Я бросаю взгляд на Джуда, но его лицо ничего не выражает – это верный знак того, что в глубине его души происходит нечто такое, о чем он не хочет никому говорить. И я его понимаю. Мне не хочется этого признавать, но я знаю, что утрата Каролины причинила боль и ему. То что он сделал со мной – с нами, – не стерло воспоминаний обо всех этих годах игр в прятки, об исцарапанных коленках, о том, как мы вместе играли в «признание или исполнение желания» и о наших бесконечных проказах. Надо думать, включение в нашу группу Реми и для него стало ударом под дых.

От того, что я это знаю, мне не становится легче. Но прежде, чем я успеваю придумать подходящий ответ на вопрос Реми, небо раскалывает огромная молния. За ней сразу же следует раскат грома, такой громкий, что он сотрясает все здание, и через считаные секунды, две люминесцентные лампы в классе взрываются.

Стекло разлетается везде и осыпает пол перед столом миз Агилар.

Она вздрагивает – судя по всему, она та еще трусиха, – затем верещит:

– Никому не двигаться, пока я уберу все эти осколки. Просто сосредоточьтесь на выполнении ваших заданий и не беспокойтесь обо мне.

Можно подумать, что кто-то беспокоится из-за нее. В общей неприглядной картине всего того, что происходит в этой школе, взрывающиеся лампочки – это пустяк, на который вообще можно не обратить внимания.

Она подходит к стенному шкафу, расположенному в задней части класса, и достает из него небольшую щетку и совок. Я не обращаю на нее внимания и вместо этого смотрю на свой стол, не в силах заставить себя заговорить с Реми. Джуд тоже не произносит ни слова, а просто смотрит на меня этими своими глазами, подмечающими все.

Когда становится очевидно, что скорее ад замерзнет, чем Джуд пригласит Реми присоединиться к нам, – и что вся группа вдруг начала питать куда больший интерес к тому, что происходит в нашем углу, чем к миз Агилар, – я пожимаю плечами и показываю кивком на незанятый стол. Это не самое дружелюбное приглашение, но это больше того, чего я от себя ожидала.

– Спасибо, Клементина, – говорит Реми официальным тоном и с печальной улыбкой на красивом лице.

У меня падает сердце. У меня с ним была только одна встреча, и недолгая, однако он хорошо знает, кто я, и я с ужасом осознаю – скорее всего, он знает обо мне куда больше, чем мне бы хотелось. Они с Каролиной были очень, очень близки. Не значит ли это, что она рассказала ему мои секреты? Те, которыми мы с ней осмеливались делиться только в темноте?

Внезапно я не могу не ощутить себя поруганной. Но теперь уже поздно что-то делать.

Если я позволила Реми присоединиться к нашей и без того зашедшей в тупик группе, это вовсе не означает, что я обязана разговаривать с ним или иметь с ним дело. Джуд, возможно, может устроить сцену, наплевав на последствия – ведь связываться с ним дураков нет, – но сама я не могу позволить себе такую роскошь.

Поэтому я перестаю спорить с ним об отношениях между Джоном Китсом и Фанни Браун, а вместо этого сосредоточиваюсь на ответах на вопросы об образном языке и стихотворном размере. Чем скорее мы выполним это задание, тем скорее я смогу выбраться из этого ада.

Поначалу Реми пытается помогать, но после того, как я несколько раз намеренно игнорирую его, сдается.

К плюсам можно причислить то, что Джуд в кои-то веки не отказывается от сотрудничества.

Возможно, потому, что он слишком занят слежкой за Реми, с которого он не сводит прищуренных недоверчивых глаз. А может, потому, что он чувствует, как близка я к тому, чтобы сорваться. Первые семь лет, которые он провел на этом острове, мы с ним были неразлучны, и он знает меня лучше, чем кто-либо как в настоящем, так и в прошлом, – если не считать Каролины. Однако к нам точно совершенно неприменимо изречение, гласящее, что «враг моего врага – мой друг».

После того как как в напряженной атмосфере проходит целая вечность, когда я стараюсь избегать взглядов как Джуда, так и Реми, наконец звенит звонок.

– Сегодня я буду пребывать в самом лучшем, самом позитивном своем настроении. И на сегодня это все! – бодро восклицает миз Агилар, сидя за своим собственным столом в углу класса и качая головой. – Надеюсь, вы почувствовали себя в приподнятом расположении духа, прочитав и разобрав эти великолепные стихи!

