Так кто же все-таки самозванец? Фарнли или тот, другой? Пейдж не знал ответа и за последние два часа столько раз менял свое мнение, что уже устал гадать. А еще в мозгу неотвязно звучало, словно подстерегая за каждым поворотом, имя Мэдлин Дейн.

Эту часть сада замыкала лавровая изгородь, за которой ютилась каменная скамья. Пейдж сел на нее и закурил. Он попробовал сосредоточиться и честно разобраться в себе – и был вынужден признать, что его обида на мироздание отчасти происходит оттого, что он не в силах отделаться от мыслей о Мэдлин Дейн. Черты хрупкой светловолосой Мэдлин, отмеченные редкостной скандинавской красотой, всплывали в его воображении с мучительным постоянством – даже когда он трудился над своими «Жизнеописаниями», – и от этого все как будто шло наперекосяк. Он думал о ней больше, чем следовало. А сам мало-помалу превращался в брюзгу-холостяка.

Внезапно он вскочил. Он не думал больше ни о Мэдлин, ни о брачных узах: из-за темных зарослей кустарника донеслись какие-то странные звуки, негромкие, но ужасающе отчетливые. Чудовищный хрип – шарканье волочащихся ног – всплеск – беспорядочные удары о воду…

В первое мгновение он не хотел двигаться с места.

Он не верил, что что-то могло произойти. Не допускал этого ни на секунду. И все-таки бросил сигарету и, притушив ее каблуком, быстрым шагом, почти бегом ринулся к дому. От дома он был на порядочном расстоянии, к тому же слегка запутался в переплетениях дорожек и дважды свернул не туда. Наконец он вышел на открытое пространство; кругом как будто не было ни души. Вдруг из полумрака выдвинулась высокая фигура Барроуза, и в глаза Пейджу ударил свет карманного фонаря, замаячившего над кустами. Подойдя ближе, он увидел выхваченное из темноты лицо друга – и в тот же миг сад, со всей его прелестью и прохладой, как будто исчез.

– Вот оно и случилось, – сказал Барроуз.

Пейдж почувствовал прилив тошноты.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – солгал он. – Да и в любом случае ничего случиться не могло!

– Я всего лишь констатирую факт, – с терпеливой настойчивостью проговорил Барроуз. Лицо его было совершенно белым. – Пойдем скорее со мной, поможешь его вытащить. Не могу поклясться, что он мертв, но он лежит лицом вниз в пруду, и, похоже, все кончено.

Пейдж посмотрел в ту сторону, куда указывал Барроуз. Пруд заслоняли кустарники, зато теперь ему хорошо была видна задняя часть дома. Он заметил, что из окна освещенной комнаты над библиотекой высунулся Ноулз, а на балконе спальни стоит Молли.

– Говорю тебе, – горячился Пейдж, – никто не посмел бы напасть на Маррея! Это невозможно! Это полная бессмыслица… И как вообще Маррей оказался у пруда?

– Маррей? – переспросил Барроуз, уставившись на приятеля. – При чем тут Маррей? Разве о нем речь? Это Фарнли, мой дорогой. Джон Фарнли! Когда я подошел, беда уже случилась. И боюсь, теперь уже слишком поздно…

Глава шестая

– Но кому, черт возьми, – произнес Пейдж, – понадобилось убивать Фарнли?!

Нужно было привести мысли в порядок. Впоследствии Пейдж признавал: его версия, что произошедшее – убийство, была всего лишь предположением. Но и потом, когда на смену этому предположению пришло другое, он отчетливо помнил свою первую мысль: если это убийство, то невероятно изощренное! Кто-то удивительно ловко отвлек их внимание от истинной жертвы. Всех в доме заботил только один человек: Кеннет Маррей. На нем одном были сосредоточены слух и зрение каждого. Никого не волновало, что происходит с остальными. В этом вакууме было очень удобно напасть на кого угодно – за исключением Маррея – и остаться незамеченным.

– Убивать Фарнли? – странным голосом повторил Барроуз. – Нет, так не пойдет. Аккуратней. Стоп. Подожди. Давай попробуем…

Он будто давал указания водителю. Продолжая бормотать в том же духе, он широкими шагами пошел вперед, ведя за собой приятеля. Фонарь в его руке излучал ровный свет. Но когда они уже приближались к пруду, Барроуз его выключил – то ли решив, что им хватит естественного освещения, то ли не желая видеть все слишком ясно.

