– Ну, – недовольно буркнул Кит. – Сама же умоляла, а теперь где-то ходишь…

– О чем именно я тебя умоляла? – запах псины отступил, и сейчас казалось, что от меня тянет почему-то свежепотревоженной могильной землей.

– Дело Кейро, – опять без всякого удовольствия сообщил Кондратьев. – Если ты максимум через час не появишься, верну его в архив.

Кит словно мстил мне за что-то. Почему бы не предупредить заранее? Так поступают все нормальные, как минимум, коллеги.

Но тут же забыла о коварстве, помчавшись в отделение. На самом деле, я забыла даже о том, что пахну то ли псиной, то ли могилой. Не говоря уже о необходимости хотя бы для приличия пообижаться.

Я толкнула дверь в кабинет, который Кондратьев разделял еще с двумя операми. И сразу попала в царство офисного сумрака. Ремонт в отделении прошел совсем недавно, но даже он не смог освежить старое здание, насквозь пропитанное пыльными делами и людскими страданиями. В полицию никто не приходит поделиться счастьем.

– Ох ты ж, – покачал головой Кит, и я поняла, что примчалась в отделение в трухе логова.

А он прекрасно разглядел и следы старой известки на джинсах, и копоть на кроссовках. Хотя в кабинете, как я уже и сказала, было сумеречно. Топили еще слабо, котельные только разгонялись, и Никита кутался в огромный коричневый свитер, натягивая воротник на подбородок. Хорошо, что в кабинете он был один.

– Ты меня выдернул с задания, – сообщила я с ярко выраженным упреком. – Сам же сказал – в течение часа.

– Давай, и, да, только быстро, – Кит кивнул на папку из светло-коричневого картона, лежавшую поверх клавиатуры компьютера.

У них в отделе так принято – никто никогда и ничего не оставляет на столах. Все компы тщательно запаролены, а дела, которые ведутся от руки, прячутся в сейф каждый раз, когда оперу понадобится хотя бы на пять минут покинуть кабинет. Ни единой лишней бумажки, ни семейного портрета, ни кружки из-под чая или еще какой-нибудь милой мелочи, говорящей о том, что здесь пребывают живые люди.

Я села за блестящий первозданностью стол. Поверхность его под моими пальцами была гладкой и холодной.

– У тебя двадцать минут, – сказал Кит. – Телефон давай.

Я покорно отдала ему мобильный. Конечно, у меня и капли сомнений не возникло в запрете Кондратьева что-то здесь фотать. Даже мне.

Кит сунул в карман мой телефон и вышел.

На столе лежала старая коричневая папка с завязками-тесемками. Классическое такое древнее дело, проявленное сквозь десятилетия.

Почему документы все еще не отцифровали, мне было совершенно непонятно. Может, руки не дошли, может, кто-то целенаправленно старался навсегда забыть этот старый висяк. Всякое бывает. Тем более уголовное дело быстро закрыли за отсутствием состава преступления. Мужчина умер от инфаркта, жена и дочь исчезли. Сколько же дел перелопатил Кондратьев в архиве, прежде, чем извлек на свет божий эту папку? Я искренне пожалела Кита.

Пыль времени – я почувствовала, что это такое, перебирая пожелтевшие страницы. Будто действительно само время щекотало подушечки пальцев пережеванной трухой. Событий, сезонов года, судеб. Она все перетерло впавшим старческим ртом, а крошки старательно собрало и упаковало в эту старую папку.

Дело семьи Кейро.

Тридцать лет назад… Мне тогда было… Года полтора-два. Может, я еще и ходить-то не умела. Кто помнит? Чувствовала сейчас я одно: какой-то необъятный океан между тем временем, которое для меня оставалось темным пятном небытия, и нынешним.

У времени много ипостасей: то безбрежный океан, то сморщенная старуха, перемалывающая вставной челюстью в труху все, что попадается на зуб.

Итак, тридцать лет назад в дежурную часть поступил вызов. Улица Ефима Летяги, дом восемь, квартира сорок восемь. Звонили соседи, которые проснулись среди ночи от шума. Голосов они не слышали, но что-то в квартире падало, звякало и, кажется, летало. Так и было записано со слов свидетелей: «кажется, летало».