Никто не отвечает ей, когда мы все вскакиваем с наших мест, как чертики из табакерки и начинаем засовывать наши вещи в рюкзаки.

– Я возьму это, – говорит Джуд, протянув руку к записям на моем столе.

Я киваю, но делаю это молча, потому что, если заговорю, в моем голосе зазвучат слезы от давящего меня горя. Вместо того чтобы что-то сказать, я застегиваю молнию на своем рюкзаке и чуть ли не бегу к двери.

И торопливо выхожу в теперь уже запруженный народом коридор, отчаянно желая как можно дальше убраться и от Джуда, и от Реми. Мой мозг перегружен, и мне кажется, что я вот-вот развалюсь на части.

Я обхожу чем-то разозленного ведьмака, явно ведущего себя вызывающе, и прохожу между двумя перевертышами-драконами, которые однозначно здорово обдолбаны. Я начинаю было гадать, чего они нанюхались и как им удалось добыть на острове эту дурь, когда кто-то позади меня зовет меня по имени.

Я инстинктивно поворачиваюсь и вижу Реми, бегущего ко мне трусцой, и, судя по его пристальному напряженному взгляду, он больше не позволит мне игнорировать его. Он высок – он даже выше Джуда, – и как из-за его роста, так и из-за того, что он бежит прямиком ко мне, мы явно начинаем привлекать к себе внимание.

Это не то место и не то время, которое я бы выбрала для выяснения отношений с ним, но если это то, чего он хочет, то так тому и быть.

Мои колени дрожат, потому что я голодна – батончик мюсли, которым я позавтракала, был съеден давным-давно, – а вовсе не потому, что я хоть сколько-нибудь нервничаю.

Вот только Реми явно не хочет выяснения отношений. Потому что он останавливается передо мной с этой своей грустной улыбкой и тихо говорит:

– Мне жаль, что так получилось.

– Чего именно тебе жаль? – вопрошаю я намного более воинственно, чем того требуют его слова или его тон.

Он качает головой, и по взгляду, который он устремляет на меня, видно, что он знает, что я лгу.

– Я могу доделать это задание своими силами. – Его тягучий новоорлеанский акцент смягчает его слова – и то, что он имеет в виду.

– Ты можешь делать, что хочешь, – отвечаю я, пожав плечами. – Мне нет до этого никакого дела.

Вообще-то, мне есть до этого дело, мне это важно, и еще как, но сейчас не время – и однозначно не место – все это обсуждать.

У Реми делается такой вид, будто он не прочь разоблачить мой блеф, но вместо этого он просто качает головой.

– С тобой все будет в порядке.

Я холодно смотрю на него.

– Ты не можешь этого знать. – И тут впервые после того, как он явился на урок английского языка и литературы, в его глазах зажигается лукавый огонек.

– Мне известно много такого, чего, по мнению других, я знать не могу.

– За исключением тех случаев, когда тебе это не известно, – огрызаюсь я. И, хотя я не произношу ее имя, внезапно, образ Каролины возникает между нами так ясно, будто она и впрямь находится здесь.

Свет гаснет в его глазах, и его красивое лицо темнеет. Я напрягаюсь, готовясь к тому, что сейчас набросится на меня – я это вполне заслужила, учитывая то, что я только что ему сказала, но уже в следующее мгновение понимаю, что эта тьма направлена вовсе не на меня, а внутрь него самого, что это торнадо из горя и ярости, который сокрушает его изнутри.

Похоже, мне не нужно упрекать его в гибели Каролины – судя по всему, он достаточно свирепо упрекает себя за это сам. Даже если это становится заметно, только если как следует приглядеться.

Быть может, меня должно беспокоить, что от зрелища его страданий мне становится лучше, но нет, меня это ничуть не беспокоит. Каролина достойна того, чтобы он из-за нее страдал. И чтобы страдала я сама. Она вообще достойна куда большего.

И все же тот факт, что он тоже страдает, что он не просто игнорирует ее смерть, как это сделала моя семья, – заставляет меня чувствовать к нему бо́льшую симпатию, чем я ожидала. И сочувствовать ему, потому что я знаю, какую невыносимую боль вызывает ее потеря.

