Глава 18
В борьбе с самим собой

Всё не так плохо, если лежать.

Мышцы того, кто привык сидеть за партой и на банкетке, болят от двадцатиминутной тренировки. А от ударов Кайна подавно.

Я приподнимаюсь, опираясь об угол тумбочки. От боли морщусь, и кожа на лице собирается в складки, усиливающие боль до слёз. Встаю на ноги, пошатываюсь. Приходится сесть. За окном темнеет, скоро наступит очередная ночь.

Я передвигаюсь по стеночке, чтобы добраться до туалета. Из-за приступов тошноты останавливаюсь. Живот крутит. Проверяю языком зубы, вроде все на месте, но одного клыка не хватает. Выплюнул или проглотил?

Мама засекает меня и выбегает из комнаты. Хочет поддержать, помочь добраться до туалета. Я отталкиваю её и самостоятельно продолжаю нелёгкий путь.

В коридоре, как и сказал Пол, стоит фотография бабушки. Чёрная полоска от угла до угла разделяет её тело.

Я отворачиваюсь, пока мысли не начали разъедать нутро.

Мне нестерпимо трудно передвигаться, но я, наконец, захожу в уборную. Слюна течёт по уголку губ и движется к подбородку.

Держась за стену, делаю свои дела, что заставили встать с постели. И в новый путь по стеночке. Кровать зовёт.

Ложусь. Выдыхаю.

Ещё несколько шагов, и я бы упал прямо в коридоре.

Сплю с перерывами. Тело затекает, но я не могу лежать на боку из-за гематом на лице. Единственная возможная поза – на спине.

Я боялся боли не из-за страха умереть, а потому что она невыносима. Кайн сволочь. Он поступил не по-мужски, набросился на меня, как животное.

Что за сутки выдались.

Я участвовал в первых гонках, разбил лоб и уклонился от удара Витали. Тая поцеловала меня, Кайн избил, а Сара… она вывела мои эмоции на новый уровень.

Валяюсь теперь, и ничего не могу. В коридоре ходят родители. Я слышу их шёпот:

«Мы ничего не узнали, не получили информации, и нам не на кого повесить взыскание».

«От этого Пола никакой пользы!»

Так вот почему они позвали Пола, не потому что я попросил, а для собственной выгоды.

Слюнявая бумага так и не убрана. Я не ценил Пола, своего лучшего друга. Того, кто принял меня таким апатичным. Я обязан ему отплатить.

Включаю телевизор, но не вижу экрана из-за позы мумии. Слушаю, что там говорят, и под эти звуки засыпаю.

Просыпаюсь. Телевизор выключен, губы сухие, хочется пить. Освещение в комнате выключено, и лунный свет ложится на одеяло неровным блеском.

Старый смартфон и новый у Майка. Мне скучно лежать, потолок неинтересен.

Я добираюсь до кухни. Отец храпит, как трактор, и моё шарканье по полу невозможно услышать. Пусть и дальше храпит, не хочу их разбудить, не хочу общаться.

Через щель между губ вливаю воду из стакана, но половина выливается на футболку.

Родители переодели меня. Майка и шорты в помойном ведре. Надеюсь, Майку не дороги эти вещи.

На столе лежат мази и таблетки. Кидаю обезболивающее в рот и кое-как запиваю водой.

Я голоден, но в холодильнике твёрдая пища. Мне такое не прожевать.

Так проходит и следующий день.

Я мечтал застрять в комнате подальше ото всех – замечтался, называется.

Я иду в гостиную, к пыльному пианино. Дома я редко играю, но сейчас пальцы зудят. Ставлю стул к двери и прижимаю спинку к ручке. Временно никто не потревожит.

Сажусь на банкетку.

Долго усидеть не получится, но хотя бы одну мелодию. Я ненавижу играть, но это зависимость: когда-то приятная, а когда-то вдребезги разбивающая нервы.

Играю быстро, клавиши вот-вот задымятся. Мышцы противятся такой скорости, шея и плечи немеют. Я учусь управлять телом, болью и нервами. Я давлю на клавиши через ломоту, мигрень, недомогания. Я играю, не летая по комнате и не сбегая на улицу в своих грёзах. Играю здесь и сейчас.

