Я знаю, что это была другая эпоха, эпоха, когда люди нередко умирали в возрасте двадцати пяти лет, как это произошло с Китсом. Но если спор о проблематичных сердечных делах давно умершего поэта-романтика поможет нам избежать обсуждения этого его до безобразия сентиментального стихотворения, то я обеими руками за.

Вот только Джуд, похоже, не настроен на то, чтобы спорить.

– Согласен, – отвечает он, небрежно запустив руку в свои черные волосы, доходящие ему до подбородка.

Я изо всех сил стараюсь не замечать, как они, словно нарочно, падают таким образом, чтобы сделать его еще более привлекательным – настолько, насколько это вообще возможно. Я также не обращаю внимания на то, как их кончики касаются его безупречно гладкой смуглой кожи, которую он унаследовал от своего отца-корейца.

Впрочем, большинство ониров^[8] прекрасны, напоминаю я себе. Так что Джуд не один такой. Просто, будучи духом сновидений, он является одним из представителей самого красивого вида сверхъестественных существ, живущих на свете. Что ужасно несправедливо.

Хотя сама я мантикора, по сравнению с ним я чувствую себя скучной, неинтересной – так бывает со всеми, если они сидят рядом с ним. Даже Иззи в соседстве с ним выглядит немного пресной, а ведь она самая эффектная вампирша из всех, которых я когда-либо видела.

Но неважно, как он выглядит. Снаружи Джуд может выглядеть, как сладкий сон, но внутри он не что иное, как самый худший кошмар. Я не знала этого, когда подружилась с ним много лет назад, но теперь я это знаю и не позволю себе это забыть.

– Джон Китс был сложной натурой, – продолжает он этим своим низким мелодичным голосом, к которому я вряд ли смогу когда-нибудь привыкнуть. Когда мы с ним дружили, звук его голоса еще не был таким глубоким и гармоничным, как сейчас, когда он заполняет собой все пространство вокруг нас.

По моей спине пробегают мурашки, но я не обращаю на них внимания. Должно быть, это из-за того, что я сижу под самым кондиционером.

– Говоря, что он был сложной натурой, ты имеешь в виду, что он был засранцем, да? – ерничаю я, показав на стихотворение, лежащее перед нами. – Что выдало его? А не то ли, что он отказался от провозглашенной им самим любви всей его жизни, чтобы умереть в Италии, в одиночестве и нищете?

– Ты считаешь, что это делает его засранцем? – На его лице написано возмущение. – Несмотря на то, что ему пришлось уехать?

– Ему пришлось умереть, но ему вовсе не было нужды уезжать, – резко бросаю я. – Ужасно, что он оставил ее, когда они особенно нуждались друг в друге. Это почти так же ужасно, как то, что она позволила ему уехать без борьбы.

Он поднимает одну темную бровь, постукивая кончиком ручки по краю стола.

– А ты бы не позволила ему это сделать?

– Если бы я любила его так сильно, как пишет она в этом своем письме? – Я взмахиваю своим телефоном. – Я бы ни за что не позволила ему сбежать и, по сути, умереть в одиночестве. А если бы он сам любил ее, то не ушел бы так просто и не оставил ее в недоумении.

– Возможно, он полагал, что если он уедет, то убережет ее от опасности. – Теперь постукивание его ручки сделалось еще быстрее.

– От какой опасности? От заражения туберкулезом? Судя по всему, ему было плевать, что он может заразить всех остальных, кто его окружал. Здесь говорится, что Фанни писала ему письма почти каждый день. Но он их даже не открывал, потому что «не мог вынести их прочтения». Поэтому он так ни разу ей и не ответил. Он уехал не потому, что хотел уберечь ее от опасности. Он уехал из-за своего тщеславия. А это гребаный эгоизм.

– Ты не можешь этого знать. Она могла отпустить прошлое, могла начать жить дальше, забыв о нем…

– Ага, потому что все эти письма, которые она ему написала, прямо-таки кричат: «Я отпустила прошлое и начала жить дальше». – Я закатываю глаза.

