Можно погрузиться в депрессию, перебирать в голове жизнь от рождения до смерти Майка. Искать пути, которые привели к этому, и никогда не дышать полной грудью, виня себя… что я и делаю. Потому что ещё не осознал произошедшего. Потому что потерял лучшего друга. Потому что никак не мог его спасти.

Слеза стекает по щеке в ухо.

У Майка была вся жизнь впереди. Я… я не узнал о нём так много, и теперь уже никогда не узнаю.

Я плачу, сжимая зубами одеяло. Я бы закричал, но у меня иссякли силы. Боль отнимает всё, как жизнь отняла у меня Майка.

Мои нервные окончания гудят. Мужские голоса отдаляются.

Меня колотит. Мне холодно и страшно. Я здесь и нигде. В голове мгла, на лице слёзы. Укол в вену. Провал в небытие.

***

Мама Артура влетает в палату к сыну, чуть не споткнувшись об порог. Но останавливается, увидев на голове Артура бинты, а на глазу белую повязку. Перебинтованные руки и один палец в гипсе. Лицо в синяках, и разбитые губы.

Двое мужчин, соседи по палате, понимающе выходят. Отец Артура не смотрит на беспомощного сына. Он задаётся вопросом, как Артур будет играть на пианино с такими руками, и, не найдя ответа, отворачивается от больничной койки Врач входит в палату вслед за родителями. Он визуально осматривает спящего пациента.

– Мы вкалываем ему успокоительное. Он не должен засыпать, но его нервная система не выдерживает. За рулём был его друг, он погиб.

– Погиб?

– Умер.

Мама Артура не приближается к сыну. Её тело онемело, а сердце сжалось в груди, как пружина, и не разжимается.

– При нём?

– Да, и, скорее всего, ему понадобится психологическая помощь.

Артур открывает один глаз. Он осматривает палату, его мысли мечутся, и воспоминания вливаются в него неудержимым потоком. Не остановить. Он издает громкий вой, хватается за повязку на глазу и пытается сорвать её, стремясь открыть второй глаз. Но врач останавливает его руку.

– Артур, успокойтесь.

Артур смотрит на врача одним глазом. Рука падает на кровать, а бинты пропитываются кровью.

– Ваш глаз… Из-за удара головой произошло кровоизлияние. Черепно-мозговая травма. Вы…

Врач привык говорить неутешительные диагнозы, но взгляд этого парня вводит в ступор: он такой понимающий, но и настолько бесчувственный, что мужчине тяжело говорить.

–…ослепли на него.

Мама Артура закрывает ладонями рот. Отец поворачивается на сына.

Ослеп?..

– Майк… – бормочет Артур, и его тело сотрясается от судорог, а по щекам текут слёзы. – Он умер?

– Медсестра, – кричит врач в коридор.

– Артурчик, это мама, тут ещё папа…

Артур бьётся спиной о матрас, его лицо искажается от боли. Макушка ударяется о стену, и Артур воет, как раненый волк.

– Ослепли на него… – копирует Артур слова врача, дрожащей рукой прикрывая глазную повязку.

Медсестра входит со шприцем в руке.

– Так много колоть нельзя. Это уже третий раз, – напоминает медсестра, приближая иглу к синей вене Артура.

– Поставь капельницу.

Девушка останавливает шприц в миллиметре от руки Артура.

– Хорошо, – говорит она и выбегает в коридор.

Врач берёт Артура за руку. Он опасается, что в нервном припадке молодой пациент сорвёт с себя бинты. Мужчина смотрит на маму Артура, намекая, что той стоит поговорить с сыном.

– Артурчик, прости меня, прости нас – это мы испортили тебе всю жизнь. Я не должна была забирать славу, построенную на твоих талантах.

Она часто жаловалась на здоровье, чтобы Артур слушал и подчинялся. Но сейчас ей действительно плохо. В области сердца защемило, возникла тяжёлая одышка, но женщина старается не показывать этого.

Артур дрожит, одеяло падает на пол, и это усиливает тряску.

– Майк умер, я знаю. Я видел.

Он вырывает руку из руки доктора и обнимает себя двумя руками, желая остановить спазмы в мышцах.

Медсестра завозит стойку с капельницей. Фиксирует руку Артура, привязывая её к железной балке жгутом, и вводит иглу в вену.

Жидкость проворно потекла по трубочке.

