Хардвик заговорил после паузы. Его лоб прорезали короткие морщинки, словно нарисованные рукой художника. Он быстро переводил взгляд с одного из своих визитеров на другого.

– Даже не знаю, что тут сказать. Мне известно только, что браслет сейчас у меня: чертовски красноречивое доказательство. Майерс принес его мне, когда пришел сообщить о другом деле. Вот, можете сами посмотреть.

Хардвик выдвинул левый ящик письменного стола. Разорвал заклеенный конверт и положил браслет под лампу. Он представлял собой цепочку из крупных звеньев белого золота, и в центре красовался единственный камень весьма любопытного вида. Квадратный, черный, отшлифованный и тускло поблескивающий, с гравировкой: две строчки на латыни мелкими, едва читающимися буквами. «Claudite jam rivos, pueri, – гласила гравировка, – sat prata biberunt». Доктор Фелл над плечом Хэдли шумно и бурно захмыкал от волнения.

– Да, необычная вещица, – заметил Хардвик. – Этот камень – обсидиан, черный опал, что вообще это может быть? – выглядит так, словно его вынули из кольца и вставили в браслет. Однако надпись еще более удивительная. Моей когда-то вполне сносной латыни не хватает, чтобы понять. Я бы перевел в общих чертах так: «Завязывайте с выпивкой, парни, луга уже напились до отвала», что кажется мне полной чепухой.

Он уставился на доктора Фелла с невеселой вопрошающей улыбкой, в которой вдруг мелькнула догадка.

– О Бахус! – проворчал доктор Фелл, оставляя своих собеседников в прежнем недоумении. – Ну и дела, неудивительно, что она желает получить браслет обратно! Сам камень не бог весть какой ценности, однако некоторые музейные хранители за такой горло бы перерезали. Если моя догадка верна, таких камней осталось в мире всего несколько штук. Что же до надписи, вы недалеки от истины. Это метафора в образном стиле Вергилия, его наставление пастухам, и в учебнике это перевели бы поделикатнее: «Время, ребята, закрыть канавы, луга утолились»^[11]. Хм… Ха! Да, я бы сказал, что камень точно извлечен из кольца и вставлен в браслет. Белое золото, широкие звенья – это ерунда. Только камень здесь старинный. И конечно же, изначально идея принадлежала грекам, а римляне лишь переняли ее. Уникальная вещица! Ого! Черт побери, Хэдли, вы сейчас видите перед собой одно из самых остроумных изобретений древнего мира.

– Остроумных изобретений? – удивился Хэдли. – Остроумных изобретений для чего? Вы хотите сказать, в этом камне носили яд или в браслете?

– Профессиональный подход, – произнес доктор Фелл сурово. И внимательно поглядел на камень. – Нет, ничего подобного, и все же это для сугубо практического применения. Римляне были практичными людьми. Кому принадлежит вещица, мистер Хардвик?

Управляющий выглядел озадаченным.

– Некой миссис Джопли-Данн. У меня тут есть ее адрес.

– Но сами вы с ней не знакомы?

– Отчего же, очень хорошо знаком. Она всегда останавливается у нас, когда бывает в Англии.

Доктор Фелл, сипло дыша, уселся на место и покачал головой. Хэдли сердито ждал, пока он снова заговорит, однако, когда взгляд доктора устремился куда-то в пустоту, Хэдли не стал настаивать и перешел к более насущным делам.

– Браслет может подождать: всему свое время. В настоящее время мы занимаемся компанией мистера Рипера. В котором часу они прибыли в отель?

– Около шести вечера.

– И какие они были в тот момент? В смысле, каково было настроение в компании?

– Совершенно точно безрадостное, – ответил Хардвик с серьезностью, за которой, как почувствовал Кент, кроется легкая усмешка. Это не осталось не замеченным для Хэдли.

– Продолжайте, – потребовал суперинтендант. – Что было потом?

– Я встретил их, проводил наверх. Как вы уже знаете, с мистером Рипером я знаком лично. Так вот, учитывая обстоятельства, я посоветовал ему сводить куда-нибудь друзей, на какое-нибудь представление, желательно веселое. Вы ведь понимаете.

