– И да, и нет. Все в порядке. В относительном. Он страшно разнервничался из-за событий в доме. Только что уехала «Скорая». Все нормально. Приступ купировали, – скороговоркой выпалила Дороти, успокаивая скорее себя, чем падчерицу. – Проснется, первым делом станет расспрашивать. Вот я и звоню узнать: какие новости?

– Особо никаких. Ждем результатов экспертизы ДНК. Так что ни возраст косточек, ни пол младенца пока не известны.

– А какие-нибудь дополнительные подсказки? Пеленки там, что-то из предметов на теле не были оставлены?

Эйлин рассмеялась.

– И ты туда же. Я ровно эти же вопросы задавала Хикманну, он меня послал куда подальше с моими романтическими сантиментами. Пока не будет экспертизы, не будет и никаких зацепок.

– И все-таки. Мне кажется, между найденными скелетами возможна связь. Может быть, мужчина – отец ребенка?

– Дороти, не будем гадать на кофейной гуще. Даже одежда мужского скелета стандартная – джинсы, футболка. Куртка типа армейской. Возможно, по ней и можно определить год пошива, но никак не дату смерти.

– И все же. Если это случилось в восьмидесятых, тогда в моде у мужчин были длинные волосы и длинные усы. Ты спрашивала Джима про волосы? Если длинные – значит, парень был молодой.

– Дороти, говорю же: прекрати строить предположения. Наберись терпения.

– Ага. Так я и поверила, что ты сидишь сложа руки и терпеливо ждешь. Ну-ка признавайся что уже нарыла?

– Почти ничего. Полиция ищет тех, кто мог жить в доме, или тех, кто мог знать его обитателей тридцать-сорок лет назад.

– Я могу тебе сказать, кто жил там. Прежде всего это сами Габби и Артур. Еще мать Артура, твоя прабабушка достопочтенная миссис Колд. Она была уже совсем старенькой, я ее никогда не видела, но знала о ней. Генри часто рассказывал про ее чудачества. Кажется, ее звали Рахель. Если тебе интересно, я могу спросить у Генри подробности, когда он проснется. Дед твой плотно занимался пивоварней, Габби вела хозяйство. Генри решил попробовать себя в журналистике и уехал в Лондон, но вскоре вернулся. Часто у Габби гостили сестра Марта и брат Ник. И не просто гостили, но с семьями, с детьми, няньками и боннами. Тогда были популярны француженки-студентки, которых нанимали на лето заниматься с детьми. Ну и из приходящих: кухарка, уборщицы и два садовника. В доме всегда было многолюдно. Но так, чтобы из них из всех можно сложить какую-то историю – боюсь, и полиция ничего не раскопает.

– Я вчера ездила к Габби. Она, конечно же, ничего не помнит, – вздохнула Эйлин.

– Я бы на твоем месте связалась еще и с Патриком. Старый викарий женил и крестил не одно поколение семейства Колд. У него в церковной книге должны быть записи.

– Спасибо, Дор, хорошая подсказка. Я, правда, думала покопаться в бумагах Габби. Ты же знаешь, это поколение вело дневники и хранило письма.

– Если и сохранились, то она забрала все с собой в «Обитель». Зачем держать их в доме? Там она может их перечитывать, пересматривать.

– Я, сколько ни приезжала, никогда в ее комнате ничего похожего не видела.

– Ну, не будет же она держать все бумаги в коробке посредине гостиной. Наверняка или в бюро убрала, или в сундучке каком хранит под кроватью. Я бы с радостью приехала тебе помочь, но сама понимаешь… Генри…

– Даже не думай. Ты ему нужна там гораздо больше, чем нам здесь. Я обязательно поищу бумаги Габби, а ты пока береги себя и папу.

* * *

Кофе давно остыл, но идти на кухню делать новый было лень.

Вспомнился этот странный тип с белой прядью, напоминающей Круэллу Девиль. Та, правда, гонялась за сто и одним далматинцем, а этот – за одной Эйлин. Что-то ему надо… Понять бы что…

Эйлин снова взяла в руки телефон и нажала иконку «Тихая обитель».

– Маргарет Фостер слушает. Чем могу быть полезной?

– Можете, очень можете. Маргарет, это Эйлин. Пожалуйста, не пускайте никого к Габби.

