– Тем не менее, – как ни в чем не бывало продолжал Маррей, – для своих первых опытов с отпечатками я действительно использовал небольшие стеклянные пластинки. – Лицо его стало еще более замкнутым и непроницаемым. – Ну а теперь, сэр, поскольку вы присутствуете здесь в качестве истца и инициировали весь этот спор, ответьте мне на несколько вопросов. Речь пойдет о фактах, которые, не считая меня, могут быть известны только настоящему сэру Джону Фарнли. Если вы и есть законный наследник, то без труда вспомните эти детали. В детстве вы обожали читать. Сэр Дадли, который был – думаю, вы со мной согласитесь – человеком просвещенным, составил список книг, которые вам позволялось читать. Своим мнением об этих книгах вы ни с кем не делились: сэр Дадли как-то позволил себе невинную шутку по поводу ваших литературных вкусов, и с тех пор из вас словечка было не вытянуть. Однако со мной вы были откровенны. Помните?

– Прекрасно помню.

– В таком случае будьте любезны сказать, какие книги были вашими любимыми и произвели на вас наибольшее впечатление.

– Охотно, – сказал претендент, задумчиво запрокинув голову. – Все книги о Шерлоке Холмсе. Весь Эдгар По. «Монастырь и любовь». «Граф Монте-Кристо». «Похищенный». «Повесть о двух городах». Все рассказы о привидениях. Все романы о пиратах, убийствах, готических замках, а еще…

– Достаточно, – без выражения прервал его Маррей. – А какие книги вызывали у вас особую неприязнь?

– Занудные писания Джейн Остин и Джордж Элиот. Слезливые повести о «чести школы» и прочей ерунде. Всяческая «полезная» литература о том, как мастерить и запускать разные механические штуки. Любые рассказы о животных. Замечу кстати, мои предпочтения и теперь не сильно изменились.

Пейджу начинал нравиться этот человек.

– Перейдем теперь к соседским детям, – продолжал Маррей. – Возьмем, к примеру, нынешнюю леди Фарнли, которую я знал как крошку Молли Бишоп. Если вы и правда Джон Фарнли, скажите: какое у нее было прозвище?

– Цыганочка, – мигом отозвался претендент.

– Почему?

– Она была очень загорелая и ужасно любила играть с детишками из цыганского табора, который стоял по ту сторону леса.

Взглянув на разъяренную Молли, он чуть заметно улыбнулся.

– Ну а мистер Барроуз – какое прозвище было у него?

– Индеец.

– А это почему?

– Когда мы играли в прятки, он умудрялся совершенно бесшумно проползать в кусты.

– Благодарю вас. Теперь вы, сэр. – Маррей повернулся к Фарнли и смерил его таким взглядом, словно собирался сказать, что тому надо поправить галстук. – Не хочу создавать у вас впечатление, что играю в кошки-мышки. А потому предложу только один вопрос, после чего мы приступим к снятию отпечатков. Ответ поможет мне составить собственное мнение, а уж верно оно или нет, покажут объективные методы дактилоскопии. Вопрос такой. Что такое «Красная книга из Эппина»?

В библиотеке было уже почти темно. Жара спадала медленно, но после заката чуть посвежело. В приоткрытое окно повеял ветерок; заколыхались деревья. По губам Фарнли пробежала недобрая улыбка, больше похожая на гримасу. Он кивнул. Потом вырвал из блокнота листок, достал из кармана маленький золотой карандашик и что-то написал. Листок он сложил пополам и передал Маррею.

– Подобные книги меня всегда мало привлекали, – сказал он и, помолчав, спросил: – Ответ правильный?

– Да, все верно, – подтвердил Маррей. Он перевел взгляд на претендента. – А вы, сэр? Не откажетесь ответить на тот же вопрос?

Претендент как будто впервые пришел в некоторое замешательство. Он переводил глаза с Фарнли на Маррея, и смысл этого мечущегося взгляда был неясен. Затем он молча, одним лишь кивком попросил передать ему блокнот и карандаш. Черкнув два-три слова, он вырвал листок и протянул Маррею.

– А теперь, господа, – провозгласил Маррей, поднимаясь с кресла, – пожалуй, можно переходить к процедуре снятия отпечатков. Вот, пожалуйста. Перед вами тот самый дактилограф – как видите, изрядно потрепанный. Тут у меня чернильная подушечка и два чистых бланка. Вот только бы еще… Нельзя ли побольше света?

