Я сказал то, что было на уме у нас обоих:

– Не понимаю, какого черта мы должны принимать его сторону. Только потому, что Г. М. решил выступить в его защиту? Или потому, что он имеет вид честного парня, который всегда готов одолжить десятку и помочь в беде? Проблема в том, что все выглядят виновными на скамье подсудимых. Если обвиняемый владеет собой, это плохой знак. Если сходит с ума – еще хуже. Пожалуй, во всем виновата наша британская вера в то, что не будь человек виновен, он бы никогда не оказался на скамье подсудимых.

– Хм… – произнесла моя жена с тем сосредоточенным выражением лица, которое обычно предвещает безумные идеи. – Я тут подумала…

– Говорят, это ужасно вредно.

– Да, я знаю. Но, Кен, пока свидетели давали показания, я не могла не думать о том, что только невиновный мог вести себя настолько нелепо. Но потом сказали, что он не принимал никаких наркотиков. И если медицинское заключение это подтвердит… Что ж… Тогда Г. М. все же придется сделать ставку на невменяемость.

Чего хотел добиться Г. М. от последнего свидетеля, было совершенно непонятно. Он долго мучил Дайера, требуя, чтобы тот подтвердил, что Хьюм в день убийства пытался связаться с Ансвеллом еще в девять часов утра. Правда, Г. М. сделал одно интересное замечание о стреле, которая послужила орудием убийства, но даже этот момент остался загадкой. Г. М. привлек всеобщее внимание к сломанному синему перу. Перо было целым, когда Дайер видел стрелу на стене до убийства? О да. Вы уверены? Абсолютно. Однако половина пера исчезла, когда обнаружили тело? Да. Осталась ли она в комнате? Нет; ее искали, следуя чистой формальности, но так и не нашли.

Последняя атака Г. М. казалась еще более туманной. Три стрелы над камином целиком крепились к стене? Не совсем, ответил Дайер. Две из них, образующие стороны треугольника, целиком, но та, что была в основании и пересекала остальные, лежала на небольших скобах и отставала от стены примерно на четверть дюйма.

– Г. М. задавал вопросы голосом кротким, как у ягненка, – заметила Эвелин. – Послушай, Кен, это весьма странно. Он умасливал дворецкого, будто тот был свидетелем защиты. Думаешь, мы могли бы сейчас повидаться с Г. М.?

– Сомневаюсь. Вероятно, он обедает с прочими барристерами.

В этот момент один человек привлек наше внимание. Был ли он сотрудником суда или посторонним, жаждущим поделиться своим открытием, мы так и не узнали. С ловкостью, достойной Маскелайна^[12], он протиснулся через толпу и хлопнул меня по плечу.

– Хотите увидеть двух участников Большого Процесса? – спросил он шепотом. – Они прямо перед вами! Вон тот справа – доктор Спенсер Хьюм, а слева – Реджинальд Ансвелл, кузен того самого. Они спускаются с нами и вынуждены идти рядом. Тсс!

Двое мужчин, на которых он указал, стояли зажатыми толпой у перил мраморной лестницы. Холодный мартовский свет, проникавший в окна, обходился с ними не вполне любезно. Доктор Хьюм был толстяком среднего роста c седеющими черными волосами, разделенными на пробор; они были настолько аккуратно расчесаны, что его круглая голова напоминала колесо. Когда он смотрел по сторонам, мы видели самоуверенно вздернутый нос и недовольно поджатые губы. В руках он держал весьма неуместный цилиндр, стараясь спасти его от участи быть расплющенным.

Рядом с ним оказался молодой человек, что сидел за столом солиситоров, тот самый, которому кивнул Дайер, проходя мимо. Он был хорошо сложен: сухопар, подтянут, широкоплеч; на его лице проступали красиво очерченные скулы. Портной на славу потрудился над его костюмом. Он стоял, рассеянно постукивая кончиками пальцев по котелку в руке.

Когда парочка двинулась вниз, шаркая ногами, как это принято в Олд-Бейли, они обменялись быстрыми взглядами и решили наконец друг друга заметить. Я ожидал проявлений враждебности, однако они предпочли ее не выказывать, и, пока велась натянутая беседа, воздух между ними сгустился и сделался вязким, будто клей.