– Никого-никого? Даже полицию? – уточнила администратор.

– При чем здесь полиция?

– Звонил какой-то детектив, сейчас поищу его имя, где-то записала, но у меня здесь на столе такой завал… – В трубке послышался шорох бумаг. – Вот, нашла. Люк Маккензи. Полиция графства Девон. Сказал, что завтра приедет к Габби задать пару вопросов.

– Телефон оставил?

– Да.

– Звоните ему! – Эйлин буквально закричала в телефон. – Врите что придет в голову, только отмените встречу. Или нет. Диктуйте номер. Я сама с ними разберусь. Она же практически недееспособная. Без адвоката допрашивать не имеют права. А пока, пожалуйста, повторяю: никого к ней не пускать. Договорились?

– Конечно.

Глава 5
Карл

Карл ненавидел этот дом, эту улицу и этот город. Ненавидел с первого дня. С тех пор, как мать забрала его из приемной семьи и привезла к себе. Приемная семья была не многим лучше, но все-таки их можно назвать семьей: свой мальчишка Уилл и еще двое приемышей, таких же, как Карл. Большой дружбы между ребятами не водилось, но перетереть школьные сплетни или гол, который легендарный Дэвид Симэн пропустил в 1995-м в финальной игре за «Кубок кубков», было с кем. Можно было после школы вместе закатиться в «Мак» или поиграть на приставке. В распоряжение детей был отдан сарай, где стояли стол для пинг-понга и старый провалившийся диван напротив такого же старого телевизора. К телеку была подключена приставка с первыми, тогда еще только-только завоевывающими рынок играми, и они с Уиллом часами гоняли незадачливого слесаря Марио и его друга Лисенка.

Приемные родители были лояльны и не грузили. Органы опеки еженедельно переводили кругленькую сумму на содержание детей, а мисс Дэй – их социальный работник, приходила раз в месяц с рутинной проверкой. Она откидывала покрывала с кроватей, проверяя свежесть простыней, и по-хозяйски, как дома, открывала холодильник, вынимала баночки с йогуртом, чтобы прочитать срок годности на них.

Таким образом, по крайней мере раз в месяц, в доме появлялись кексы и жаренная курица, а не бесконечные макароны с дешевым сыром или тосты с бобами в томате.

Когда матери наконец-то удалось отбить у Департамента социальной защиты ее кровное дитя и она забрала его домой, жизнь Карла не улучшилась. Оба не знали, как себя вести по отношению друг к другу. Мать бросалась в крайности: то заваливала его дорогими толстовками и покупала брендовые кроссовки, то вдруг объявляла, что денег нет и обещанные каникулы в лагере для начинающих футболистов при клубе «Арсенал» отменяются.

Как любой десятилетний мальчик, росший сначала в Доме малютки, потом в приемной семье, он мечтал о матери. О настоящей матери. К сожалению, женщина, так долго боровшаяся за свои материнские права, таковою не являлась.

Иногда он искренне удивлялся, зачем она вообще затеяла эту муторную процедуру возвращения ребенка, когда на самом деле он ей вовсе был не нужен.

Много позже, уже взрослым, Карл понял: ей нужен был реванш. Реванш над системой, которая, как ей казалось, отняла у нее счастье материнства.

С грустью Карл признавался себе, что счастья «сыновства» тоже не произошло. Голос крови не прорезался ни в одном из них, и жили они вместе по принципу «сказавши „а“, говори „бэ“».

Пока мальчик рос, мать худо-бедно заботилась о нем. А потом, по ее представлениям, пришла его очередь отдавать долги. Долги, которые он не брал. Именно это его буквально бесило. И бесило не столько то, что она ему говорила, сколько как она это делала. У нее даже голос менялся и глаза становились бесцветными. Чувствовалось, что она полна ненависти, но не к Карлу (хотя и к нему тоже), но к кому-то или чему-то, что составляло тайну его рождения.

«Может, я плод изнасилования, – иногда думал он, – и я похож на него, и теперь она вынуждена ежедневно видеть его/мое лицо».

Каждый раз, когда мать произносила сакраментальную фразу «Ты мне должен – я дала тебе жизнь», у него перед глазами начинали плыть красные круги, и он в бешенстве выкрикивал: «Еще раз скажешь это, и я заберу твою!»

