– Выкрутишься, – Пол прав, ведь куда я денусь.

Я вздыхаю.

С каждым днём мне становится всё легче дышать, разговаривать и видеть – моё тело восстанавливается.

– Вечером ко мне заваливайся, будем изучать техническую часть машины. Осталось двадцать дней до гонки, – Майк постукивает пальцами по запястью, как будто по наручным часам.

– Я хочу ещё позаниматься в твоём спортивном зале, можно?

Майк трёт глаза.

– После того случая ты не боишься заходить ко мне домой?

– Я хочу стать сильнее.

Смотрю через его плечо: Сара кивает подругам, чтобы поскорее от них отделаться.

– Посмотрим, пацанчик. Мы не можем разделиться на сто частей, чтобы исполнить все твои хотелки, – усмехаясь бросает он.

– Понимаю.

Прозвенел звонок. Подруги Сары разошлись, и она осталась одна. Но Сара не спешит уходить.

– Я на пару, до вечера, – Майк шутливо толкает в плечо. И, топая, уходит.

– Мне тоже пора.

Пол, переваливаясь с ноги на ногу, уходит к кабинету, где проходит пара.

Я мечтал, чтобы за мной бегали, но это не совсем то, к чему я на самом деле стремился.

Я желал не выделяться. Иметь друзей. Хотел быть как все.

– У тебя что?

Сара снимает рюкзак и берёт его за одну лямку.

– Английский, а у тебя?

На пары уже опоздали, так что не торопимся. Минутой раньше, минутой позже. Всё равно.

– Алгебра.

– Синусы, косинусы.

– Hello.

Она громко смеётся, должно быть, её смех слышен в самых дальних классах. Уголки моих губ подрагивают, но не поднимаются – это частое явление.

– Я рада, что ты подошёл.

– Ещё увидимся.

Мы поднимаемся по лестнице и расходимся по своим этажам. Когда девушка с вишнёвыми волосами исчезает из виду, я срываюсь на бег.

Мне безразлично, насколько я опоздал. Я убегаю от самого себя. От тех щелчков в груди, что клацают под рёбрами, когда Саре весело. Я пытаюсь скрыться от чувств, которые мне непонятны.

После занятий я не спеша иду домой. Я в размышлениях о том, что скажу родителям, как буду убеждать их отдать деньги. Думаю, как поступить, если отец встанет глыбой в проходе и не захочет выпускать на свободу.

Открываю дверь, и передо мной материализуется мама. А вот и папа в привычной старой майке.

– Сыночек. Артурчик, пожалуйста, не уходи.

Срываю с вешалки куртки и обнимаю их.

– Я хочу забрать деньги.

Мама плачет, а у папы от злости стучат зубы.

Сражу же вспоминается песня: «Белые обои, чёрная посуда. Нас в хрущёвке двое, кто мы и откуда? Объясните теперь нам, вахтёры, почему я на ней так сдвинут».

Почему она приходит мне в голову? Может быть, из-за ощущения безысходности, которое я испытываю, когда её слушаю? Или от того, как давят стены?

– Пожалуйста, – мягче прошу я, – отдайте деньги.

Отдайте, пока я не ослаб под вашими взглядами. Пока вы не втоптали в грязь обмана. Пока я ещё удерживаю свою тень в душе.

Вот отец преграждает путь, но не на выход, а в мою бывшую комнату.

– Ты, скотина, никуда не пройдёшь. Хочешь уйти – уходи. Мы в тебя столько вложили, а что получаем? Тебе ничего не положено!

Щетина на его чопорном лице делает его ещё более влиятельным. Его грудь вздымается.

Не бойся его, Артур. Не бойся.

Фотография бабушки. Чёрная лента.

– Бабушка тоже вложила в тебя многое, папа, а что получила взамен?

Пощёчины не выходит. Я успеваю перехватить руку отца, прежде чем та коснётся моего лица. Я развиваю реакцию во всём, что делаю: ловлю скользкое мыло, чтобы то не упало, или уворачиваюсь от массивных веток на улице, пытаясь поймать их, пока не выкололи глаза.

И рука отца, как самая большая ветка.

Он не сразу понимает, что случилось. Смотрит на руку, охваченную моими пальцами.