– Возможно, он пытался помочь ей забыть его и начать жить дальше…

– Так и не дав ей знать, относился ли он к ней так же, как она относилась к нему? – Я говорю все громче и вскидываю руки, чувствуя, как меня захлестывает возмущение. – Это абсурд, чушь собачья, и ты это знаешь.

– Абсурдом было бы другое: ожидать, что он останется и тем самым погубит ее жизнь! – восклицает он с раздражением, почти не уступающим моему собственному. – Тем более что он знал, что конец у всего этого мог быть только один.

И тут я чувствую, что сыта по горло и Джудом, и этим стихотворением, и этой школой, которая отправляет своих выпускников с этого острова в большой мир, как ягнят на бойню.

– Неужели мы действительно собираемся это сделать?

Эти слова вырываются у меня сами собой и звучат так громко, что миз Агилар вскрикивает в передней части класса.

Я не обращаю на нее внимания, и Джуд тоже.

К его чести, он хотя бы не делает вид, будто мой вопрос относится к нашему заданию. Но он и не отвечает, а просто смотрит на меня глазами, которые кажутся намного старше его лет, глазами, которые всегда видели больше, чем мне хотелось показать.

Но на этот раз я отвечаю ему таким же пристальным взглядом. Я потратила слишком много месяцев – и даже не месяцев, а лет, – отводя глаза в сторону, стараясь скрыть бурю чувств в моей душе. Но смерть Серины, предательство моей матери и последние бредовые высказывания Джуда довели меня до ручки, сделали взрывоопасной. Я стала похожей на тот шторм, что собирается снаружи. К черту сдержанность, к черту это мое всегдашнее старание не высовываться. Хватит с меня притворства.

– У вас все в порядке? – нервно спрашивает миз Агилар, и, подняв глаза, я осознаю, что мы с Джудом пялимся друг на друга уже так долго, что я даже не заметила, что она прошла через весь класс и приблизилась к нам.

– Да, все в порядке, – отвечает ей Джуд, но при этом продолжает все так же пристально смотреть мне в глаза.

Я даже не пытаюсь ничем замаскировать резкий смех, вырывающийся из моего горла. Потому что ничего не в порядке. Ни с Джудом, ни с Сериной, ни с кем и ни с чем во всей этой паскудной школе.

– Вы не… – Она замолкает, поскольку в эту секунду дверь класса вдруг открывается. Миз Агилар поворачивается, явно обрадовавшись этой возможности отвлечься.

– Чем я могу вам помочь, молодой человек?

– Мое расписание изменилось, и меня только что перевели в эту группу, – отвечает голос, произносящий слова с тягучим новоорлеанским выговором, от которого у меня стынет кровь.

Нет. Только не это.

Потому что только у одного человека во всей Школе Колдер имеется такой акцент – и с тех пор, как он появился здесь несколько недель назад, я делала все, что могла, чтобы держаться от него как можно дальше.

Но похоже, сегодня у вселенной на меня другие планы. Сначала Серина, затем Джуд, и теперь вот это?

Миз Агилар проходит в переднюю часть класса и берет листок бумаги, который он протягивает ей.

– Реми Вильянова Будро. Добро пожаловать на курс английского языка и литературы. В настоящее время мы работаем над анализом творчества одного из величайших поэтов всех времен.

Она окидывает класс взглядом, отводит его от Жанов-Болванов и наконец останавливает на Джуде и мне.

– Почему бы тебе не присоединиться к группе Клементины и Джуда? Я уверена, что они будут рады твоей… помощи.

Глава 13
Мне нет до этого дела

От слов миз Агилар у меня пресекается дыхание, я пытаюсь глотнуть воздуха, и глаза мои наполняются слезами. Зря я собрала волосы в узел, так что теперь у меня не получится спрятать за ними лицо, хотя сейчас мне очень, очень хочется это сделать.