– Сейчас станет лучше, – обещает врач, наблюдая, как лекарство льётся по прозрачной трубке и попадает прямо в организм бедного пациента.

– Оставьте меня.

– Артурчик…

– Позвоните, пожалуйста, Саре. Я хочу поговорить с Сарой.

Тело Артура обессилило, судорога на время отступает. Забинтованные руки и пальцы, покрытые кровью, напоминают ему о крови, вытекающей изо рта Майка.

– Кто такая Сара? – вдруг подаёт голос отец.

– Позвоните вишневолосой.

Мама берёт с тумбочки смартфон, и это не тот, что они ему покупали.

***

В моей голове чужие мысли. Мне спокойно так, что страшно.

Мама говорит с Сарой тихо, и голос матери кажется незнакомым.

Я не знаю, что теперь. Что будет, как будет, нужно ли это «будет». Я как мумия. Мои руки, изрезанные лезвием ножа, обмотаны бинтами, как и голова. А на ослепшем глазу повязка.

Папа стоит в стороне. Ему здесь не нравится. Больницы никому не нравятся.

Никогда не видел капельницы так близко. В меня вливается что-то жидкое, и это притупляет чувства и позволяет лежать спокойно, без болезненных судорог. Немного забыться.

В палату входят двое мужчин и ложатся на койки. Один хромает, а у другого железные вставки в носу.

Свет яркий, хочется спрятаться в темноте. Меня зовёт сон, но я не позволяю себе спать. Я закрываю один глаз, второй чувствует дискомфорт. Всё тело зажато в тисках.

Когда сон подступает слишком близко, я открываю глаз. На углу моей кровати сидит заплаканная Сара. Я уснул, даже не заметив этого. Врача нет рядом, родители вышли. Один из моих соседей по палате стоит у окна. Недавно он тоже лежал, как и второй пациент. У меня провалы в памяти или что-то иное.

Моя рука не зафиксирована, в вене нет иглы.

– Ты можешь лечь рядом?

Услышав мой голос, Сара всхлипывает. Я пробую подвинуться, но спазм в грудной клетке пригвоздил к койке. Сара ложится на бок, лицом ко мне, и еле держится, чтобы не упасть.

Я не могу повернуться к ней, могу лишь лежать на спине, и слепнуть здоровым глазом от насыщенного света лампы. Этот свет напоминает о тренажёрном зале Майка. Сара уже знает, поэтому она такая тихая.

Сколько понадобится времени, чтобы смириться с его смертью.

Много. Бесконечно много. До самого конца.

– Я не спас его.

Сара прижимается грудью к моей руке. Мне очень больно. Боль исходит отовсюду, и сливается в теле, как два океана. Подушка намокает от моих и Сариных слёз.

Сара укрывает нас одеялом. Мне жарко, холодно и снова жарко. Ногу дёргает в нервном тике.

– Ты не должен себя винить, – наконец-то слышу её голос. Через воду в ушах, но слышу.

Мои губы как липкое тесто, верхняя прилипает к нижней.

– Он научил меня многому. Я лишился старшего брата.

– Я знаю… Мы потеряли лучшего друга.

– Мне так жаль.

Я чувствую губы Сары на плече. Её поцелуй растворяется наяву —я не понимаю, где я сам.

– Ты должен поправляться. У тебя единственная задача.

– Сара…

– Я знаю, что ты ослеп на один глаз.

Опять подхожу к границе сна. Не хочу переступать её, но свет гаснет, и я остаюсь на койке один.

Почему так странно течёт время.

Соседи храпят.

Начинается пять стадий принятия неизбежного.

Отрицание не самое худшее из всего остального. Я получил черепно-мозговую травму, и воспоминания могли исказиться. Но кашель Майка с кровью не может быть поддельным.

Я точно резал подушку безопасности, и теперь бинты впитывают кровь с ран.

В груди распирает. Я впиваюсь ногтями в сорочку, торопясь разорвать её, но она не поддаётся. Тяжесть в груди ломает ребро за ребром. В очередной раз изо рта вырывается громкий, истошный крик. Мужчины перестают храпеть. Судорога снова схватывает тело, и содрогание будит соседей. Колёса койки бьются об пол.

– Как там тебя?

– Артур он.

– Успокойся, окей? А то в неврологию отправят, там похуже будет.

– Отвалите вы, и все остальные.