Он пытается высвободить запястье. Его рот приоткрыт. Он не отводит взгляд от своей руки в моей. Не верит, что это делаю я.

– Я заберу вещи.

Мама закатывает глаза и присвистывает при вдохе, но вдруг понимает, что уже использовала этот манипулирующий приём, поэтому решает попробовать другой – кладёт руку на сердце. Но и это уже было!

Она начинает задыхаться, но видит, что меня это не трогает. Её дыхание прерывается на вдохе.

Неужели она больше ничего не может придумать?

Я оттесняю папу в сторону и стараюсь опередить его, пока он не очухался.

–Останови его, Артурчик без нас не сможет, – умоляет мать отца.

– Я сломаю ему руки, но из дома не выпущу.

А он сломает, если потребуется. Может, мне и вправду остаться. Здесь кормят, поят, решают все проблемы, никакой ответственности, всё на плечах других.

Манипуляции действуют. Руки на спортивной сумке дрожат. Не открыть молнию.

Мама на пороге.

– Мы изменимся, всё для тебя сделаем, только останься.

Море крупных капель на её щеках.

– Никогда не будем забирать твои деньги, запирать. Останься, Артурчик.

Я на перепутье.

Подо мной шаткий мост.

Если я пойду дальше, мост может сломаться посередине, и тогда пути назад не будет. Если это случится сейчас, я упаду в реку и буду уноситься течением, с которым не смогу справиться.

Лучше я попробую перейти мост.

Расстёгиваю молнию сумки, напрягая руки, чтобы те не ходили ходуном. Кидаю внутрь всё, что попадётся. В основном это рубашки и немногочисленная купленная мной одежда, и не забываю о нижнем белье.

Принадлежности для мытья куплю в магазине. Я не хочу задерживаться.

Мать воет.

– На, скотина, – отец, отпихивая мать с пути, влетает в комнату. Мама врезается спиной в дверной проём, и стонет.

Деньги летят на меня, купюры приземляются на пол. Не ловлю. Дожидаюсь, когда все окажутся у ног.

– Не ной, Рита!

Собираю деньги на корточках, ни в коем случае не вставая на колени. Хватит мне преклоняться: если всегда смотреть вниз, будет болеть шея. Иногда полезно смотреть свысока.

Всё, что произошло в этом месяце, – это плата за свободу, которую я собираюсь обрести. Избитое лицо, крики отца, плач матери, и бабушка, отправленная в пансионат.

Это наказание – кара за то, что я поздно понял, что живой человек, а не их кукла.

– Спасибо.

Деньги в сумке. Вещи тоже. Я направляюсь к выходу. Мама убегает в комнату, а возвращается с моим старым мобильным телефоном.

– Звони нам иногда, ладно?

Вот такая она – настоящая. Она больше не плачет, хотя её переполняет боль.

Совестно, как за ту маску для лица, выкинутую в поле пшеницы. Но я не вернулся, чтобы выбросить её в другое место, и не останусь в этой квартире.

– Вы взяли себе денег?

– Нам от тебя ничего не нужно, – не успокаивается отец. – Это мы подарили тебе талант, и ты всего добился благодаря нам!

Вынимаю столько купюр, сколько смог. Отдаю маме в руке. Забираю старый смартфон.

Я ненавижу их. Но я не стал бесчувственным.

– Пока.

Я выхожу из квартиры и оказываюсь на улице.

Свобода!

Не верится, что мне это удалось. Но вот я шагаю к гостинице под грозовыми тучами, не страшась ни дождя, ни грозы.

Я освобождён.

Глава 23
Я её железо, я механизм

***

Изучение технической части машины с Майком затянулось на несколько дней, а вождению мы времени не уделяли.

До соревнований пятнадцать дней. По словам Майка, Кайн каждый день давит на него. Он жаждет сильного соперника.

Я хочу выиграть не из-за принципа, а чтобы не платить Кайну бабки и не убираться в его доме.

Я обязан выиграть.

Майк в сотый раз объясняет, как работает механическая коробка передач. Он рассказывает, как правильно тормозить, если коробку заклинило, и что делать в случае отказа тормозов. Майк показывает схемы в книге, что раздобыл для наших уроков.

«Для симфонических концертов», – как кричал Пол в моё окно.

