Экономическая антропология. История возникновения и развития (страница 7)
Соединив скелет и плоть, создав «голема» своего научного труда, этнографу следовало не останавливаться на достигнутом, но попробовать вдохнуть в него живой дух, ухватить типичные модели восприятия и мышления, некий усредненный, обобщенный образ мыслей человека из конкретного общества, продиктованный культурой и воплощающийся в ней. Сейчас такие рассуждения кажутся очевидными, а «дух» практически полностью совпадает с тем, что Бурдьё через полвека после Малиновского обозначит габитусом, но на тот момент идея взглянуть на мир глазами дикаря казалась несколько радикальной. Именно с поиском духа племени Малиновский связывал необходимость владеть местным языком – дело не только в том, чтобы самому понять рассказы туземцев или дать им возможность свободно говорить с вами на родном языке, не подыскивая жалких подобий нужных слов в пиджин-инглише, но и в том, что сам язык – это ценный источник категорий мышления, некая реальная, фиксируемая структура, приоткрывающая завесу перед миром неуловимых и эфемерных категорий мышления. Позднее схожая логика подтолкнет Клода Леви-Стросса на развитие структурной антропологии, стремившейся понять человеческое мышление через анализ лингвистических структур, языка, опосредующего наше мышление.
К сожалению, хотя на бумаге план исследования трех слоев жизни общества звучал отлично, в реальности он почти не позволял Малиновскому существенно продвинуться вперед. Несмотря на то что антропологи до него не говорили о проблеме источников, многие прекрасно понимали, что не всё, что они слышат, совпадает с истинным восприятием обычаев членами племени. Для того чтобы решить старую проблему источников, нужен был новый подход, а не более подробные таблицы. Тогда Малиновский обратился к функционализму.
Функционализм как направление в социальных науках строится на предположении, что всё, происходящее в обществе – институты, обычаи, традиции, бытовые и ритуальные действия, – решают задачу, стоящую перед обществом, то есть имеют ту или иную функцию. В начале ХХ века функционализм был одним из ведущих направлений в социальных науках, твердо опираясь на принципы позитивизма, приверженность которому Малиновский показал еще в свои студенческие годы, выбрав темой диссертации взгляды Маха. Позитивистский взгляд на общество в данном случае выражается в том, что культура предстает своего рода механизмом, который можно разобрать и, узнав назначение каждой из деталей, понять, как всё работает в целостности – подобно тому, как можно понять принцип работы автомобиля, зная законы физики и то, как работает каждый из элементов двигателя. Функционализм был логически близок эволюционизму, опирался в большей степени на исследование настоящего, чем прошлого, и мерил социальные тенденции меркой биологических законов. На первый взгляд функционализму не откажешь в логике – в самом деле, если люди что-то делают, они делают это для чего-то. Если какой-то институт существует, он существует с какой-то целью. Безжалостные ножницы эволюции отрезали бы всё ненужное и избыточное, оставив только те практики, которые позволяют решить стоящие перед обществом задачи. И действительно, Малиновскому удалось настолько успешно описать институты Тробрианских островов, в первую очередь дарообмен кула, с помощью функционального подхода, что, не будучи родоначальником функционализма, Малиновский прочно связал с ним свое имя, став его самым известным представителем и апологетом. К сожалению, несмотря на свою логическую красоту и даже определенную эффективность при сборе данных в ходе полевых работ, функционализм оказался в значительной степени бесплоден как метод познания. Он мало мог предложить для обобщения данных, зачастую сводя даже небольшое объяснение к пустому тавтологическому определению. На главную проблему функционализма указал еще нобелевский лауреат Герберт Саймон, отметивший, что такой подход позволяет увидеть, для удовлетворения какой именно потребности существует тот или иной институт. Однако он не дает ответа на вопрос о том, почему именно этот институт в именно такой форме был выбран для удовлетворения указанной потребности. Например, в подавляющем числе сообществ рождаются дети, и их надо как-то воспитывать. В зависимости от культуры, эпохи и региона, с этой задачей могут справляться родители, государственные или частные детские сады, за детьми может присматривать всё сообщество, няни, рабы, или, как на Тробрианах, воспитанием детей могут заниматься не отцы, а дяди. Просто сказав, что в данном обществе брат матери учит детей и воспитывает их, мы не продвинемся далеко вперед, ведь интересно узнать, почему на Тробрианах этим занимался брат матери, а, например, в состоятельных английских семьях XIX века – няня, чем вызвано это отличие в институте воспитания и влияет ли оно на другие сферы. С методологической точки зрения выводы, полученные с помощью функционализма, удовлетворяют критерию необходимости, но не достаточности, что означает, что они способны предоставить только часть из объяснения института, однако, хотя эта часть и может быть верна, ее недостаточно для того, чтобы понять этот институт.
Вторым столпом подхода Малиновского стала «материальная теория культуры». Напомним, что одной из главных проблем, которые возникали из-за концепции многослойной социальной действительности, где институты, их значение и реальная практика не совпадали друг с другом, была проблема ненадежности устных источников. В попытке решить данную проблему Малиновский предложил антропологам сосредоточиться на изучении неких фиксируемых, материальных проявлений институтов, убеждений и традиций. В определенном смысле это была капитуляция, признание ограниченности возможностей полевых работников – столкнувшись с невозможностью собрать точные данные через интервью, Малиновский предложил попросту заменить их, где возможно, собственным эмпирическим наблюдением. В самом деле, если вы фиксируете объективно происходящие события или и вовсе описываете материальные предметы, риск столкнуться с неправильными субъективными данными снижается. Разговор можно понять неправильно, но деревянная ложка – это деревянная ложка, тут ошибиться сложнее (особенно если вы видите, что ее используют как ложку). Конечно, на это можно возразить, что и объем собранных вами данных неизбежно упадет (не говоря уже о том, что этот подход никак не решает проблему субъективности самого антрополога – но на тот момент до разговоров об «антропологическом факте», не совпадающем с реальностью, было еще далеко). Однако в ситуации, в которой оказался Малиновский – стремительное исчезновение архаических сообществ, не потревоженных колонизацией и глобализацией, и сжатые сроки исследования, в любом случае заставлявшие оставлять что-то за пределами полевых работ, такой подход обладал существенными преимуществами.
Можно предположить, что Малиновский преследовал и еще одну цель – он стремился вывести антропологию на более высокий научный уровень, сделать ее более респектабельной дисциплиной. В начале ХХ века наука считалась во многом тем «серьезней», чем ближе она могла поставить себя к естественно-научным дисциплинам, служившим образцом истинно научного подхода. Делая упор на эмпирические исследования и активно прибегая к биологии в поисках метафор для объяснения жизни общества, Малиновский пытался дистанцировать себя от кабинетных антропологов, создать образ более серьезного мыслителя, занимающегося точной наукой. Это оказалось удачным не только с точки зрения восприятия его личности – Малиновский считался одним из ведущих умов своего времени, – но и привело к рождению собственно экономической