Дверь в квартиру оказалась открытой, в нее до приезда оперативников заглянул один из соседей. «Артурыч лежал весь белый, как снеговик», – читала я его показания. «Я сразу понял – не живой. Детские вещи валялись по коридору, будто Лейка девочку пыталась одеть, да не успела. Так все побросала, когда убегала». Соседи, кстати, подтвердили, что исчезла детская искусственная шубка, в которой постоянно видели девочку, гуляющую с Лейлой во дворе.

Ее так звали, исчезнувшую женщину. Лейла Кейро.

Я листала протоколы допросов, большую часть написанных от руки так себе почерком, да еще и торопливым. Разбирать его было трудно, я чувствовала, как начинает ломить виски и накатывает раздражение. Наверное, все вместе – трудноразбираемые допросы и невидимая пыль – вызвало эту внезапную головную боль.

На старых снимках Оскар Артурович Кейро, вернее, его бездыханное тело, лежало на полу возле батареи. Вытянутые на коленях треники, домашняя майка. На старых фото было сложно определить, насколько он бледен, но правая рука простиралась в сторону окна. Кажется, ему и в самом деле стало плохо, несчастный ринулся к источнику свежего воздуха, но не успел. Потерял сознание. Или уже умер.

На момент трагедии Оскару Артуровичу было девятнадцать лет, Лейле – двадцать. Рановато для инфаркта, прямо скажем, очень рановато. Тем более, что никаких проблем со здоровьем у него не замечалось.

Смерть Оскара Артуровича и тогдашним оперативникам показалась странной. Сначала уголовное дело все же открыли – «о похищении людей». Первым подозреваемым был Александр Владимирович Тимофеев, тот самый сосед, который обнаружил тело и вызвал полицию, но процесс закрыли очень быстро за отсутствием улик.

Смерть наступила между часом ночи и двумя. Наряд приехал в 1.35. Шум из квартиры Кейро заставил разбуженных соседей высыпать на лестничную площадку в районе часа ночи. Свидетели видели Тимофеева еще до того, как сердце Оскара Артуровича остановилось, алиби у него состоялось железное.

Погром в квартире, по записям следователя, скорее напоминал не ограбление или ссору, а как если бы человек метался по комнате, ненароком сбрасывая вещи с привычных мест. Последствия драки выглядят по-иному.

Я задумалась, представляя, что бы там могло случиться. Например, жена поссорилась с мужем и в горячке принялась метаться по квартире, собирая вещи, чтобы уйти. Он попытался ее остановить, но стало плохо с сердцем. В конце концов, никто не опроверг семейную ссору. Но зачем Лейле с маленьким ребенком так тщательно скрываться после?

По показаниям соседей выходило, что жили Кейро очень даже неплохо. На редкость приличная, хоть и очень молодая семья. Оскар Артурович, студент-заочник политехнического института и грузчик в компании по перевозке мебели, алкоголем не злоупотреблял, характер имел спокойный и к соседям доброжелательный. Дочь и жену любил. Лейла до того, как ушла в отпуск по уходу за ребенком, работала «мотальщицей» на фабрике (представления не имею, что бы это значило).

Особо теплых отношений у Кейро ни с кем не было, с соседями вели себя вежливо, но и только. Здоровались, иногда Лейла, гуляя с малышкой во дворе, перекидывалась парой фраз о погоде или погасшей лампочке в подъезде. В гости к ним никто не ходил.

Из родственников Кейро в деле фигурировал только младший брат Оскара – Асир. Пятнадцатилетний подросток учился в кулинарном училище, как сирота на полном гособеспечении. Показания парня были путанными, сквозь выцветшие строки допроса прорывалась истеричная боль. Очевидно, он очень тяжело пережил смерть единственного родственника. Оскар, таскавший по ночам диваны и стенки по лестничным клеткам, помогал парню, насколько мог.

Возможно, это его и убило, – подумала я. Девятнадцать лет совсем не тот возраст, когда на свои плечи стремятся взвалить заботу о жене, маленькой дочке и брате. Я прониклась к Оскару, по крайней мере, уважением.