Возможно, поэтому я и протягиваю ему крошечную оливковую ветвь, а может быть, это потому, что он единственный человек, с которым я могу поговорить о ней. Единственный человек, который может по-настоящему захотеть услышать то, что я желаю сказать. Чаще всего даже тетя Клодия ведет себя так, будто просто хочет обо всем забыть.

Как бы то ни было, я шепчу:

– Она пекла по-настоящему замечательные печенья.

Он осторожно улыбается, и какая-то часть тьмы медленно уходит из его глаз.

– Она рассказывала по-настоящему потрясающие истории.

– Да. – Кулак, сдавливавший мое сердце, немного разжимается, и я ловлю себя на том, что тоже улыбаюсь. – Да, она была в этом мастерица.

Звенит предварительный звонок – наш разговор занял почти всю перемену – и я смотрю туда, где находится комната групповой психотерапии. Это последнее занятие этого дня.

Но прежде, чем я успеваю сделать шаг в эту сторону, мое внимание привлекает Джуд, идущий по коридору в компании своей подруги, Эмбер. Она намного ниже него, так что он слегка наклоняется, чтобы расслышать ее в шумном коридоре, и кивает в ответ на то, что она говорит.

Но его взгляд устремлен не на нее, он направлен на меня и Реми. И вид у него недовольный.

Но у него нет никакого права выглядеть так из-за меня или из-за того, что я делаю, – ведь мы с ним не друзья, как бы он ни вел себя со мной в конце сегодняшнего урока английского языка и литературы. Я начинаю отводить от них глаза, и тут светильники начинают мигать опять – этот шторм действительно здорово влияет на нашу энергосистему, – и в это мгновение Эмбер истошно вопит.

Этот вопль – громкий, пронзительный, душераздирающий – оглашает коридор, когда ее охватывает пламя.

Глава 14
Там, где есть дым, есть и Феникс

Сначала загораются ее тугие кудри с рыжими кончиками, так что секунду я думаю, что мне это просто чудится. Но через считаные секунды пламя охватывает уже всю ее голову, затем плечи, руки, торс, ноги.

– Какого хрена! – восклицает Луис, бросившись ко мне. Глаза его округлены и полны ужаса, но тут на помощь Эмбер бросается Джуд.

И это естественно. Пылающая Эмбер – это самая ужасая вещь, которую я когда-либо видела. И это даже не считая ее полных боли криков, от которых мое горло сжимает ужас.

Судя по тому, как другие ученики с криками бросаются в стороны, я не одна объята страхом. Единственное исключение – Джуд. Вместо того чтобы бежать, он выдергивает из своего рюкзака огромную флягу с водой и выливает все ее содержимое на голову Эмбер.

Но от этого нет никакого толка, и она продолжает истошно вопить. И вся она продолжает гореть: ее длинные вьющиеся волосы, ее темно-коричневая кожа, даже ее глубокие черные глаза. Пламя объяло ее всю.

В отчаянной попытке помочь ей Джуд срывает с себя свое красное форменное худи и пытается сбить пламя, лишить его кислорода, но Эмбер все равно превращается в огненный столб, и коридор наполняется тошнотворным запахом горящих волос и одежды.

– Что нам делать? – спрашивает Реми, кидаясь к ней, пока нас теснит волна убегающих учеников.

– Не знаю, – отвечаю я, пытаясь не дать себя затоптать, пока двигаюсь вместе с ним. – Она феникс.

Но она не должна гореть. В нашей школе учились десятки фениксов, и ни один из них никогда не воспламенялся. Как и их магическая сила, ее магическая сила должна быть заблокирована заклятиями, подавляющими магические способности учеников, так что возможность, что она воспламенится, должна быть полностью исключена.

И вот теперь она все-таки горит, и горит, и горит, и, похоже, ничто не может этого остановить. Ни вода, которую вылил на нее Джуд, ни его худи, которое уже вспыхнуло и сгорело. Ни его руки, которыми он безуспешно пытается сбить пламя.

– Это нормально, Джуд! – Мой дядя Картер с развевающимися светлыми волосами выбегает из своего класса, хватает Джуда и, пустив в ход всю свою силу мантикоры, пытается оттащить его назад. Когда Джуд не сдвигается ни на дюйм, мой дядя пытается втиснуться между ним и Эмбер. – Она феникс! Ей положено гореть.