Молли прошла в другой конец комнаты и нажала выключатель возле дверей. В многоярусной кованой люстре некогда пылало множество свечей; теперь вместо них были вмонтированы электрические лампочки, но горела только часть, и свет оказался не слишком ярким. Однако темнота отступила; сотни огоньков заплясали, отражаясь в оконных стеклах, а пыльные тома на высоких стеллажах как будто состарились еще больше. Маррей разложил на столе свой реквизит. «Дактилограф», к которому были прикованы все взгляды, имел вид хлипкой серой книжечки в бумажном переплете, заметно потертом от времени. На обложке читалось выведенное красными чернилами название; чуть ниже краснел крупный отпечаток большого пальца.

– Старый друг… – произнес Маррей, любовно похлопывая по книжице. – Итак, господа. Строго говоря, краску на пальцы лучше наносить не «плоским методом», а раскатывать; но валик я брать с собой не стал, чтобы максимально точно воспроизвести исходные условия. Понадобится только отпечаток большого пальца левой руки: только он имеется у меня для сличения. Вот носовой платок, смоченный спиртом; он обезжирит кожу. Советую воспользоваться. Теперь…

Вскоре все было сделано.

Пейдж, сам не зная почему, наблюдал за процессом затаив дыхание. И не он один. Все были в каком-то необычайном возбуждении. Фарнли зачем-то счел нужным предварительно закатать рукав, как будто у него брали кровь. Оба адвоката, как с удовлетворением отметил Пейдж, и те разинули рты. Даже претендент не преминул быстро протереть палец, прежде чем прижимать его к чернильной подушечке. Но больше всего Пейджа поразила невероятная уверенность обоих соперников. У него вдруг мелькнула дикая мысль: а что, если оба отпечатка окажутся совершенно одинаковыми?

Он помнил, что вероятность подобного совпадения – один на шестьдесят четыре миллиарда. Однако же ни один из соперников не проявил ни малейшего колебания и не попытался уклониться от процедуры. Ни один.

Маррей стал записывать имена и делать пометки в нижней части бланков (они были из грубой нелощеной бумаги). Ручка у него оказалась никудышная и нещадно царапала поверхность. Потом он аккуратно промокнул написанное, а участники испытания очистили пальцы от краски.

– Что дальше? – спросил Фарнли.

– Теперь вот что. Если вы соблаговолите на четверть часа оставить меня одного, я смогу начать работу. Простите, что вынужден отказаться от вашего общества, но важность этого дела я понимаю не хуже вас.

Барроуз недоуменно захлопал глазами:

– Но то есть как… вы что же… ничего нам не скажете?

– Дорогой мой… – проговорил Маррей. По голосу было слышно, что нервы у него тоже натянуты. – Неужели вы думаете, что одного взгляда на эти отпечатки достаточно, чтобы сделать определенные выводы? Тем более когда речь идет о поблекших отпечатках, снятых двадцать пять лет назад у подростка? Нужно будет провести сравнение по множеству контрольных точек. Я не говорю, что это невозможно, но потребуется время, и четверть часа – это еще весьма скромное требование. Удвойте это время, и вы будете ближе к истине. Могу я теперь приступать?

Претендент издал негромкий смешок.

– Этого следовало ожидать, – сказал он. – Предупреждаю, вы поступаете неразумно. Говорю вам, я чую кровь. Вас непременно убьют. Да не хмурьтесь вы так; двадцать пять лет назад вы были бы в восторге от подобной роли и упивались бы собственной важностью.

– Не вижу повода для шуток.

– Да какие уж там шутки. Вы сидите в освещенной комнате, а вон там, в саду, – кромешная тьма, целая стена деревьев, и за каждым листочком притаилась какая-нибудь чертовщина. Будьте осторожны!

– Хорошо, – произнес Маррей. По его лицу, теряясь в усах и бороде, скользнула тонкая улыбка. – Обещаю, что буду предельно осторожен. А тот, кто сильно переживает, может наблюдать за мной через окно. Ну а теперь попрошу меня оставить.

Гости вышли в коридор, и Маррей закрыл за ними дверь. Все шестеро застыли в некотором замешательстве, оглядывая друг друга. В длинном просторном коридоре уже горел свет; Ноулз стоял у дверей столовой, располагавшейся в перпендикулярном крыле позднейшей пристройки.

