– Смилек, это ужасно. Я испугалась, что они потом придут к тебе и заберут тебя тоже. Они казались мне интеллигентными людьми. Но разве интеллигентный человек способен на такие издевательства?.. За что?!

Мариша, которой мама так ничего и не объяснила, прислушивалась к разговору. По мере того как отец слушал маму, его лицо становилось все бледнее. Но он не проронил ни слова – молчал, подперев руками голову.

Странные вещи рассказывала мама: про каких-то евреев в лапсердаках и ермолках, которых заставили подметать базарную площадь. Просто цирк устроили для толпы, нервно сказала она. Немцы специально разбрасывали мусор и тыкали в него сапогами, требуя немедленно подбирать. А тех, кто пытался сопротивляться этому унижению, били прикладами. Одного старика с белой бородой повалили на землю и волокли за бороду.

– Я узнала его,– плача, сказала мама,– это был ребе Аарон, отец Рахели, моей подружки детства, добрейший человек. Всю жизнь преподает Тору. За что они его так, Смилек? Я не могла этого видеть и убежала с базара. Мне так страшно, Смилек.

Папа понимал, что должен как-то ответить маме, поддержать ее. Но он не знал, что сказать, и не понимал, кого раньше успокаивать, потому что, конечно же, вместе с мамой расплакалась и Мариша. Она не понимала, кто это такие – евреи в лапсердаках – и за что их так обижают. Но мама плакала, и Марише стало по-настоящему страшно. В первый раз в жизни. И мама не подошла к ней, не обняла ее, не сказала, как всегда: «Пустяки, разве умная девочка станет плакать из-за таких пустяков? Вытри слезки, моя маленькая пани, и все будет хорошо». После таких обещаний девочка верила, что все действительно будет хорошо. Но сейчас мама не сказала этих волшебных слов, она вообще не смотрела в сторону Мариши.

С того дня в их доме поселился Страх. Днем он прятался за занавеской, а ночью приплывал в Маришины сны. Она просыпалась и боялась пошевелиться, потому что его тень была во всех углах ее комнаты. А самое ужасное – когда Мариша побежала спать к родителям, она поняла: этот Страх жил и у них в спальне.

И напрасно папа говорил маме, что все наладится и можно жить и при немцах. Да, они убили тех евреев в ермолках, вывезли за соляные копи и убили тридцать двух евреев из религиозного района. Но в их районе ведь все относительно тихо. И он даже держит свой магазинчик. А в их доме, этажом ниже, поселился немецкий офицер, и ничего, никто их не трогает. Мама недовольно сказала:

– Смилек, эта тишина – утопия. Посмотри, что делается в Кракове. Их всех загнали в гетто.

И папа ничего не ответил.

А теперь эти повязки, с которыми родители должны выходить на улицу. Да, Марише не нужно надевать повязку на рукав. Но в первый же день, когда она вышла с родителями из дома, ее заметил мальчик Влад. Мама, как всегда, вела Маришу за руку, и так было уютно держать свою ладошку в ее теплой ладони. Но Влад посмотрел на нее так странно, что Мариша под его взглядом невольно вытянула ладонь из маминой руки. Мама от неожиданности остановилась, о чем-то подумала и продолжила идти рядом с дочкой. На следующий день, когда Мариша увидела Влада во дворе, она попросила у мамы разрешения погулять с ним и выбежала на улицу. Ей так надоело целый день сидеть дома, когда все ее подружки ходят в школу. Она собиралась спросить Влада, хочет ли он почитать книгу «Дети капитана Гранта», которая ей очень понравилась, но Влад, увидев ее, быстро пошел к своему дому.

– Эй, Влад, подожди! – крикнула ему Мариша.– Я хотела тебе кое-что рассказать!

– А я с евреями не разговариваю,– не оборачиваясь, ответил Влад и скрылся в подъезде.

Мариша, расстроенная, вернулась домой. Что значит – с евреями он не разговаривает? Ведь только на прошлой неделе они вместе играли в прятки, и Марише дважды так удалось спрятаться, что Влад ее не нашел. За это он получил два щелбана, легонечко, совсем не больно, и они вместе смеялись. А сегодня он с евреями не разговаривает… Разве сегодня она стала другой Маришей? И что ему плохого сделали евреи? И почему вообще Мариша еврейка? Чем она отличается от других девочек, которые ходят в школу?

