– Эй, училка, вы что нюхнули за обедом слишком много пикси-пыли? – спрашивает Жан-Люк, убрав с глаз свои нарочито растрепанные волосы.

– А нам ничего не принесли, – насмешливо добавляет его приспешник Жан-Клод. Когда он смеется, его зеленые глаза сверкают сверхъестественным электрическим блеском, присущим глазам всех эльфов, занимающихся темной магией. – Вас что, никогда не учили, что надо делиться?

То, что они – а также Жан-Поль и Жан-Жак, двое других прихвостней из их четверки и таких же недоразвитых негодяев, – гогочут, показывает всем в классе, что они что-то задумали.

И действительно, как только она поворачивается к классу спиной, чтобы написать что-то на доске, Жан-Жак швыряет в нее горсть «Скиттлз».

Честное слово, эти козлы так противны, что дальше некуда.

Миз Агилар напрягается, когда россыпь драже «Скиттлз» попадает в нее, но вместо того, чтобы сделать этим распоясавшимся эльфам выговор, продолжает как ни в чем не бывало писать на доске.

Ее молчание только раззадоривает их, и они швыряют в нее новую порцию «Скиттлз», но на этот раз, облизав эти драже, – так что теперь, попадая на ее белую блузку, они оставляют на ней липкие разноцветные следы. И это не считая тех обсосанных драже, которые застревают в ее волосах, подстриженных так, что они стоят торчком.

Когда она продолжает все так же стоять лицом к доске, наверняка стараясь сдержать слезы, Жан Люк переносится к ней – темные эльфы двигаются невероятно быстро, даже без своих магических сил – и становится прямо перед ней, корча мерзкие рожи и показывая ей средний палец.

Бо`льшая часть класса разражается смехом, хотя некоторые ученики неловко опускают глаза. Миз Агилар тотчас поворачивается, но Жан-Люк уже сидит на своем месте, невинно улыбаясь и подпирая голову рукой. И прежде чем она успевает понять, что к чему, в нее летит еще одна порция «Скиттлз». Бо`льшая их часть попадает ей в грудь, но одно драже ударяет ее прямо между глаз.

Она вскрикивает, ее грудь ходит ходуном, но она по-прежнему не произносит ни слова. Я не знаю, потому ли это, что она работает учителем недавно и еще не приобрела навыков управления классом, или же дело в том, что она просто-напросто боится заставить этих Жанов-Болванов вести себя прилично, потому что они принадлежат к самым могущественным – и опасным – мафиозным семьям в мире сверхъестественных существ. А может, ее нерешительность объясняется и тем, и другим.

В нее летят шарики из жеваной бумаги, и меня так и подмывает встать на ее защиту, как я это делаю обычно, но останавливаю себя. Ей надо научится постоять за себя и научиться быстро, иначе в этой школе ее сожрут. На этой неделе я уже трижды спасала задницу миз Агилар – и в доказательство этого могу предъявить несколько синяков. В конце концов, нельзя схлестнуться с теми, кто принадлежит ко двору темных эльфов, практикующих самую темную магию, какая только может быть, и не получить трепку. К тому же я все никак не приду в себя после того, как весь последний час отбивалась от криклеров, и не уверена, что после урока у меня хватит сил на то, чтобы схватиться с целой группой чудовищ иного рода.

Но она так ничего и не говорит, а вместо этого поворачивается обратно и снова начинает что-то писать на доске своим витиеватым почерком. Это самое худшее из всего, что она могла бы сделать, потому что Жаны-Болваны – и несколько других идиотов – воспринимают это как признак того, что сезон охоты и впрямь открыт.

В нее ударяет новая россыпь шариков из жеваной бумаги, и некоторые из них застревают на кончиках ее торчащих волос.

В ее зад летят новые драже «Скиттлз».

И Жан-Клод – вот придурок – решает, что сейчас самое время отпустить несколько скабрезных замечаний.

Ну нет, это уже слишком. К черту боль. Одно дело, когда Жаны-Болваны просто паскудничают, как обычно, показывая, что они говнюки, но на этот раз они перешли черту. Никто, даже сыновья глав мафиозных семей, не имеет права на безнаказанные сексуальные домогательства.