Чёрно-белые клавиши становятся серыми, а холодный свет тёплым. Пианино приобретает ярко-вишнёвый цвет. Как волосы Сары. Эта девушка опять рядом. Хочет коснуться клавиш, сыграть со мной.

Музыка, стоны от боли, долбёжка в дверь, попытки родителей попасть ко мне, сопровождаются Бетховеном «Moonilight Sonata». Мелодия нарастает, накаляется, становится громче, быстрее. И вот спокойнее, тише. Одна рука бездвижна, вторая энергично бегает с клавиши на клавишу. Стул падает. Две руки на клавишах. Музыка снова шустрая, энергичная, и громче, громче, и побежали пальцы по клавишам. Звонче.

Я вздрагиваю. Чёрная клавиша, белая, одновременно.

Я заканчиваю и опускаю голову.

Моя любимая соната. Зря я так редко её играю.

– Ты должен лежать, – папа захлопывает крышку пианино.

В ушах ещё звенит сыгранная мелодия. Она – центр моей вселенной.

– Не хочу.

Прохожу мимо валяющегося стула, улыбаясь сквозь самую ужасную боль в жизни.

Я улыбаюсь, потому что счастлив.

Один камушек за другим врезаются в моё окно.

Я закрываю дверь комнаты, повторяю самодельный замок из стула. Это задержит родителей. Наконец-то Пол принёс телефоны.

Контроль матери с отцом начал покорять Эверест. Они следят за тем, куда я направляюсь из комнаты, сколько времени провёл в туалете, что ел. И я ничего не могу сделать, чтобы они не знали о моих перемещениях.

Я открываю окно. Майк машет мне телефонами: старым и новым. Пол стоит рядом с ним. Из-за одного невидящего глаза их плохо видно с третьего этажа, тела Майка и Пола рассеиваются в солнечных лучах.

– Давай коробку с верёвкой! – вопит Пол. Прохожие оборачиваются, приподнимают головы и ошарашенно отворачиваются, увидев моё лицо.

А я продолжаю избегать зеркал.

Я давно подготовил самодельный подъёмник. Неторопливо спускаю верёвку с коробкой обуви на конце, чтобы случайно не постучать в чужие окна.

Нужно написать, что меня держат в заложниках и я нуждаюсь в помощи. Пусть меня отсюда заберут.

– Ты же будешь держать язык за зубами? – кричит Майк, кладя телефоны в коробку.

Я показываю большой палец. Пол говорит что-то Майку, и тот кивает в ответ.

Тяну верёвку ещё медленнее, чем опускал. Коробка от телефонов потяжелела.

Быстро мелькающие мысли устрашают своим безумием: я хочу выпрыгнуть в окно к тем, с кем хорошо.

– Осталось двадцать три дня до…

Пол перебивает Майка:

– До симфонического концерта, на который мы собирались.

Майк недоумённо смотрит на Пола, но вскоре его рот раскрывается в беззвучном «а-а-а».

Я забираю новый телефон, а старый кладу вместе с коробкой на стол. Снимаю блокировку. На обоях Майк, показывающий средний палец, его косичка, сплетённая из волос чёлки, убрана за ухо, а за спиной Майка Пол, смотрящий в сторону. Оба лыбятся и щурятся.

Это и есть дружба.

Я пренебрегал этим. Не понимал, как важно быть с кем-то душевно близким. Считал, что и одному неплохо. Что сам по себе – значит, никто не сделает больно. Но больно – это быть одному.

Опять высовываю голову в окно. К Майку и Полу присоединилась Сара. Она глядит себе под ноги, машет рукой. Смотреть на меня не хочет.

Я складываю ладони вместе и склоняю голову. Надеюсь, парни поймут, что это «спасибо» от временно немого.

– Чтобы через три дня был как новенький!

– Майк подготовил тебе книгу о симфоническом концерте.

Пол как настоящий шпион, он не всё может сохранить в тайне, но пока ему это удаётся.

– Майк очень старался. Искал эту книгу, – подтверждает Сара, громко крича снизу.

Сара вела себя всегда так тихо. Как и я старалась быть неприметной, но я смог узреть, что её душа двулична, как и у всех остальных.