– Вы не находите, что нам не мешало бы слегка перекусить? – предложила Молли. Лицо ее было красным от волнения, но она старалась говорить непринужденно. – Я распорядилась приготовить для нас холодный ужин. Что нам, собственно, запрещает вести себя как обычно?

– Благодарю вас, – с облегчением сказал Уилкин. – Я охотно съел бы сэндвич.

– Благодарю вас, – сказал Барроуз. – Я не голоден.

– Благодарю вас, – присоединился к хору претендент. – Боюсь, что, независимо от моего ответа, он в любом случае будет истолкован не в мою пользу. Так что лучше пойду-ка я подышу воздухом и выкурю славную крепкую сигару; заодно покараулю, чтобы с Марреем ничего не случилось.

Фарнли промолчал. Как раз за его спиной в коридоре находилась стеклянная дверь, выходившая в ту же часть сада, куда и окна библиотеки. Он окинул гостей долгим испытующим взглядом, потом отворил дверь и скрылся в саду.

Таким образом, все разошлись, и Пейдж остался в одиночестве. Единственным человеком в его поле зрения был Уилкин, который стоял в тускло освещенной столовой и усердно поглощал сэндвичи с рыбным паштетом. Пейдж бросил взгляд на часы: двадцать минут десятого. Немного поколебавшись, он тоже шагнул в темную прохладу зелени.

Эта часть сада казалась отгороженной от всего мира. Она имела форму вытянутого прямоугольника футов сорок в ширину и восемьдесят в длину. Справа границей служило новое крыло дома, по левую руку сад замыкала высокая тисовая изгородь. Вдоль короткой стороны, как раз под окнами библиотеки, тянулась гряда буков, и горевший в комнате неяркий свет робко сочился сквозь листву. В столовой, расположенной в новом крыле, тоже была стеклянная дверь, выходившая в сад, а этажом выше находилась спальня с балконом на ту же сторону.

Этот ландшафтный уголок появился еще в семнадцатом веке, когда один из предков Фарнли решил разбить регулярный сад по образцу хэмптон-кортского, устроенного по заказу Вильгельма III. Геометрически строгие линии стриженых тисов перемежались широкими песчаными дорожками. Живые изгороди были человеку по пояс и в целом составляли подобие невысокого лабиринта. Ориентироваться тут не составляло труда, но Пейджу всегда казалось, что место это как нельзя лучше подходит для игры в прятки – знай только голову пригибай. В центре находилась большая круглая площадка в обрамлении розовых кустов, а в середине площадки – декоративный пруд футов десять в диаметре, с низеньким парапетом. В неясном полумраке, когда дрожащие пятна света из окон мешались с отблесками вечерней зари, сад приобретал таинственное очарование. Но Пейджу почему-то всегда было здесь неуютно.

Эти мысли потянули за собой другие, еще менее приятные. Тревожное чувство вызывал, конечно, не сад сам по себе. Что особенного в скоплении кустарников и клумб? Но атмосфера казалась наэлектризованной до крайности. Мысли всех и каждого были прикованы к библиотеке и беспокойными ночными мотыльками бились в освещенные квадраты окон. Нелепо было бы предполагать, что с Марреем может что-то случиться. Дела так не делаются; в жизни все сложнее. Всему виной гипнотическая личность этого человека, настроившего остальных на нехороший лад.

– И все-таки, – почти вслух сказал Пейдж, – почему бы не прогуляться под окнами библиотеки и не взглянуть самому.

Так он и попытался сделать, но с глухими проклятиями отпрянул, заметив еще одного наблюдателя. Ему не удалось разобрать, кто это, поскольку тот отступил в тень буковых деревьев. Но Пейдж успел разглядеть Кеннета Маррея, который сидел спиной к окну и, как ему почудилось, только сейчас открывал свою серенькую книжечку.

Нет, все это глупости.

Пейдж повернул назад и поспешил в прохладу сада. Обогнув пруд, он остановил взгляд на одинокой звезде, светившей ровнехонько над трубами нового крыла (Мэдлин Дейн когда-то дала ей поэтичное имя). Он пробирался сквозь лабиринт тисовых зарослей и одновременно все глубже погружался в дебри собственных раздумий.