– Хуже, мы – евреи,– ответил отец.

Марише хотелось кричать и требовать объяснений. «Ну и что, что мы евреи?!» Но она не вмешалась, а спряталась в углу комнаты за занавесками, около любимого мамой вазона с олеандром. Там родители, может быть, ее не заметят и не начнут уговаривать идти ночевать к пани Ванде. Она ведь уже сказала им, что не хочет никуда идти.

Но папа, конечно, быстро обнаружил ее.

– Послушай, детка, сейчас не время для капризов. Пойми это, пожалуйста.

– Не хочу понимать! – обиженно ответила Мариша.

– Тогда ты это поймешь потом,– неожиданно строгим голосом поизнес отец.– Мы с мамой должны уехать. А ты останешься у пани Ванды. Ненадолго.

– А почему вы не хотите брать меня в свою депортацию?

– Потому что мы… мы не знаем, как там всё… Понимаешь? Ты еще маленькая, а вдруг там будет тяжело и плохо.

– А тетя Берта не оставляет своих деток,– насупившись, выдала свой главный аргумент Мариша.

– Ей негде оставить их. Кроме того…– Отец тяжело вздохнул и замолчал. Затем поднялся, давая понять Марише, что больше на эту тему говорить не будет.– Дай мне руку, и мы пойдем. Твой саквояж я уже отнес пани Ванде.

– Ты должен еще зайти к мужу пани Рожены, моей портнихи,– напомнила мама.– А Оскару ты написать успел?

– Да. Только когда еще письмо попадет к нему?

Но мама уже не слушала папу. Сжав губы, она держала за руку Маришу и смотрела ей в лицо. Марише даже стало не по себе:

– Что с тобой, мама?

– Я хочу насмотреться на тебя, моя девочка,– ответила мама, и Мариша прижалась к ней так крепко, что почувствовала мамино прерывистое дыхание над своей головой.

Мариша поцеловала маму, тетю Берту и бабушку, показала язык старшему кузену, а младшего погладила по голове. Затем дала руку отцу и пошла с ним к пани Ванде.

* * *

Ночью Мариша проснулась и удивилась, что видит в окно звезды. Дома родители плотно закрывали шторы, и в комнате всегда было темно. А здесь серебряные стволы деревьев, как сказочные Гулливеры, высились в проеме окна. И вдруг она вспомнила все события вчерашнего дня. И главное – что это не ее дом. Она вспомнила, как пани Ванда приняла ее и уложила на кровать своей дочери. Она сказала, что Ядвига сейчас в деревне у родственников, там в такие дни лучше для ребенка.

Мариша забралась на подоконник и оглядела чужую улицу. Низенькие дома, аккуратные заборы, фонарь на тонкой шее освещает резную калитку… И тишина. Девочке стало зябко и грустно, словно эта ночь оставила ее одну на всем свете. Мариша посмотрела вниз. Земля, казалось, была совсем близко, и она, не раздумывая, зажмурила глаза и спрыгнула с подоконника.

Дверь открыла мама. И застонала…

Неужели она больше не любит Маришу?.. Отправила ее к пани Ванде. Не хочет ее видеть. Но Мариша прижалась к маме, и та крепко обняла ее… На сердце стало теплее. Значит, все в порядке. Мариша быстро, пока мама не передумала, прошмыгнула в ее спальню. Забралась на большую родительскую кровать и прямо в платье заснула сном почти счастливого ребенка.

Утренний свет так и не разбудил ее. Родители держали шторы закрытыми. Разбудили Маришу их приглушенные голоса. Мариша предпочла лежать тихо, хотя ей очень хотелось броситься к ним обоим и обнять крепко-крепко. Это ведь так просто, они – вместе, как всегда. Она, мама и папа. И завтра они поедут в какое-то далекое путешествие. Мариша возьмет книги, и мама будет читать ей всю дорогу, а может быть, рассказывать сказки.

Мариша прислушалась. Родители спорили шепотом.

– Смилек, мы не можем взять ее на погибель,– сказала мама.

– Почему ты уверена в самом плохом, Хеника? – спросил отец.

– Чувствую. Это западня.

– Что будет, то будет, но ребенок останется с нами. Я не могу оторвать ее от сердца.

– А я могу,– сказала мама.