Она запрокидываю голову, и удивляется, встречаясь с моим глазом. Её волосы развеваются на ветру, закрывают половину лица, лезут в рот. Она не двигается. Она как живой, красивый манекен.

Я не замечал её.

Замечаю теперь.

Пять минут назад я представлял её, играя композицию на пыльном пианино.

Я смотрю на неё, слышу сонату. Мои пальцы выстукивают мелодию на оконном проёме.

Я не успел разобраться в своих чувствах к этой девушке.

Беру телефон и захожу в телефонную книжку. Номер Пола размножился на другие: Майка, Таи, Сары, и зачем-то ещё двоих моих одногруппников.

Я пишу сообщение Майку:

«Через три дня разгонимся до ста».

Смотрю вниз, как Майк читает моё сообщение, и сразу получаю ответ: его любимый средний палец.

Я улыбаюсь криво, и мне очень больно, но какую радость это приносит Полу.

«Пианист, ты придурок. Лечись».

Из улыбки в полноценный смех.

Как же это больно.

На следующее утро мой левый глаз приоткрывается. Приятно видеть комнату двумя глазами.

Говорить по телефону пока сложно, но я, наконец-то, могу попробовать дозвониться до бабушки.

«Абонент временно недоступен, перезвоните позже».

Так и знал. Поэтому нахожу социальные сети больниц, моргов и пансионатов неподалёку. Отправляю сообщение первой больнице, копирую и пересылаю остальным. Я спрашиваю о бабушке. Многие не читают, но кто-то уже ответил отрицательно. От каждого отклика сердце пульсирует в голове.

«Лилии Доновой к нам не поступало».

«Спасибо за ответ».

Слышу шаги и быстро убираю телефон под подушку. Рассматриваю потолок, как будто всё это время занимался именно этим.

В комнату заходит мама с кремом в руках. Каждый раз, когда она приходит помочь, я прошу её не делать этого, но она не слушает.

Крема не жалеет, вмазывает его в мои синяки круговыми движениями. Я сдерживаю крик от боли, прикусывая язык.

Мать делает всё неаккуратно, суетливо. Мне кажется, она хочет скорее домазать весь крем на мою кожу и уйти, но старается не показывать этого, поэтому её лицо невозмутимо спокойное.

– В колледж вернёшься недели через две. Придётся навёрстывать упущенное, – заводит она разговор.

Припухлость на губах спала, и я готов произнести несколько слов:

– Я пойду на учёбу послезавтра.

Она убирает от моих щёк пальцы, блестящие от крема.

– Ты в зеркало так и не смотрелся?

Чистя зубы и умываясь, я проходил мимо зеркал отвернувшись, убеждая себя, что там не на что смотреть. Легко отворачиваться от своего отражения, когда всегда собой недоволен.

– Мне всё равно.

– Никуда ты не пойдёшь.

– Спасибо за твоё беспокойство, но решение остаётся за мной.

Я беру с тумбы стакан с водой и делаю небольшой глоток. Чем больше слов, тем сильнее першит в горле.

– Я заберу у тебя ключи.

– Забирай. Полиции будет интересно послушать, как ты запираешь совершеннолетнего сына в квартире.

Она закрывает крем, бросает тюбик в карман халата.

– Ты отбился от рук. Лучше позвони полиции, и скажи, кто тебя избил.

Нужно знать, когда промолчать, а когда высказываться – всё должно быть в меру – спасибо Полу, что объяснил мне это, после моего нахального поведения с его мамой.

От моего игнорирования, моя мать закатывает глаза и оставляет меня в покое, покидая комнату.

Я достаю телефон, проверяю последние сообщения. Кто-то прочёл, кто-то печатает. Приходит уведомление о поступлении денег.

«Пацанчик, тебе за работу».

Майк реально перечислил мне зарплату за то, что я страдал фигней в его доме.

Я получил ответ из ещё одной больницы о состоянии бабушки – она туда не попадала. В нашем городе остаётся только одна больница, которая может дать информацию.

А все морги сообщили мне хорошие новости.

«Майк, деньги пришли. Но я же ничего не делал», – отправляю сообщение.