Вместо этого я натягиваю на голову капюшон худи и прячу в нем лицо в отчаянной попытке скрыть свои слезы – и минутную слабость, о которой они говорят. Но сегодня я не была к этому готова, я уверяла себя, что смогу избегать Реми весь остаток этого учебного года. Хотя он тоже учится в выпускном классе, это вовсе не значит, что ему обязательно находиться в моей группе, изучающей курс английского языка и литературы. Тем более что я вела себя осторожно, стараясь поворачиваться и идти в обратном направлении всякий раз, когда видела его в коридорах.

Но сейчас я не могу этого сделать. Мне некуда отсюда деться, а он направляется прямо ко мне.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает голос Джуда, он тих, на удивление мягок и словно доносится издалека. – Я могу сказать ей, чтобы она перевела его в другую группу.

Он не должен знать про Реми, не должен знать обо всем произошедшем. Он отказался от этой привилегии, отказался давно. Но он знает, и я не могу не предположить, что это Каспиан все ему разболтал. Вот придурок.

Я знаю, что они тоже дружили. Я знаю, что они до сих пор иногда разговаривают в кафетерии. Но все во мне буквально кричит, что Каспиан не имел права говорить ему об этом. Говорить о ней.

Я не хочу ему отвечать, но Джуд продолжает неотрывно смотреть на меня с беспокойством на лице, и в конечном итоге я качаю головой – хотя даже не знаю, на какой именно из его вопросов я отвечаю сейчас. Может быть, сразу на оба, потому что нет, я однозначно не в порядке. Но когда я обращалась к миз Агилар с подобной просьбой в прошлый раз, ей было плевать, как отношусь к членам своей мини-группы. Это еще одно так называемое «преимущество» того, что я дочь директрисы, которое я сейчас кляну на чем свет стоит.

– Со мной все путем! – рявкаю я на него за пару секунд до того, как Реми останавливается рядом с нашими столами.

Реми, самый близкий друг моей кузины Каролины в тюрьме и тот парень, о котором она написала мне, когда наконец сбежала из Этериума. Парень, которого она любила.

Реми, тот парень, который прибыл на остров три месяца назад, чтобы сообщить, что она погибла, что она пожертвовала собой, чтобы спасти его, что ее гибель – это его вина. Моя тетя Клодия – мать Каролины – сказала ему не винить себя, ведь мы все знаем, что, если она что-то твердо решала, ее было не остановить.

Но, хотя в теории я и могла бы с этим согласиться, я все равно не желаю видеть его снова. И однозначно не хочу с ним говорить.

Потому что в ту ночь, когда я узнала о гибели Каролины, во мне что-то разбилось, и как бы я ни пыталась, мне так и не удалось вновь сложить осколки моего сердца – моей души – так, как было прежде. Она была моей лучшей подругой, чем-то вроде моей второй половинки, до того, как ее увезли в Этериум, притом безо всякого предупреждения и безо всякого объяснения причин. С тех прошло три года, а я по-прежнему не знаю почему.

Отчасти причиной, по которой мне все эти последние несколько лет так отчаянно хотелось покинуть этот остров, было стремление найти ее и спасти из этой мерзкой тюрьмы.

И что же, теперь мне придется выполнять классное задание по поэзии вместе с парнем, которого она любила? С парнем, который просто взял и дал ей умереть?

Меня начинает сотрясать дрожь, но я подавляю ее так же безжалостно, как до этого подавила слезы.

Слабость – это не вариант; нельзя ни проявлять ее, ни иметь.

И все равно во мне бушует ярость, бушует даже до того, как Реми неторопливо подходит к нам и останавливается в двух футах от моего стола. Я знаю одно – я ни за что не останусь здесь все время до окончания двенадцатого класса. Это заведение и так уже отняло у меня слишком много.

Мне нужен новый старт.

– Вы не против, если я сяду здесь – тихо спрашивает Реми, показав кивком на незанятый стол, стоящий напротив Джуда. При этом его темные спутанные волосы слегка колышутся, а пристальный взгляд его травянисто-зеленых глаз совсем не вяжется с беспечной небрежностью его вопроса.