Водоем окружала песчаная полоса футов пять шириной. Очертания предметов и даже лица пока еще смутно угадывались. Фарнли лежал ничком в пруду. Тело его было повернуто чуть вправо, если смотреть по направлению к дальней части сада. Оно колыхалось на поверхности воды, которая все еще не до конца успокоилась и плескала, переливаясь через парапет и захлестывая песчаную полоску. Вокруг головы клубилось что-то темное, но цвет этого мутного облака был неясен до тех пор, пока оно не расплылось шире и не забрызгало белые кувшинки.

Вода снова заходила ходуном, когда Пейдж начал вытаскивать тело; каблуки Фарнли коснулись края парапета. Но через мгновение, о котором он предпочел бы навсегда забыть, – Пейдж остановился и выпрямился.

– Тут уже ничем не помочь, – сказал он. – У него горло перерезано.

Они оба еще не оправились от шока и говорили на удивление спокойно.

– Да. Этого я и боялся. Это…

– Это убийство. Или… – внезапно оборвал себя Пейдж, – самоубийство.

Они переглянулись.

– Все равно, – проговорил Барроуз, который пытался быть неравнодушным человеком, оставаясь в официальной ипостаси, – надо его вытащить. Вообще-то, не положено ничего трогать до прихода полиции; это, конечно, правильно, но не можем же мы его так оставить. Это неприлично. Положение тела мы все равно уже изменили. Ну как, попробуем?..

– Да.

Твидовый костюм потемнел и разбух; казалось, он вобрал в себя неимоверное количество воды. Они с большим трудом перевалили тело через парапет, и их самих едва не окатило волной. Вечернее благоухание роз, мирная тишина сада – все казалось какой-то нереальной декорацией к происходящему. Пейдж твердил про себя: это Джон Фарнли и он мертв. Это невозможно. Это и правда было невозможно, если только не предположить… Эта мысль с каждой секундой становилась все отчетливее.

– Думаешь, это самоубийство? – спросил Барроуз, вытирая руки. – Нам словно под гипнозом внушили мысль об убийстве, хотя самоубийство, по-моему, ничуть не лучше. Ведь что тогда получается? Получается, что он и впрямь был не тем, за кого себя выдавал. Блефовал до последнего и надеялся, что как-нибудь обойдется. А когда Маррей все-таки устроил эту проверку с отпечатками, он понял, что последствий не переживет. Пришел сюда, встал на край и… – Барроуз чиркнул рукой по горлу.

Звучало правдоподобно.

– Боюсь, ты прав, – согласился Пейдж.

«Боюсь»? Признать такое было и вправду страшно. Это значило обвинить друга – мертвого друга – в преступлении, взвалить на него весь груз в тот момент, когда человек уже не способен сказать ни слова в свою защиту. Пейдж почувствовал, как внутри у него все сжалось от горечи и боли, ведь Джон Фарнли был его другом!

– Это единственное, что приходит в голову… Господи, но как он это сделал? Ты что-нибудь видел?

– Нет. То есть не совсем. Я как раз выходил из дома. Я был в коридоре, взял там в ящике этот фонарь, – объяснил Барроуз и помигал светом, несколько раз нажав на кнопку. – Ты же знаешь, в темноте я вижу совсем худо. И вот когда я открывал дверь в сад, то заметил Фарнли – правда, очень смутно. Он стоял на краю пруда, спиной ко мне. Потом я присмотрелся, и мне показалось, что он там словно бы с чем-то возится… Сам понимаешь, с таким слабым зрением я не мог ничего толком разобрать. А звуки ты наверняка и сам слышал. Был всплеск, а потом – совсем уж нехорошее бултыхание… Как просто и как страшно…

– И рядом с ним никого не было?

– Никого, – подтвердил Барроуз. Он задумался и прижал пальцы к вискам. – Ну или почти никого… Кусты-то ведь примерно по пояс, так что…

Пейдж не успел уточнить у друга – всегда очень внимательного к выбору формулировок, – какой смысл тот вкладывал в слово «почти». Со стороны дома до них донеслись голоса и звуки шагов, и Пейдж торопливо сказал:

– Они идут. Молли не должна этого видеть. Ты человек авторитетный. Тебя послушают. Не пускай их сюда.