– И он согласился?

– Да, он заказал шесть билетов на «Стоит лишь расхотеть».

– И что, все они пошли?

– Да. Мне показалось, миссис Кент не желала идти, но ее уговорили. Так получилось, что я как раз вышел из кабинета – того, который внизу, – примерно в четверть двенадцатого ночи, и встретил всю компанию, возвращавшуюся из театра. Настроение у всех явно улучшилось. Мистер Рипер задержался, чтобы купить сигару, и сказал мне, что всем без исключения понравилась постановка.

– Что потом?

– Они отправились наверх. Во всяком случае, – добавил Хардвик, склонив голову набок и с особенным тщанием выбирая слова, – они вошли в лифт. Больше я никого из них не видел. И только на следующее утро я узнал о случившемся, когда Майерс пришел и сообщил о найденном теле. – Хардвик снял свои очки, убрал их в футляр и захлопнул со щелчком. Несколько мгновений он отрешенно глядел на бювар. – Больше мне, – продолжил он, – не хотелось бы обсуждать это безобразное происшествие. Вы всё знаете; я всё знаю; и это настолько ужасно, что говорит само за себя. – Он поднял голову. – Вы видели лицо этой женщины?

– Еще нет, – признался Хэдли. – Остался, в сущности, только один вопрос. Вы говорите, в одном из лифтов работают монтажники. Они работали там всю ночь?

– Да.

– Вам известно, когда у них начинаются и заканчиваются смены?

– Да. Именно эта смена – три человека – заступила вчера вечером в десять и проработала до восьми утра. Они еще были здесь, когда обнаружили тело.

– Предположим, кто-то другой – некий посторонний человек, никак не связанный с компанией мистера Рипера, – вошел бы в крыло А или вышел бы оттуда в какой-то момент среди ночи. Рабочие заметили бы его, как вы думаете?

– Я бы сказал, наверняка. Свет в коридоре горит всю ночь. Подняться или спуститься можно либо на лифте, либо по лестнице, а рабочие находятся как раз между тем и другим.

Хэдли вопросительно поглядел на сержанта Беттса, который согласно кивнул.

– Да, сэр, – подтвердил сержант. – Я получил показания всех троих. Они были весьма словоохотливы, и их версии сходятся. Они помнят, как компания мистера Рипера поднялась наверх примерно в четверть двенадцатого. На самом деле мистер Рипер задержался и задал им несколько вопросов о том, как устроен лифт и как продвигается их работа. Они видели, как гости распрощались на повороте коридора. И после этого, они готовы в этом поклясться, никто за всю ночь не входил и не выходил из крыла А.

– И все же… Существует ли какой-нибудь другой способ, которым посторонний мог бы проникнуть туда?

Вопрос Хэдли был адресован то ли Беттсу, то ли управляющему. Спустя несколько мгновений ответил второй.

– Вряд ли, – произнес он.

– Почему?

– Взгляните на план. Я не утверждаю, что это невозможно, но вы посудите сами. – Хардвик развернул план этажа на столе. – Теоретически есть еще два пути. Посторонний – я полагаю, вы имеете в виду злоумышленника? – мог бы забраться по пожарной лестнице и влезть в окно в конце коридора. Но так уж случилось, именно это окно не просто надежно заперто изнутри – мне как раз вчера доложили, что фрамуга намертво засела в раме и окно вообще невозможно открыть. Сегодня утром должен прийти мастер, чтобы его починить. И у вашего злоумышленника остается всего один путь: вскарабкаться по стене здания – либо по фасаду, обращенному на Пикадилли, либо пройдя во внутренний двор, – а затем пройти через чей-нибудь номер, оставшись при этом незамеченным, после чего выйти тем же путем. Поскольку я очень хорошо знаком с этим отелем, я бы сказал, это настолько маловероятно, что почти невозможно.

– Вы же понимаете, к чему ведут все эти вопросы?

– О да, еще как понимаю.

Хэдли развернулся к Беттсу:

– Итак, если исключить постороннего, входил или покидал кто-нибудь это крыло среди ночи? Что у нас со служащими отеля?