Я прочищаю горло, смирившись с тем, что шайка Жанов-Болванов снова изобьет меня после урока. Но прежде чем мне удается придумать такое жесткое оскорбление, чтобы заткнуть им рты, слева от меня слышится шорох.

Он тих. Так тих, что большинство учеников в классе его даже не слышат. Я и раньше слышала звук этого медленного продуманного перехода от неподвижности к действию, и, хотя с тех пор прошло уже немало времени, от него по моему телу все так же начинают бегать мурашки и одновременно меня охватывает невольное облегчение.

Похоже, я не единственный человек в этом классе, кто считает, что их попытка сексуального домогательства хуже, чем их обычное плохое поведение, и что этому надо положить конец.

Я немного поворачиваюсь влево и как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джуд Эбернети-Ли, ростом шесть футов семь дюймов, великолепный, с мрачным лицом и широкими плечами, разворачивается на своем месте. На секунду мой взгляд встречается с взглядом его словно бы вихрящихся разных глаз, но затем он смотрит сквозь меня на членов клуба Жанов-Болванов.

Я ожидаю, что он что-то скажет этим темным эльфам, но оказывается, что в этом даже нет нужды. Достаточно одного его взгляда, и их слова и смех стихают, словно рассыпавшись в пыль.

На несколько секунд в воздухе повисает молчание – долгое, напряженное, с острыми краями, – пока весь класс, затаив дыхание, ждет, что будет дальше. Потому что неудержимое паскудство Жанов-Болванов вот-вот столкнется с непоколебимостью Джуда.

Глава 4
Эльфы хуже смерти

За единственным в классе окном в стиле королевы Анны сверкает молния, раскалывая послеполуденное небо, вдруг покрывшееся неестественно темной мглой.

Словно для того, чтобы подчеркнуть серьезность надвигающегося шторма – не говоря уже о нынешней атмосфере в классе, – через несколько секунд слышится раскат грома. Он такой громкий, что в окне дребезжат стекла и вокруг нас сотрясается земля. Половина учеников ахает, когда свет начинает мигать, но вместо того, чтобы снять напряжение, вспышка гнева Матери Природы только усиливает его.

Быть может, нам повезет, и молния поразит кого-то из Жанов-Болванов. По-моему, в эту минуту поджареный темный эльф – это было бы неплохо.

Миз Агилар с тревогой смотрит в окно.

– После такой мощной молнии я очень надеюсь, что кому-то хватило предусмотрительности проверить огнетушители.

Раскат грома звучит снова, и еще больше учеников начинают нервно ерзать. При обычных обстоятельствах угроза сентябрьского шторма не заставила бы их и бровью повести. Здесь, на этом острове в Мексиканском заливе, шторм – это часть привычного образа жизни, особенно во время сезона ураганов.

Но этот шторм не нарастал и не крепчал постепенно, как бывает обычно. Он возник из ниоткуда, и его сила словно копирует взрывную энергию, накопившуюся в классе еще до того, как Жан-Люк и его шайка не очень-то веселых неудачников подаются вперед, сидя за своими столами, как будто они ждали этого момента всю жизнь.

У меня екает сердце, и я убираю ноги из-под стола, готовясь к худшему.

– Даже не думай встревать, – шипит новенькая, сидящая за мной, кажется, ее зовут Иззи. – Я с самого первого дня жду, чтобы им надрали задницы. Но к твоей заднице это особо не относится.

– Спасибо, – шепчу я, сказав себе продолжать слушать ее.

Но прежде чем Иззи успевает сказать что-то еще, Жан-Люк то ли кашляет, то ли смеется, взъерошив рукой свои длинные светлые волосы.

– Эбернети-Ли, у тебя что, какая-то проблема?

Джуд не отвечает, а только поднимает одну темную резко очерченную бровь и продолжает пристально смотреть на Жан-Люка и остальных, пытаясь заставить их опустить глаза. Жан-Люк не отводит взгляда, но внезапно в его глазах отражается легкое сомнение.