Барроуз расправил плечи и старательно откашлялся, как оратор перед ответственным выступлением. Он включил фонарь и пошел к дому, освещая себе дорогу. Вскоре луч выхватил силуэты Молли и Кеннета Маррея, но лица их оставались в тени.

– Мне очень жаль, – начал Барроуз неестественно громким голосом. – С сэром Джоном произошел несчастный случай, и вам лучше туда не ходить…

– Что за ерунда! – резко оборвала его Молли. Она решительно оттеснила Барроуза и устремилась в полумрак. Всего ужаса произошедшего она, к счастью, видеть не могла. Она старалась казаться спокойной, но Пейдж услышал, как ее каблук предательски царапнул по песку. Он приобнял ее за плечи, чтобы поддержать, и почувствовал, как она прерывисто дышит и всхлипывает. Неожиданно сквозь рыдания у нее вырвались слова, которые показались ему загадочными. Молли сказала:

– Будь он проклят, что оказался прав!

По тону голоса Пейдж догадался: она говорит не о муже. Но в первый момент фраза настолько его поразила, что он был не в состоянии уловить ее смысл. Молли между тем быстро пошла к дому, закрыв лицо руками.

– Оставьте ее, – сказал Маррей. – Ей слишком тяжело.

Сам Маррей, похоже, воспринял случившееся далеко не так хладнокровно, как можно было бы ожидать. Он замер в нерешительности. Потом взял у Барроуза фонарь и, высветив лучом лежавшее возле пруда тело, выразительно присвистнул сквозь зубы.

– Вам удалось доказать, – обратился к нему Пейдж, – что сэр Джон Фарнли на самом деле не сэр Джон Фарнли?

– Что, простите? Как вы сказали?

Пейдж повторил вопрос.

– Не доказано пока абсолютно ничего, – с суровой важностью отвечал Маррей. – Я не успел закончить сравнение отпечатков. По сути дела, я только начал.

– Похоже, – вполголоса заметил Барроуз, – заканчивать уже не обязательно…

Судя по всему, он был прав. Если исходить из логики и здравого смысла, сомневаться в самоубийстве не приходилось. Маррей закивал в присущей ему рассеянной манере, как будто думая о чем-то другом, и с видом человека, перебирающего в памяти давние события, поскреб растительность на щеке. Ему явно было не по себе.

– Но вам-то, наверное, все ясно? – не унимался Пейдж. – Скажите: кого из них двоих вы считали мошенником?

– Я уже вам все сказал… – огрызнулся Маррей.

– Да-да, конечно, но послушайте! Я только спрашиваю, кто из них казался вам самозванцем? Наверняка же у вас сложилось какое-то мнение после того, как вы с ними поговорили! Ведь, в конце концов, это единственное, что имеет значение во всей этой истории. Вы же как-то для себя ее прояснили? Если обманщик Фарнли, то у него были веские причины покончить с собой. Это выглядит наиболее правдоподобным. Но если по какому-то непостижимому стечению обстоятельств обманщик не он…

– Вы предполагаете…

– Нет, нет, я только интересуюсь вашим мнением. Если это настоящий Джон Фарнли, с какой стати ему было перерезать себе горло? Выходит, он и есть обманщик. Так?

– Склонность делать скоропалительные выводы без какого-либо предварительного анализа, – затянул Маррей, то ли поучая, то ли приглашая к дискуссии, – свойственна ненаучному…

– Вы правы. Снимаю вопрос, – сказал Пейдж.

– Да нет же, вы меня не так поняли, – смутился Маррей и проделал сложные пассы руками, словно пытаясь что-то внушить собеседнику. Его, по-видимому, огорчило, что у них не вышло диалога по всем правилам академической полемики. – Согласно вашим рассуждениям, если бы этот… гм… несчастный джентльмен был законным наследником, ему было бы незачем совершать самоубийство. На этом основании вы допускаете вероятность убийства. Но посудите сами. Зачем кому-то вообще было его убивать? Не важно, настоящий он Джонни или нет. Допустим, это аферист. Зачем тогда его убивать, ведь он и так свое получит – правосудие постарается? Если же он законный наследник, то убивать его тоже нет смысла. Он не причинил никому зла. Понимаете? Я просто пытаюсь посмотреть на ситуацию с разных сторон.