– Никто, кроме горничной, сэр. Она закончила работу в половине двенадцатого.

– Да, но… – Хэдли хмуро поглядел в свой блокнот. – Как насчет чистильщиков ботинок? Разве не было чистильщика, или как вы его там называете? На ночь обувь выставляется за дверь, и ее забирают, чтобы почистить…

Беттс кивнул:

– Да, сэр. Однако чистильщик – на самом деле это коридорный – зашел в крыло только под утро, спустя несколько часов после убийства. Судя по всему, по ночам тут не собирают обувь и не уносят чистить, на случай если кто-нибудь придет совсем поздно. Они дожидаются пяти утра и вот тогда забирают всю обувь, приводят в порядок и возвращают на место. Чистильщик прошел по коридору в пять, поболтал с рабочими у лифтов. Однако во всем крыле только один человек выставил пару туфель – миссис Кент. И чистильщик понял, что тут какая-то ошибка.

– Ошибка? – резко переспросил Хэдли.

– Прежде всего, это была пара туфель из коричневой замши, а замшу кремом не чистят. Второй момент, туфли оказались не парные, хотя и очень похожие на первый взгляд. Одна была чуточку светлее другой и с небольшой плоской пряжкой. Чистильщик понял, что туфли выставили по ошибке, поэтому он оставил их под дверью и ушел.

Доктор Фелл, на лице которого отражался болезненный интерес, вмешался:

– Всего один момент. Меня интересует устройство этой цитадели. Как именно работает отель? Кто входит и выходит из здания в это время суток?

– У нас здесь примерно три сотни работников, – ответил Хардвик, – и потребуется некоторое время, чтобы объяснить, как все устроено. Но я могу вам сказать следующее: после половины двенадцатого ночи ни у кого нет абсолютно никаких дел наверху, за исключением одного из четверых коридорных. Именно так. Горничные, которые дежурят днем, отвечают на вызовы и все прочее, уходят в половине двенадцатого. И тому имеются моральные причины, – пояснил он осторожно, – вам вряд ли захочется, чтобы вокруг сновала толпа девушек, когда вы возвращаетесь в номер. Примерно в это же время все остальные служащие, которые время от времени поднимаются наверх днем (например официанты или посыльные), тоже заканчивают работу. Наверху остаются четверо коридорных под началом ночного портье.

– Полагаю, у вас две смены? – уточнил Хэдли.

– О да. Ночная приходит в восемь вечера и остается до восьми утра следующего дня. Каждый коридорный отвечает за один или два этажа, в зависимости от заполненности отеля. Если на его этаже звонит звонок, он отвечает. Если требуется поднять багаж либо гость забыл ключ или пришел в номер навеселе – как видите, поручения самые разные. И еще они собирают обувь в пять утра, как и сказал сержант.

– Вопрос в том, – настаивал Хэдли, – поднимался ли кто-нибудь наверх вчера ночью, за исключением горничной?

– Нет, сэр, – вставил Беттс. – И это кажется несомненным.

Раздался короткий предупреждающий стук в дверь, после чего она открылась и вошел Дэн Рипер. За ним – Франсин Форбс в качестве арьергарда.

Кент машинально поднялся с места. Она увидела его, а вот Дэн ничего не заметил. И здесь, в Лондоне, Кент как-то отчетливее, чем раньше, понял, что Дэн – человек крупномасштабный, словно рельефная карта Африки, ему требуется простор, чтобы дышать. Однако, несмотря на клокотавшую в нем энергию, он выглядел больным: часть его существа вечно беспокоилась, беспокоилась и беспокоилась. Его волосы, поседевшие и поредевшие на висках, были коротко острижены на тевтонский манер, вокруг очень светлых глаз на фоне кирпично-красного загара, который никогда не становился бледнее, разбегались тонкие морщинки, отчего казалось, будто по лицу с крупными чертами провели теркой для мускатных орехов. Его рот, который одновременно выражал великодушие и подозрительность, был поджат так, как будто он прикусил нижнюю губу.