Реджинальд Ансвелл говорил тоном, идеально уместным на похоронах.

– Как держится Мэри? – спросил он хриплым шепотом.

– Боюсь, неважно, – покачал головой доктор.

– Очень жаль!

– Да, к несчастью…

Они спустились на одну ступеньку.

– Я не видел ее в зале суда, – заметил Ансвелл, почти не разжимая губ. – Она будет выступать свидетелем?

– Только не свидетелем обвинения. – Доктор Хьюм с любопытством посмотрел на своего спутника. – А почему они не вызвали вас?

– О нет, мне это ни к чему. Да и защите я не нужен. Ничем не могу помочь кузену. Я приехал, уже когда он… потерял сознание. Бедный Джим. Мне казалось, он сделан из более крепкого материала. Разумеется, он совершенно безумен.

– Поверьте, я вам весьма признателен, – пробормотал доктор Хьюм, быстро оглядываясь через плечо, – и сам хотел бы подтвердить это под присягой… Однако у прокурора остались на этот счет некоторые сомнения, да и сам обвиняемый говорит… – Он замолчал. – Надеюсь, вы на меня не в обиде?

– Нет. О нет. Однако вам нужно знать, что в нашей семье имелись случаи безумия. – Они миновали почти целый пролет. – Ничего особенного, конечно. Легкое помрачение рассудка несколько поколений назад. Интересно, чем его сейчас кормят?

– Кто знает? – ответил доктор и тут же процитировал: – «Он горькую сегодня пьет, – ему в ответ капрал»^[13].

– Какого черта, – тихо произнес Ансвелл, – при чем здесь армия?

– Это было сказано для красного словца, мой друг. К тому же я не знал, что вы по-прежнему связаны с армией, – озабоченно проговорил доктор. Они остановились под высоким куполом центрального зала с его тусклыми фресками. Теперь доктор Хьюм был настроен весьма доброжелательно. – Будем откровенны: все это весьма печально. Вам известно, что я потерял брата. Однако жизнь продолжается; как говорится, мужчины должны работать, а женщины – скорбеть. Кажется, нам стоит поскорей забыть об этом неприятном деле, не так ли? До свидания, капитан. Не будем пожимать руки у всех на виду; в сложившихся обстоятельствах это покажется непристойным.

После этих слов доктор поспешил скрыться в толпе.

Жизнь окончил Дэнни Дивер, похоронный марш трубят…

Полк построился в колонны, нас уводит капитан….

Было что-то в атмосфере этого места, что настраивало людей на морализаторский лад. Возможно, поэтому эти строки проносились в моей голове, однако неожиданное и приятное появление Лоллипоп, светловолосой секретарши Г. М., которая пробиралась к нам сквозь поток людей, в мгновение ока рассеяло наваждение. Лоллипоп остановилась перед нами как раз в тот момент, когда покрасневшая Эвелин (она была невероятно привлекательна) говорила мне: «Ради всего святого, пойдем отсюда…»

– Привет! – выдохнула Эвелин.

– Меня послал Г. М., – пояснила Лоллипоп, что было, пожалуй, излишне. – Он хочет вас видеть.

– Где он? Чем занят?

– Сейчас, должно быть, ломает мебель, – неуверенно произнесла Лоллипоп. – Когда мы виделись в последний раз, он сказал мне, что собирается этим заняться. Думаю, к тому времени, когда вы его найдете, он будет обедать. Идите в таверну «Голова Мильтона», это на Вуд-стрит в Чипсайде, прямо за углом. Боже мой, боже мой.

Обширные познания Г. М. по части странных заведений объяснялись его знакомствами со странными типами (и чем хуже у них репутация, тем лучше). «Голова Мильтона» располагалась в конце чуднóй маленькой улочки, отходящей от Вуд-стрит; казалось, стеклянные окошки таверны не мыли со времен Великого пожара^[14]. Внутри тоже пылал «великий пожар», сражаясь с промозглой мартовской погодой, которую подчеркивала стоящая на подоконниках искусственная герань. Нас проводили на второй этаж в отдельный кабинет, где мы обнаружили Г. М., сидящего перед большой оловянной кружкой с пивом и тарелкой с бараньими ребрышками. Запихав салфетку за воротник, он грыз одно ребрышко в манере, которую популярные кинофильмы обычно приписывают Генриху Восьмому^[15].

