело отца становились все более четкими. По его полупрозрачному телу прошел электрический разряд, и он снова заговорил:

– О, ты совершил ошибку, выпустив меня в эту ночь! В Хэллоуин я вдвое… Нет, втрое сильнее!

– Значит, и я тоже! – воскликнул я.

Я понятия не имел, что делать, но внезапно по моему телу разлилось тепло. Когда мама умерла, печать, сдерживавшая мою магию, сломалась, волшебные силы вырвались на свободу. Мои руки вспыхнули ярким светом, и я повернулся к отцу.

– Прочь от Артура! – раздался дикий вопль, и на кухню ворвалась Агата.

Она все еще была ужасно бледной, но ей определенно стало лучше. Схватив висевший в воздухе нож, она рванула к отцу, но промчалась сквозь него и едва не упала.

Тот расхохотался:

– Смотри, что бывает с такими глупыми девчонками, как ты!

Он вдруг стал совсем плотным, настоящим. Резко притянув Агату к себе и схватив руку, в которой она держала нож, он одним движением полоснул ее по шее. Я бросился вперед, уверенный, что сейчас задушу его голыми руками. Голыми святящимися руками. Едва я коснулся его призрачного тела, как он зашипел от боли. Агата пошатнулась и закрыла глаза… Забыв про корчащегося от боли отца, я успел подхватить ее и вместе с ней опустился на пол. Зажимая рукой рану на ее шее, я прошептал:

– Пожалуйста… Не умирай… Прошу тебя.

Слезы лились из моих глаз, и я не мог их остановить. Я склонился над ней.

– Жаль, что так вышло, – едва слышно прошептала она. – Это я позвала твою маму на помощь…

Ее лицо исказилось от боли.

– Не умирай… Пожалуйста… Я… я люблю тебя! – проговорил я, не помня себя от горя.

Глаза Агаты раскрылись, она попыталась улыбнуться, но не смогла. Я слышал, как где-то рядом зашевелился отец. Я должен был подняться, чтобы вновь сразиться с ним, но не мог оставить Агату.

– Артур… – проговорила она. – Я могу сделать временную… петлю… Повернуть время вспять…

Я подумал, что мне послышалось, но она повторила, словно в бреду:

– Временную петлю… Ты сможешь разорвать ее, если вспомнишь…

– Вспомню, – пообещал я.

Я сжал ее холодную ладонь в своей руке и поцеловал.

Она посмотрела на меня зелеными глазами и прошептала:

– Встретимся 31-го октября…

С трудом подняла руку, коснулась моего лба и закрыла глаза.

Я почувствовал, как пол уходит из-под ног. События этого дня с бешеной скоростью проносились мимо меня в обратном порядке. Перед моими глазами мелькали: чердак, лимонное платье, тыквенный пирог, летучая мышь…

* * *

Открываю глаза.

Я смотрю на Агату, на ее бледное кукольное, будто фарфоровое лицо с едва уловимым оттенком синевы, и чувствую, что еще немного, и меня вывернет тыквенным пирогом, который я съел на ужин.

Ее веки сомкнуты, выглядит она расслабленно, будто прилегла отдохнуть после трудного дня и мгновенно провалилась в сон. Но по широкому уродливому порезу на шее, по запекшейся темной крови, запачкавшей ее лимонное платье, по отсутствию дыхания, в конце концов, я понимаю, что это не так. Совсем не так.

Но, кажется, я знаю, как это исправить.

Анна Сешт, Олег Крамер
Одолень

«…Если их прогонишь – уйдут они, позовут на подмогу страх —
Он вопит на разные голоса, обращает дыханье в лёд;
Отыщи отвагу в моих глазах, и не вздумай шагать вперёд…»^[6]

– Это какой-то кринж, – Вик держал на вытянутых руках сплетённую из соломы куклу, которую покрывал приличный слой пыли. – Их тут полная кладовка, ты в курсе? Твоя родня что, фанатами ужастиков была? «Дети кукурузы» там, «Пугало». Или этот, помнишь… про ожившее растение фильмец был? Там ещё всех в конце съели.

Ника выглянула из соседней комнаты, скептически усмехнулась.

– Нет, Шерлок, не угадал. Ещё попытка?

Она невольно посмотрела на старенькую бабушкину софу за спиной Вика, над которой разверзлась «многоликая бездна»… в смысле, гордость всякой уважающей себя советской семьи – красно-бордовый узорный ковёр, без которого раньше не обходилось ни одно приличное фото. Но в приглушённом свете торшера, когда Ника засыпала на этой софе в детстве, ковёр оживал, превращаясь в ту самую бездну. А узоры на нём оборачивались то причудливыми масками, то чьими-то мерзкими рожами. Кажется, это зависело от бабушкиного настроения и от сказок, которые та рассказывала на ночь. Повзрослев, Ника, конечно, перестала замечать в ковре какое бы то ни было волшебство, злое или доброе. Но нет-нет, да проглядывали лица-маски, если посмотреть искоса – словно боялись показываться напрямую.

Но ковёр ещё ничего, такой у всех висел и с переменным успехом пугал. Гораздо больше не по себе Нике становилось от бабушкиной гирлянды куколок-берегинь над софой. Хотя самые страшные жили не там, а за заедающим стеклом, в серванте. Нике нравилась его лакированная поверхность, похожая на настоящее дерево или даже на плитку тёмного янтаря. А вот за стеклом, за колоннадой бокалов и рюмок из чешского хрусталя, жили они… От них-то девушка и предпочла избавиться в первую очередь, поселив в коробке в кладовке. Гирлянду берегинь снимать не решалась, словно бабушка с мамой могли обидеться, а вот их попрятала. Больше они не смотрели на неё сквозь мутноватое стекло, но почему-то их взгляды она иногда чувствовала даже через занавешенную дверь кладовки. Когда к этому добавились и шорохи – словно кто-то копошился там, среди коробок, недовольный новым пристанищем, – Ника приняла твёрдое решение, что от старого хлама в самом деле пора избавляться.

– Нет, серьёзно, откуда тут столько кукол? Ты никогда не рассказывала, – голос Вика вывел девушку из оцепенения. – И почему они не стоят на одной полке, как полагается коллекции? Вот у меня фигурки все в ряд, в одном шкафу, по сеттингам разбиты. А тут, – парень обвёл жестом Никину квартиру, – они повсюду. Над кроватью, над дверью.