Мама выслушала Маришу и вместо того, чтобы, как обычно, дать ей точные и понятные ответы, пробормотала:

– Тучи сгущаются…

И предложила дочери помочь ей на кухне.

– Не хочу тебе помогать! – зло ответила Мариша и ушла в свою комнату. Там она наконец расплакалась от непонятных ее маленькому сердцу обид.

Вскоре она лишилась и своей комнаты. Нет, прежде она осталась без шубы и мехового воротничка на новом пальто. А впереди, за занавеской, пряталась зима… Отец пришел и сказал, что есть новое предписание. Евреи должны сдать меха в немецкую комендатуру. За неповиновение – расстрел. Красивая Маришина белая шубка с большими меховыми помпонами и пелеринкой… Мама всегда говорила, что она в ней похожа на маленькую Герду из сказки «Снежная королева». И Мариша всегда ждала зимы, чтобы вновь стать принцессой. Теперь ей больше не быть принцессой.

Но вдруг мама возмутилась: она должна что-то придумать, а не вот так, по первому приказу, бежать и отдавать свои вещи. И мама придумала – поговорила с соседкой, женой доктора пана Ягодского. Он всегда лечил Маришу, когда у нее была температура или болел живот. Мама сказала папе, что пани Ягодская согласна хранить их шубы до лучших времен. А мама должна ей за это подарить свое кольцо с изумрудом, которое, как оказалось, всегда очень нравилось пани Ягодской. И мама готова его отдать, ей не жалко. Папа пожал плечами. И шубы однажды ночью переехали в квартиру Ягодских – до лучших времен. А воротнички от зимних пальто папа отнес в комендатуру.

Но лучшие времена не наступали. Похоже, что наступали худшие. Папа шепотом рассказал, что получил весточку от своей сестры Берты. Ее муж заплатил огромные деньги, и она с детьми и Маришиной бабушкой едет к ним из Кракова, из этого ада. Поэтому Мариша теперь должна будет спать в родительской комнате. Это Маришу не расстроило, она почти каждую ночь бегала прятаться от Страха к маме в кровать. Можно немножко пожить и без собственной спальни.

– Это ведь не навсегда? – спросила она папу. И папа опять промолчал.

Новые гости ей не понравились. Два Маришиных кузена бесконечно плакали, держали свою маму за подол юбки и писали в штаны. Хотя старшему исполнилось уже целых пять лет. А у младшего был почти беззубый рот, и поэтому мальчик казался маленьким некрасивым старичком. И еще они все время хотели есть, и старший мальчик крал у Мариши еду прямо из тарелки. Что тетя Берта и бабушка рассказывали родителям, девочка толком не поняла. Они закрылись в родительской комнате и говорили там целый вечер. Мариша слышала приглушенные мамины возгласы:

– Какой ужас! Как такое может быть?!

– Боже мой, Смилек,– сказала мама перед сном, укладываясь в кровать.– Теперь я понимаю, что нам еще повезло здесь, в Величке.

Но Мариша не понимала, в чем состоит их везение… Вместо учебы в школе она целый день сидит дома, и только иногда, поздно вечером, когда совсем темно, пани Ванда приходит с ней заниматься. Мальчик Влад перестал играть с Маришей. Многие другие дети с их улицы тычут в нее пальцем и обзывают жидовкой. А приятные соседи, которые раньше улыбались ей и называли юной пани, проходят мимо с таким видом, словно у них постоянно болят зубы. У Мариши больше нет своей комнаты, она почти не выходит во двор и играет только с кузенами, с которыми ей играть не интересно.

Вчера мама вбежала в квартиру и долго не могла отдышаться. Оказывается, немецкий офицер, который снимает квартиру на втором этаже, перегородил ей дорогу и стал кричать на весь коридор грязные, гнусные вещи. Она еле вырвалась и бросилась бежать домой. Он бросал ей вслед какие-то угрозы, но мама уже захлопнула дверь. А казался таким интеллигентным человеком!

– Если бы ты жила в Кракове, тебе бы уже давно никто из них не казался интеллигентным человеком. Ты просто всего ужаса представить не можешь,– сказала бабушка маме.– А здесь пока терпимо. Лишь бы хуже не было.