Мариша не все поняла. Она всей душой была на стороне отца, который не хотел оставлять ее одну. Но знала, что в их маленькой семье окончательное решение всегда за мамой. Хотя потом она скажет, что папа тоже так решил.

Тишина… Почему они все сидят и молчат? Что это за игра такая? Удивительно, даже маленький кузен Яцик не плачет. Он сидит на руках у бабушки и сосет длинные уши старого плюшевого зайца Мариши. На днях она слышала, как тетя Берта радовалась, что у него наконец режутся зубки. Но бабушка тоже ведет себя странно, ничего не говорит Яцику, не вытирает его слюнявый рот, не отбирает зайца. Сейчас мальчик показался Марише не таким уж и несносным. Она взяла платок и вытерла ему ротик.

А потом тоже села в уголке дивана, достав из шкафа любимую книжку сказок. Нашла сказку о принцессе Несмеяне. Вот и она сегодня такая принцесса Несмеяна. Даже улыбаться не хочется. И читать нет желания.

Мама готовила бутерброды всем на дорогу. Аккуратно паковала их – как знать, когда их там накормят, в той «депортации». Мама любила порядок. Мариша издалека посчитала и успокоилась: бутерброды были приготовлены и для нее.

Но тут мама подошла к отцу и крепко взяла его за руку:

– Я тебя умоляю. Пойди к пани Ванде вновь. Уговори ее взять Маришу. Потом будет поздно.

– Это невозможно, Хеника,– выдохнул отец,– все улицы оцеплены… Они основательно готовятся к завтрашнему утру.

Мама закрыла лицо руками. Она не плакала, просто сидела и раскачивалась. Мариша не могла ее видеть такой. Она принесла маме забытую на туалетном столике брошь и хотела прикрепить к ее платью. Села рядом. Мама отвлеклась, посмотрела на брошь. Они когда-то вместе купили ее в магазине украшений. Это был букетик цветов, листья и лепестки светились яркими камешками. Он напоминал ветку маминого олеандра.

– Тебе нравится эта брошь? – спросила мама Маришу.

– Очень,– честно призналась Мариша.– Она словно веточка нашего олеандра.

Мама поцеловала Маришу и пристегнула брошь ей на блузку, под воротничок.

– Так ты выглядишь совсем взрослой девочкой,– сказала она.– Только почему ты растрепанная?

– А причеши меня,– попросила Мариша,– как раньше.

Мама сделала ей ровный пробор, заплела две тугие косички и вплела в них голубые ленты.

– Ну вот,– наконец улыбнулась она,– сейчас ты совсем как маленькая польская пани. Ты совсем не похожа на еврейку.

Быть похожей на еврейку – плохо. Мариша давно поняла это. Но что делать, если мама, и папа, и бабушка, и тетя Берта с кузенами – все похожи на евреев? И поэтому должны завтра уехать из своего дома, оставить стол и стулья, и красивый резной буфет, картины и вазы, и любимую Маришину чашку, из которой она всегда ест мамин компот.

Мариша посмотрела в зеркало. Ей очень понравились косы с голубыми лентами. Мама так красиво их заплела.

Послышался тихий стук в дверь. Родители переглянулись, но никто из них не решался пойти в коридор. Наконец отец открыл дверь, и Мариша услышала его громкий шепот:

– Боже, пани Ванда, вы пришли к нам, несмотря ни на что!

– Я очень волновалась за Маришу,– ответила женщина.

Ванда прошла в гостиную и укоризненно посмотрела на девочку.

– Слава Богу, беглянка нашлась,– улыбнулась она.– Вы не представляете, пани Хеника, как я испугалась, когда утром обнаружила кровать пустой. Но весь город оцеплен. Не так-то просто оказалось добраться до вашего дома.– Она обратилась к Марише: – Тебе не понравилось у меня?

Но девочка спряталась за маму.

– Пани Ванда,– сказала та,– ей только девять лет. Вы уж извините ее за бегство

– Ну что вы, я понимаю. Каждый ребенок хочет быть рядом с родителями.

