Черный часослов (страница 12)
Не знаю, была ли вызвана его многословная откровенность абсентом, или он всегда был таким. Я в силу профессиональной деформации никогда не мог удержаться от того, чтобы дать быструю оценку и составить психологический профиль, как только передо мной оказывался человек, имевший отношение к расследованию. Алистер был склонен к театральности, гедонизму, и речь у него была выразительная и изысканная, как у настоящего бунтаря-интеллектуала. Я впервые задался вопросом, какой психологический портрет составил бы своему отцу. Ведь, когда он умер, мне было всего шесть лет, и все, что я помнил, – это объятия и игры, дни рождения и празднования Рождества. Смех, и поцелуи в лоб, и сказки на ночь – например, о продавщице спичек Андерсена…
– Все это было мне глубоко отвратительно, я ненавижу бизнес по продаже старинных книг. Высокая библиофилия превратилась в обычный материал для финансовых спекуляций. Я терпеть не могу аукционы вроде «Сотбис» и «Кристис», где уникальные произведения пускаются с молотка и мультимиллионеры покупают и продают их через своих консультантов по инвестициям, делающих ставки по телефону. Несколько десятков лет назад был продан на аукционе «Лестерский кодекс» Леонардо да Винчи, тетрадь, содержащая научные записи и наброски этого гениального человека, столь неутомимого в своем стремлении постичь все тайны мироздания. Это была самая дорогая из когда-либо проданных на аукционе рукописей: за нее было заплачено тридцать миллионов долларов. Ее приобрел Уильям Генри Гейтс-третий, более известный как Билл Гейтс. Я помню, как разговаривал с аукционистом, проводившим эти торги. «Он даже не видел рукопись, не явился лично, чтобы взглянуть на нее, – купил просто вслепую», – сказал он мне. Думаю, он испытывал некоторое сожаление, как и я. Прочел ли эту рукопись ее новый владелец, полистал ли ее хотя бы, попытался ли расшифровать эти записи, эти наброски, сделанные рукой гения? А как насчет Карла Лагерфельда, известного библиофила, модельера «Шанель»? У него была библиотека, насчитывавшая триста тысяч томов, он приобретал по сотне книг в день. Сто книг ежедневно! Сто книг для человека, у которого никогда не будет времени их прочесть! Сто книг, оставшихся без читателя! Сиротливых, бесполезных, лишенных своего предназначения… Как только коллекционер говорит мне, что у него в библиотеке более пяти тысяч экземпляров, я теряю к нему уважение. Мне становится ясно, что никакой это не читатель, а просто обманщик, обычный охотник за книгами, жаждущий лишь накапливать и обладать.
– Почему именно эта цифра?
– По моим подсчетам, это максимальное количество книг, которое человек может прочесть за жизнь. Вот представь, что ты пристрастился к чтению в десять лет, а теперь тебе шестьдесят. Сколько книг ты мог бы прочитать за пятьдесят лет? При среднем темпе две книги в неделю получается сто книг в год и пять тысяч за пятьдесят лет. Ты точно не хочешь абсента? – спросил Алистер, налив себе последний бокал и поставив пустую бутылку на пол.
Я отрицательно покачал головой и посмотрел время на телефоне. Алистер никуда не торопился; просто ему нужна была компания или внимательный слушатель, чтобы выговориться.
– Ах да, ты говорил, что у тебя мало времени… Я, наверное, не слишком помог тебе своими рассказами?
– А что, если я скажу вам, что «Черный часослов» может быть как-то связан со смертью вашей дочери?
Алистер отставил бокал, и лицо его исказила гримаса боли – я бы даже сказал, безграничного отчаяния.
– Никогда в наших разговорах она не упоминала никакой «Черный часослов» – ни разу. И я вообще не понимаю, что ты здесь делаешь, какое отношение ты имеешь ко всему этому?
– Я инспектор – вернее, бывший инспектор, – сразу же поправился я, – автономной полиции Эрцайнцы в Витории. Специалист по криминальному профайлингу. Сейчас я в отставке, преподаю в Академии Аркауте, и у меня нет никакого желания возвращаться на линию огня, однако несколько дней назад, после того как в Витории был найден мертвым известный книготорговец-антиквар…
– Эдмундо, Граф, – перебил меня Алистер. – Да, до меня дошло это печальное известие. На самом деле именно об этом был один из последних наших разговоров с Сарой.
– Она его знала?
– Кто же не знал Эдмундо? Его невозможно было не заметить там, где он присутствовал, а присутствовал он везде: на всех ярмарках, сделках, аукционах, где появлялись интересные экземпляры из коллекционных библиотек. Он был актером по жизни, яркой фигурой… Разумеется, мы его знали.
– Ну конечно, я понимаю, что в такой эндогамной сфере, как библиофилия, вы не могли не быть в курсе смерти Эдмундо. И спрашивал не о том, знала ли ваша дочь, кто он такой. Я имел в виду, доводилось ли им когда-либо сотрудничать, работать вместе?
– Да. Сара занималась выпуском факсимильных изданий, и, кроме того, она была директором Международной лиги антикварных книготорговцев.
– Расскажите мне о «Фишер Кинг».
– Это эксклюзивное издательство, работало только с уникальными экземплярами из крупных музеев и фондов, сотрудничало с лучшими специалистами в этой области: инкунабулистами, палеографами, фотографами, искусствоведами… Сара хорошо платила, и все хотели с ней работать – она никогда не допускала нарушений оплаты и задержек. Изучению каждой книги она посвящала по несколько лет, и в конечном итоге на свет появлялась копия, практически в совершенстве повторяющая оригинал, – как правило, это были ограниченные издания, максимум пятьдесят экземпляров, нумерованные и заверенные нотариусом. Лист ожидания у нее заполнялся буквально за несколько часов, после того как она анонсировала свой следующий проект.
– А какой был вклад ее мужа в это дело? – поинтересовался я.