Это сомнение быстро превращается в явное беспокойство по мере того, как Джуд не сводит с них четырех глаз, и вскоре неловкость и тревога в классе становятся столь же ощутимыми, как и стоящая в воздухе влажность. Однако Жан-Жак, похоже, слишком зациклен на самом себе, чтобы заметить эту перемену, потому что насмешливо бросает:

– Ну вот, так я и думал. Ты просто трахаешь нам моз…

Но он тут же замолкает, когда, прилетев будто из ниоткуда, рука Жан-Люка бьет его по затылку и впечатывает его рожу в стол прежде, чем он успевает закончить свою тираду.

– Зачем ты это сделал? – хнычет Жан-Жак, вытирая смуглой рукой тонкую струйку крови, которая вытекает теперь из его носа.

– Заткнись, мать твою, – огрызается Жан-Люк, но при этом продолжает смотреть в глаза Джуду, который пока только и сделал, что поднял одну бровь. Но его неподвижность, похоже, не действует на Жан-Люка, по крайней мере, если верить воинственному выражению лица этого говнюка. – Мы просто прикалывались, приятель. Нам не нужны проблемы.

Джуд поднимает и вторую бровь, как бы спрашивая: «Разве?»

Когда никто не отвечает – и, более того, даже не дышит, – его взгляд перемещается с Жан-Люка на Жан-Клода, который неловко ерзает на своем стуле. Как только их взгляды встречаются Жан-Клод тотчас переключает внимание на свой телефон и, похоже, находит в нем что-то, что возбуждает в его душе чрезвычайный интерес – и тут остальные три Жана-Болвана тоже утыкаются в экраны своих телефонов.

Теперь все они сидят, потупясь и не смея посмотреть Джуду в глаза.

И опасности вдруг как не бывало, напряжение спадает, как из старого воздушного шарика выходит гелий. По крайней мере, пока.

Должно быть, миз Агилар тоже это чувствует, поскольку слышно, как она облегченно вздыхает, прежде чем показать на цитату, которую она написала на доске розовым маркером.

– Единственный способ усилить свой интеллект – это ни о чем не думать. – Ее голос повышается и понижается вместе со словами, словно она поет песню. Затем она указывает на строку, написанную под ней синим цветом: «Дать разуму свободно воспринимать все мысли».

Похоже, мы собираемся просто игнорировать наглых Жанов-Болванов и вместо этого разбирать цитату из сочинения какого-то мертвого белого мужчины. Впрочем, в данный момент это решение не вызывает у меня неприятия.

После того как она выдерживает то, что ей, должно быть, кажется эффектной паузой, миз Агилар продолжает:

– Это, друзья мои, цитата моего любимого поэта-романтика. Может быть, кто-то из вас рискнет предположить, кто это?

Никто не пытается дать ответ. Собственно говоря, мы все просто сидим и пялимся на нее со смесью удивления и недоумения.

Она оглядывает класс, и лицо у нее вытягивается.

– Неужели ни у кого из вас нет даже догадки?

Ответом ей снова служит молчание.

Когда она издает скорбный вздох, одна из ведьм из предпоследнего ряда осторожно спрашивает:

– Это лорд Байрон?

– Байрон? – На лице миз Агилар почему-то отображается еще большее разочарование. – Разумеется, нет. Он намного более безнравственный, Вероника. По-прежнему никаких догадок? – Она печально качает головой. – Полагаю, я могла бы предложить вам другую цитату.

Она постукивает себя по подбородку ногтем, накрашенным лаком цвета сахарной ваты.

– Ну хорошо, какую из них мне стоило бы испробовать? Быть может…

– Ну сколько можно, твою мать? – выпаливает позади меня Иззи. – Это гребаный Джон Китс^[4].

Миз Агилар удивленно отшатывается, но ее удивление быстро сменяется радостью.

– Вы знаете его! – восторженно кричит она, хлопая в ладоши.

– Еще бы мне его не знать. Ведь я из чертовой Британии, чего уж там.

– Это. Просто. Чудесно! – Миз Агилар, чуть ли не пританцовывая, подходит к своему столу и берет с него пачку пакетов. – Я так рада, что вы уже читали его! Ну разве он не божествен? «Напевы слушать сладко…»^[5], «Мелодии сладки…»^[6].