– Да, конечно. Но не в нашем случае. Пани Ванда,– быстро заговорила мама, стараясь освободить свою руку от Маришиной,– спасите ее. Мы не знаем, что ждет нас. Никто ничего не знает… Поверьте, она единственный свет в моей жизни. Я никогда не оставила бы ее. Но сегодня, сейчас… – Мама повернулась к дочери и сказала решительно, как только она умела говорить: – Мариша, ты должна идти с пани Вандой. Так нужно, понимаешь? Не упрямься, девочка, не дуй губки. Лучше улыбнись мне и папе. Твоя улыбка всегда будет с нами. Возьми с собой книжку. Мы остановились на самом интересном месте. Я заложила эту страницу цветком олеандра, который ты любишь. Пусть он лежит там…

– Ты вернешься, и мы дочитаем ее? – спросила Мариша.

– Обязательно! – уверенно ответила мама. Она посмотрела на пани Ванду и тихо сказала: – Я понимаю, что обременяю вас. Мне больше некого просить…

Пани Ванда расстроенно молчала. Вновь в квартире повисла тишина, словно даже стены в ней ждали ответа. И Мариша про себя тихонько загадала: пусть пани Ванда откажется. Но та только покачала головой и тихо спросила девочку:

– Ты больше не убежишь?

Часть вторая

Величка, 1982 год

Рожена впервые почувствовала приближение старости, когда не смогла вдеть нитку в иголку. Сколько ни вглядывалась в тоненькое ушко, ни щурила глаза – а нитка проскальзывала мимо. Дело было не в очках, очки она давно себе справила. Руки дрожали. Меленькая такая дрожь…На стол руку положишь – сильные, привычные к труду пальцы. С утра до ночи, день за днем обшивала она своих заказчиц. А теперь вот так предательски дрожат руки…

Рожена привыкла быть одна по вечерам. Днем всегда в доме шумно. Женщины приходят забирать заказы. Рассказывают городские новости. Интересуются ее житьем-бытьем. А какое у нее житье-бытье? Уже за семьдесят… Годы пробежали быстро. Больше в работе, чем в отдыхе. Мужа тридцать лет как нет рядом. Внук тоже больше не приедет к ней на своем мотоцикле, не будет форсить перед местными девочками, делая крутые виражи. Так нелепо погиб. Веслава служит у чужих людей. Вот и получается, что одиночество и есть вся ее жизнь… А подругой стала швейная машинка.

И вдруг новость… Веслава приезжает из Америки. Написала письмо, что будет жить пока у нее. Не ладится у нее с Каролем, не хочет возвращаться к нему. Что ж тут поделаешь? Но радость какая! Дочь едет домой. Хоть и маленький, но свой дом. Здесь она росла, отсюда с подружками на всю ночь убегала к реке, здесь с матерью спорила, замуж выходила… Дом, конечно, старый, но родные стены всегда теплые и надежные.

Веслава вернулась в конце августа, как раз на день смерти Збишека. Не пришлось одной Рожене стоять перед могилой мужа, тяжело молчать. Рассказывать ведь нечего. Все суета, пуговицы, кнопки, подкладки, срочные заказы, придирки заказчиц. Иногда до слез доведут. А нынче в доме посветлело. Веслава изменилась – стройная, похудевшая. Коротко подстриглась, прямо голливудская звезда! Вот что Америка с людьми делает!

За неделю переговорили, казалось, обо всем, а Веслава еще и между делом потолки побелила. Не может дочка сидеть без работы. Только вот шить не любит. Говорит, что с детства насмотрелась, как мать ползает по полу, платья выкраивает и подшивает. У нее на швейную машинку стойкая аллергия.

Смотрит Рожена на дочь, думает, как судьба ее теперь сложится. Сказала Веслава, что, может быть, уедет обратно в Америку. Может, даже на Аляску. Улыбается как-то загадочно. Неужели в той стране медом все мазано, что ее обратно тянет?

Так и спросила Рожена дочку: что, мол, тебя там медом кормили? А Веслава рассмеялась и ответила:

– Угадала, мама! Точно! Именно его мне каждый день в молоко клали.

И рассказала про своего американского хозяина. Слушала Рожена, подперев щеку, даже шитье отложила. Вот это муж, вот это любовь, так заботиться о больной жене! Только в романах Рожена о такой большой любви читала. Они со Збишеком тоже любили друг друга. Да только так уставали оба, что к вечеру на романтику сил не оставалось. Да и время было не романтическое. Война по молодости проехала. Выживать надо было…