Родом братья Кейро были из небольшой деревушки, после разделения Советского Союза оставшейся «за границей», родители, по словам Асира, погибли несколько лет назад. Про родственников Лейлы Асир ничего сказать не мог. Так как заявление о пропаже человека никто не подавал, а тело так и не обнаружили, запросы подавать не стали. И дело закрыли.

Папка была не толстая. По сравнению с многотомными делами, к которым мне иногда приходилось обращаться по тому или иному случаю, можно сказать, что тонюсенькая. Крошечное дело семьи Кейро.

В нем была всего одна «живая» фотография. Она лежала между страниц лицом вниз, и сначала я увидела остатки пожелтевшего клея на обратной стороне. Должно быть, это фото висело на доске «разыскивается». Ну, или в штабе волонтеров поискового отряда.

Почему-то у меня задрожали пальцы, когда я переворачивала фото. С любительского зернистого снимка глядели двое – молодая женщина с маленьким ребенком на руках. Малышка скорчила недовольную физиономию, кажется, девочка собиралась вот-вот расплакаться. Она явно не хотела фотографироваться. А женщина…

Сердце екнуло. На секунду показалось, что просто устали глаза. Я старательно заморгала, потом принялась тереть их ладонями, забыв о том, что с утра положила тушь на ресницы. Опять поймала веселый, полный света взгляд.

Лицо довольно крупным планом, несмотря на дряхлость фото и ужасное разрешение, можно понять, что черты правильны и красивы.

Сердце замерло от странного ощущения, и я вдруг поняла, что меня так тревожит и вызывает резь в глазах. Просто на меня смотрела со сдержанным смехом в уголках губ…

Я.

Я сама на себя смотрела.

Воздух стал густым, хоть ножом режь. Одна из ртутных ламп судорожно мерцала, усиливая ощущение болезненной нереальности.

Не может быть!

Но… Тот же овал лица, разрез глаз, темные волны волос. Черт побери, конечно, я знаю, что этого не может быть. Наверное, тени легли как-то так, и зрение меня подвело.

Я почему-то в ужасе захлопнула папку, словно от того, что не буду смотреть на нее, женщина с фото испарится. Ну, на крайний случай, перевоплотится в кого-то другого.

– Тук-тук, можно?

Я словно вылетела из небытия в реальность. Не дожидаясь ответа, в кабинет ввалилась Инга Зайцева по логичному прозвищу Зайка. Наверное, добрая половина отделения давным-давно забыла или вовсе никогда не знала ее имени. По крайней мере, те, кто не сталкивается с документами в личных делах.

– Мне сказали, ты к Кондратьеву пошла. Что у тебя здесь?

Я прижала папку двумя руками к столу.

– Что надо. Чего тебе?

Прозвучало не так чтобы грубо, а скорее испуганно. Даже растерянно. Но я и в самом деле внезапно выпала в этот кабинет из квартиры Кейро…

– Да я хотела попросить сфотать меня. Пыталась сделать селфи, только не получается. Ну, плохо получается.

Я заметила, что сегодня Зайка накрашена просто по театральному, и форменная юбка у нее короче на два пальца, чем положено. Нет, конечно, по поводу одежды начальство у нас не лютует, джинсы и футболки – наше все, но уж если надел форму – будь добр, выгляди по уставу.

– Опять будешь всякие соблазнительные позы принимать? – я покачала головой. – Начальство залезет ненароком в твою инсту, увидит, как ты в погонах задницу клячишь… Нагорит тебе.

– Не нагорит. С чего бы нашему начальству по запрещенным сеткам лазить? Ну, сфотай, а?

– Позже, – я замахала рукой. – Я занята, идти отсюда. Позже сфотаю.

Когда за ней закрылась дверь, я, честное слово, была даже благодарна Зайке. За то, что она вытащила меня в реальный мир. Протрезвила, можно сказать.

Сейчас, когда первый шок прошел, я принялась искать разумные объяснения.

Во-первых, снимок был очень старым. Во-вторых, выцветшим за эти тридцать лет до безобразия. В третьих, судя по качеству фото, он изначально оставлял желать лучшего.

Я переборола в себе мистический тошнотворный ужас и осторожно открыла папку на странице с фото. Большеглазая женщина снова уставилась на меня в упор с ласковой усмешкой.