Обычно она еще добавляла что-то злобное и обидное, но он был в таком бешенстве, что и не слышал. Дело заканчивалось тем, что Карл запускал в стену первое, что подворачивалось под руку, и выбегал из комнаты. Дверь хлопала, все в доме дребезжало.

Он запрыгивал в машину и гнал к старому заброшенному военному полигону, по которому носился со скоростью 130 километров в час до тех пор, пока не начинал мигать красный индикатор уровня бензина.

Тогда Карл возвращался в город. Залив полный бак на ближайшей к полигону заправке, он покупал там же большой пакет чипсов, бутылку колы и два лотерейных билета. Один себе, один – матери.

Возвращался домой с неизменным и неискренним «Мам, прости меня, если можешь». В ответ слышал «Бог простит», и на этом конфликт исчерпывался. Он выметал черепки тарелки или чашки – что в этот раз закончило свои дни от гневной руки парня, проходил вдоль стен и поправлял покосившиеся картинки. Она заваривала свежий чай, он протирал голый деревянный стол и ставил на него подставки под чашки. Они садились друг против друга и, давая чаю минуту остыть, скребли двухпенсовыми монетками защитный слой лотерейных билетов.

Момент покоя – момент надежды.

Карл искренне верил в то, что однажды он выиграет если не миллион, то несколько тысяч, которые помогут ему продать дом, отправить мать в дом престарелых, а самому сложить свои нехитрые пожитки и уехать куда глаза глядят. Подальше отсюда, от полигона и заправочной станции рядом с ним.

Помимо надежды у Карла была еще и мечта. Когда он говорил себе «куда глаза глядят», он лукавил. Он знал точно, куда поедет. Его мечтой было уехать в Уокинг и поступить в кулинарную академию Tante Marie^[7]. Но пока выигрыши не превышали десяти фунтов, он продолжал работать почтальоном и экспериментировать на кухне с тем небольшим набором продуктов, которые позволяла ему почтальонская зарплата.

В то серое майское утро он разнес почту быстрее обычного. Непогода подгоняла. Хотя ночной дождь и утих, но сырой ветер дул в лицо, срывая с головы капюшон дождевика. Слава богу, середина месяца – все счета и банковские уведомления уже разосланы, пасхальные праздники прошли, а сезон отпусков еще не начался, соответственно, и сезон открыток «Wish you were here»* еще не настал.

Карл припарковал красный с желто-белой эмблемой «Royal Mail» фургон возле сортировочного депо. Зашел в контору, накинул на крючок вешалки фирменную куртку и, не надевая свою, зажав ее под мышкой, кивнул дежурному сотруднику охраны.

– Быстро же ты управился, – заметил тот, взглянув на настенные часы.

– Спасибо электронной почте, – ответил Карл, – еще бы придумали способ телепортировать покупки из интернет-магазинов напрямую к покупателям, и можно было бы свернуть этот бизнес.

– Ага. И пополнить армию безработных тобой и мной.

– На наш век работы хватит, – успокоил его Карл уже из дверей.

Он ключом открыл дверцу своего «Мерседеса». Хоть и «мерс», но модель 1994 года – электроники тогда еще не было. Зато качество механики – не чета новой компьютеризованной. Насколько Карл не любил свою мать, настолько он обожал, холил и лелеял свой первый и единственный автомобиль, который, надо отдать ему должное, последние шестнадцать лет своей жизни отвечал Карлу полной взаимностью. Он с готовностью заурчал мотором, буквально, с полуоборота ключа; рычаг переключения скоростей плавно вошел в паз первой скорости; колеса с приятным шелестом потянули полторы тонны автомобиля к выезду с парковки.

– Мам, я дома! – крикнул Карл из кухни. – Сейчас принесу твою газету.

Он быстро разобрал пакеты, разложил продукты по полкам шкафчиков и холодильника.

Мать уже сидела в своем кресле напротив телевизора и, не поворачивая головы, сухо ответила:

– Не надо газеты. Главная новость, которую я ждала все эти годы – вот она в телевизоре.

Карл, наклонился, чтобы лучше видеть экран. Белая прядь рано поседевших волос упала ему на лоб. Он привычным жестом откинул ее назад.