Лишь бы хуже не было… Однажды отец пришел домой и застыл в прихожей, опираясь на дверной косяк.

– Что опять случилось, Смилек?! – бросилась к нему мама.

Он прошел в гостиную, сел на диван и продолжил молчать, странно покачивая головой. Маришу страшно пугали любые странности в поведении отца, раньше всегда такого спокойного.

– Плохие новости,– наконец сказал он.

– Боже мой, Смилек, по тротуарам нам ходить нельзя. Пользоваться поездом тоже запрещено. Что на этот раз они придумали?

Мама давно уже не объясняла, кто это «они». Мариша понимала… Блестящие мотоциклы, блестящие сапоги, блестящие пуговицы, чужая речь. Страшные люди с довольными улыбками.

– Похоже, Хеника, что теперь нам разрешат пользоваться поездом,– продолжил папа,– только не думаю, что это привилегия. На всех улицах объявления, огромные плакаты, обращения к евреям и полякам Велички. От нас требуют быть готовыми к депортации из города. Взять с собой все документы и драгоценности. Полякам запрещают любые контакты с нами. За укрытие евреев, за хранение их вещей, за открытые окна квартир в день депортации всех нарушивших приказ ждет расстрел. Вот такие новости. Собирают на железнодорожной станции.

– Что делать, Смилек? – спросила мгновенно побледневшая мама.

– Я не знаю,– честно ответил отец и закрыл лицо руками.

Величка, 24–26 августа 1942 года

Мама упаковала Маришины вещи в маленький саквояж. А себе и отцу приготовила длинный черный чемодан, с которым раньше она ездила на море. Тете Берте и бабушке ничего не нужно было складывать, у них все и так лежало в большом бауле, с которым они приехали из Кракова. И Мариша стала ждать дня депортации. Что это за странное слово – «депортация»,– она не очень понимала. Но папа объяснил ей, что они должны будут оставить свой дом и переехать в другое место.

– На сколько времени? – спросила обстоятельная Мариша.

Папа вздохнул и пожал плечами.

– Ничего,– сказала Мариша и погладила отца.– Помнишь, ты мне рассказывал, как служил в армии и вы иногда спали в чистом поле? Главное, мы все равно будем вместе.

– Ты большая и умная девочка,– ответил тот и крепко прижал ее к себе.– И ты храбрая девочка. И поэтому, что бы ни случилось, ты ничего не должна бояться.

Марише не понравились все эти напутствия. Папа никогда с ней так не разговаривал. Но она ничего не ответила и вновь погладила его по руке. Он выглядел таким расстроенным, каким она не видела его ни разу за свою маленькую жизнь.

А когда вернулась мама, Мариша поняла, почему папа говорил ей все эти странные вещи. Они и так всю ночь шептались, пока дочка спала, а вчера вечером мама опять ходила к пани Ягодской и пришла оттуда расстроенная.

С родителями в последние дни творилось что-то непонятное, и от этого на сердце у Мариши все время было холодно. То мама плакала, то шепталась с отцом, то убегала куда-то. А когда вернулась от пани Ягодской, то сказала отцу:

– Драгоценности и картины она соглашается взять на хранение, а ее,– мама кивнула в сторону Мариши,– ни за что.

Мариша обрадовалась. Она не хотела, чтобы ее брали на хранение. Что она – чемодан какой-то? Но мама не слушала никаких возражений. Сегодня она вновь ушла и вот сейчас вернулась. Взбежала на их третий этаж, запыхавшись.

– Дай Бог, чтоб получилось, Смилек. Пани Ванда согласилась оставить ее у себя,– произнесла она, вытирая глаза.

Может, она плакала, а может, ей ресничка в глаз попала, как недавно Марише.

* * *

Маленький сын тети Берты заболел. Он кричал уже две ночи и мешал Марише спать. У него была температура, но доктор пан Ягодский сказал, что очень занят и не сможет прийти осмотреть мальчика. Берта с бабушкой по очереди носили его на руках. Потом бабушка сняла сережки, и мама опять побежала к пану Ягодскому. И он все-таки пришел и принес какие-то лекарства. И все очень благодарили его. Но он не хотел слушать благодарности и быстро вышел из квартиры.

– Он боится даже находиться здесь, словно мы прокаженные,– сказала мама.