Сара сидит рядом. Она заинтересовано узнаёт у Майка, из чего состоит двигатель. Он находит нужную страницу и объясняет нам обоим. А у меня трещит голова от одной и той же информации.

Практику хочу, а не теорию.

Майк опасается, что в новой экстренной ситуации я затуплю, как в первый раз, и натаскивает даже по самому нелепому раскладу на дороге.

У меня сегодня концерт, ведь за гостиницу надо чем-то платить. Деньги, забранные у родителей, ещё есть, но никогда не доводи до нуля.

– Ты понял? Если видишь лягушек, не надо резко тормозить. Дави, и всё.

– Моя жизнь дороже их, – заунывно повторяю за ним слова.

– Сара, не будь сучкой, принеси попить, – Майк откладывает книгу на стол.

Сара уходит на кухню. Дом Майка становится роднее, чем квартира, в которой я жил. Я провожу здесь каждый вечер, но ухожу, чтобы не столкнуться с Кайном.

И не прихожу на вечеринки Майка, и на другие тоже.

Входная дверь распахивается. Тая, как бабочка, передвигается к дивану. Будто с цветочка на цветочек перелетает.

Её вид больше не вызывает у меня ни грусти, ни радости. Ничего.

Сара с двумя стаканами колы выходит из кухни.

– Привет, Арти! – поёт Тая и неожиданно целует в щёку. Я отпрыгиваю и отворачиваюсь.

Сара проливает колу. Извиняется перед Майком, пытаясь оттереть сладкое пятно на полу мокрым тапкам.

Я перестаю обращать внимание на то, что меня не называют полным именем.

Было важной деталью, а стало незначительной.

– Пойдём за руль, – наконец-то приглашает Майк, – толку больше будет.

Он поднимается, а я уже предвкушаю, но главное – не забыть, что через два часа мне предстоит выступать на другом конце города.

– Можно с вами?

Майк забирает стакан у Сары и выпивает колу за несколько глотков.

– И я хочу, и я, – радуется Тая, подпрыгивая.

– Нет, нельзя. Пианисту опасно отвлекаться. Если хотите, стойте на улице.

Тая сразу обижается. Сара молча ставит мой стакан на стеклянный стол.

– Ну и ладно, – недовольно буркает Тая.

– Я лучше на улице подожду, – соглашается Сара.

Девчонки остаются на тропинке.

Я снова привыкаю к рулю, педалям, креслу. После удара головой получил странный побочный эффект – захотел испытать всё то же самое ещё раз.

Майк закуривает. Я завожу машину. Открываю окна. Курение как сигнал, что пора.

Трогаюсь с места плавно, без пробуксовки. Набираю скорость понемногу. Дорога мне знакома, сейчас будет кочка. Я притормаживаю, а затем прибавляю газу. Но из-за того, что путаю педали, машина движется рывками. Разделительная полоса практически стёрлась, и я регулярно выезжаю на встречку. Кажется, что машина то уменьшается, то становится огромной.

– У тебя замечательная память.

Майк швыряет окурок на улицу и кладёт руку на подлокотник.

– Почему?

– Ты запомнил, где кочки.

– Игра на пианино развивает и помогает запоминать детали, но я частенько забываю важную информацию.

Третья передача входит хорошо. Майк озадаченно вскидывает бровь: я тоже не понимаю, почему тогда не получилось.

– Попробуешь до ста? – предлагает он.

Ответ в моей ноге, сильнее давящей на газ.

Ладонь на гладком рычаге.

Мир деформируется: сжимаются деревья, кусты, пассажир. Концентрация на оборотах.

Всё, что попадается на глаза, вспыхивает оранжевым. Рыжие волны поднимаются от экранов и накрывают стеной торпеду, потолок, окна.

Лавина адреналина меняет во мне всё и сразу, наполняет счастьем.

– Сделаем круг, – Майк перекрикивает шум ветра, – держи руль крепче!

Семьдесят километров в час – мой личный рекорд.

Деревья не мелькают, как казалось в первый раз, – они заторможено плывут. Хочу, чтобы они расслоились, стали бесформенными пятнами.

Переключаю передачу выше, ногу на газ.

Шины шуршат, пластик в салоне дребезжит, звукоизоляция хреновая. Мне нравится