– Арр… – проговорил Г. М., открыв один глаз.

Я молчал, стараясь определить его настроение.

– Надеюсь, вы не собираетесь оставлять дверь открытой на весь день? – Его ворчливый голос оказался не таким уж злобным. – Хотите, чтобы я от пневмонии помер?

– Раньше вам удавалось находить верное решение таких задачек, когда, казалось бы, очевидные факты подсказывали совсем иное, – заметил я. – А как насчет этого случая?

Г. М. положил ребрышко на тарелку и широко раскрыл глаза; на застывшем лице отразилось удивление.

– Так-так, – произнес он, – значит, вы считаете, им удалось намылить шею старику, а?

– Не совсем. Г. М., скажите, этот парень виновен?

– Нет.

– И вы можете это доказать?

– Буду стараться изо всех сил. Все зависит от того, как они воспримут мои доказательства.

Не оставалось сомнений, что старик был обеспокоен и почти этого не скрывал.

– Кто поручился за вас по делу?

Он мрачно потер рукой свою большую лысую голову.

– Вы имеете в виду солиситора? Никаких солиситоров у меня нет^[16]. Видите ли, я единственный, кто ему поверил. Я всегда питал слабость к побитым собакам, – прибавил он, будто оправдываясь. Затем немного помолчал и продолжил: – Если вы ждете драматического появления скрытого свидетеля, который ворвется в зал суда в последние минуты, чтобы устроить переполох, советую выбросить это из головы. В присутствии благочинного Рэнкина устроить переполох не легче, чем на шахматной доске. И я хочу, чтобы все происходило именно так: один ход за другим, как в шахматной партии. Или, может быть, как на охоте. Помните песенку про Джона Пила: «Сначала найти, потом отследить, потом поутру уничтожить…»?^[17]

– Что ж, желаю удачи.

– Вы могли бы помочь, – пробурчал Г. М., наконец добравшись до сути дела.

– Помочь?..

– Да помолчите вы, черт возьми! – перебил меня Г. М. – Я не собираюсь с вами хитрить или подставлять под арест. Я лишь прошу передать сообщение, которое нисколько вас не скомпрометирует, одному из моих свидетелей. Сам я не могу, а телефону больше не доверяю, после того что узнал из этого дела.

– Какому свидетелю?

– Мэри Хьюм… Принесли ваш суп, так что ешьте и молчите.

Суп оказался превосходным. Г. М. немного расслабился и ворчал по разным поводам, что служило признаком (относительно) недурного настроения. В темном от сажи камине весело плясал огонь. После еды Г. М. расположился в кресле с толстой сигарой, положив ноги на каминную решетку, и с хмурым видом вернулся к нашей теме.

– Я не собираюсь ни с кем обсуждать это дело, – сказал он, – однако если у вас есть вопросы лично ко мне, а не к адвокату на процессе…

– Есть, – откликнулась Эвелин. – Зачем вам понадобилось доводить дело до суда? Разве вы не могли все рассказать полиции?..

– Нет, – ответил Г. М., – этот вопрос задавать запрещается.

Он глубоко затянулся, глядя в огонь. Я сделал вторую попытку:

– В таком случае можете ли вы объяснить, поскольку Ансвелл невиновен, как настоящий убийца умудрился войти и выйти из комнаты?

– Гори все огнем, ну разумеется могу! Иначе как бы я, по-вашему, защищал его в суде? – возмущенно откликнулся Г. М. – Только последний тупица стал бы соваться в это дело без альтернативной версии событий. Если подумать, все вышло довольно забавно. Решение этой загадки подсказала мне Мэри Хьюм. Славная девушка. Я сидел и размышлял и ничего не мог придумать, а потом она упомянула об одной штуковине, которая ужасно раздражала Джима Ансвелла в тюрьме. Я имею в виду окно Иуды. И тогда меня осенило.

– Вот как? А что такое окно Иуды? Только не говорите мне, что в окнах или на ставнях в кабинете был спрятан какой-то хитрый фокус.

– Ничего подобного.