Я пытаюсь удержать одеяло, чтобы не упало, но оно скользит к ногам и приближается к полу, а тряска не прекращается.

Меня переполняет злость. Мужчины ведут переговоры, но их слова не имеют значения. Один из них поднимает одеяло, бросает его на меня и, нависая надо мной, прижимает с двух сторон. Не получается вырваться и я ору. В палату вбегают медсёстры.

– Мы сделали ему МРТ, и в результате не обнаружили, что могло бы вызывать судороги, – в женском голосе звучат нотки непонимания, огорчения и, вроде, страха.

– Это идёт изнутри, – отвечает ей мужчина.

– Его нужно показать психиатру.

– Ему нужно принять то, что внутри него, а не к психиатру.

Судороги отступают. Одеяло перестаёт казаться кораблём, попавшим в шторм. Тяжесть остаётся, но боль в грудной клетке утихает.

Мне не удаётся рассмотреть, что происходит слева. Боковое зрение – без зрения не работает.

Мужчина отпускает одеяло и уходит к своей постели. Возвращается с плиткой шоколада.

– Это тебя порадует, – обещает он.

Он вкладывает шоколад в мою руку, но я не в силах удержать его, и шоколад падает на пол.

Мне больно… сильно. Я не хочу ничего есть. Образ мёртвого Майка возникает перед глазами и не исчезает. Его кровь и моя вместе. Его смерть на моих глазах.

Застрявшая рука. Сук, проткнувший его бок. Осколок в его щеке. Последние слова, что не так он собирался умереть.

Умереть.

Воспоминания – мощное оружие, и когда я думаю о Майке, оно в меня стреляет.

– Вы последите за ним, если несложно, другие пациенты ждут, – оправдываются медсёстры.

– У меня много времени, я послежу.

– А меня завтра выпишут. Эту ночь я отдам этому пацану.

– Спасибо!

Шлёпая тапочками, медсёстры уходят.

– Извините за шоколад. Я не готов есть.

Мужчина поднимает плитку шоколада с пола и выкидывает.

– Вчера с тобой девушка была, ещё придёт?

– Ей лучше сюда не возвращаться. Я хотел увидеться с ней, но я в таком состоянии, что лучше не травмировать её и дальше.

Мокрые глаза вишневолосой, рваные всхлипы, скованные движения, замедленная речь. Она переполнена горем, и я не вправе наполнять её скорбь ещё и собой.

– Время поможет.

Зевает.

– Не надо за мной следить. Идите спать.

Они ещё несколько секунд смотрят на меня и уходят к своим кроватям.

С этой минуты я не могу спать.

Закрываюсь в себе. Зарываюсь в тоску.

Ночь не заканчивается. По коридору всё время кто-то ходит. Хлопают дверьми. Слышатся разговоры. Но я не сплю не из-за этого, а из-за боли, что нарастает в теле. Она захлёстывает, утягивает мысли и расширяет пустоту в душе.

В палате постепенно светлеет. Разговоры за приоткрытой дверью всё громче.

Я давно не ходил в туалет, а во рту вкус рвоты. Необходимо подняться, но тело ощущается слабым и хрупким, а кости кажутся ломкими.

Боюсь встать и сломаться. Но так ли это плохо, если уже и не жив, и не мёртв.

Мужчины просыпаются. Один собирает вещи, чтобы вернуться домой.

Но где мой дом? Я не смогу зарабатывать на жизнь концертами, пока руки покрыты бинтами. И грузчиком, как я планировал, тоже пока не поработать. Что же со мной будет?

Как я оплачу штраф? Заплачу за проживание в гостинице? Я взял много денег, чтобы побыть с Майком, и они пропали вместе с моей курткой.

Как и я.

Мужчина смотрит на меня, я на него в ответ.

– Спал?

– Не спал.

– Понятно.

В руках мужчины сложенный лист бумаги, он протягивает его мне. Я пытаюсь приподняться, чтобы прочесть, но, сделав резкое движение вверх, застываю в лежачем положении.

– Тебе прочесть?

– Нет.

Поднимаю руки с письмом над лицом и сощуриваю один глаз, чтобы буквы перестали скакать.

– Это от девушки с каре. Я решил не давать тебе это ночью, чтобы не перегружать твой мозг.

– Не стоит решать за меня, напрягать мне мозги или нет.