Расколотое сознание (страница 49)
– Ты бы сбежал, но не добрался до кладбища, – продолжает Пол за Сарой.
Я не простился с Майком.
Я лежал здесь как овощ.
Не попрощался…
Слёзы безостановочно катятся по щекам. В груди разверзается бездна, и в неё летит самообладание. Майка похоронили так скоро.
Я бы всё отдал, чтобы попасть на похороны Майка. Если бы не смог идти, я бы полз. Они не сказал для моего же блага, но я хреновый друг! Майк ушёл из жизни, и я находился рядом, когда он вздохнул в последний раз. Но для меня было важным присутствовать на его похоронах, когда закапывали гроб.
– Я записала всё на видео.
Сара держит надо мной телефон и включает видео без звука.
На кладбище, похоже, собрался весь колледж: преподаватели и студенты, все в чёрном. Родители Майка у закрытого гроба не двигаются. Не многие плачут, все в ступоре. Кайн в синяках трёт переносицу, а потом давит пальцами на веки. Сара стоит в стороне от всех и снимает это видео. Гробовщики с лопатами наготове. Тая курит, дым летит в лицо Пола, но он не дышит.
Дыхание сбивается, мышцы непроизвольно сокращаются. Нет, нет, судороги, опять.
Сара замечает, что меня трясёт и выключает видео, не давая досмотреть до конца.
– Артур, Артур, успокойся. Боже мой, что с тобой?!
Они не видели и не знали о моих припадках. Сара, многократно моргая от страха, придерживает меня за руку. Пол выбегает в коридор, громко зовя на помощь. Мама с бабушкой заходят в палату.
Я трясусь на койке, колёса скрипят по полу. Боль скручивает нервные окончания в удавки. Руки прижимаются к телу, и на мгновение я замираю, а затем тряска возвращается с двойной силой.
Пётр Озонов, войдя в палату, с раздражением цокает языком.
– Мне придётся запретить посещение к Артуру. Полдня без припадка, и вот, здрасте.
Медсестра вводит укол. Приток успокоительного впадает в кровь.
– В смысле, полдня без приступов? – одновременно спрашивают Сара и моя мама.
От лекарств легче, скрип колёс затихает. Судороги отпускают тело. Мысли складываются в туманное нечто.
– Они со вчерашнего дня.
– Он… он вот так страдает уже не в первый раз?
Сара целует меня в щеку и нашёптывает разные слова, но я не понимаю их значения. Туман в голове не рассеивается.
– Что поспособствовало его припадку?
– Я показывала видео с похорон нашего друга.
– Нельзя никаких потрясений! Извините, но я попрошу до выписки к нему не приходить.
– Пож…алуйста, нет, – выговариваю слова, как годовалый ребёнок, – не ост.ав.ляйте мен…я одно…го.
Сара икнула и разразилась слезами.
– Он никогда не просил не оставлять его, – Пол смотрит вниз, складывает губы в трубочку, вдыхает и выдыхает, чтобы не заплакать с Сарой не пару.
– Мы выпишем его после всех процедур, но если судороги не пройдут, мы не отпустим его домой.
– Если нам нужно не приходить к Артуру ради его здоровья, то мы все уйдём и будем ждать его выздоровления, – твёрдо говорит Сара.
– Ну вот, Арти, если будешь исполнять такие танцы, не скоро нас увидишь. Ну ты понял, ждём тебя здоровым, – Тая отсалютовала.
– Сара, – зову я, пока ещё не в состояние дремоты.
Сара наклоняется ко мне.
– Ближе, – прошу я.
Кончик её носа соприкасается с моим. Как тогда, на пороге комнаты Майка. Я целую её в губы – лёгкий поцелуй, как она и просила в письме. Слезинка Сары падает на мою щеку и перемешивается с моей.
– Скоро увидимся, вишневолосая.
Я проваливаюсь в сон, но не сплю. Что-то слышу, а где-то царит тишина.
Все эти чувства так похожи на мою жизнь. Между сном и явью.
Свобода оказалась с привкусом жжёной резины.
Глава 42
Пират
Коридоры больницы стали для меня домом, где я не мог оставаться в одиночестве.
Один из пациентов дал наушники, и музыка стала мне товарищем в дневное и ночное время.
Я не спал и не хотел есть.
Мне давали снотворное и заставляли принимать пищу.
Врачи вытаскивали меня из мира, куда я поселился. Медсёстры протягивали руки, чтобы я цеплялся за них и карабкался обратно в жизнь. Помогали выбраться из эмоционального оцепенения.
Многие пациенты хотели со мной поговорить, но получали невразумительные ответы и передумывали.
Я не слышал их. Не понимал. Не соображал.
Вставал утром, умывался, чистил зубы, точно бы спал всю ночь. Но это было не так, я не засыпал, а думал и думал.
Я ходил на процедуры, невидящим взглядом смотря на людей.
Сознание раскалывалось, когда я думал о Майке – на прошлое и настоящее, на будущее, и снова на прошлое, где Майк ещё жив. Сознание подкидывало правдивые и ложные воспоминания, из-за них я не видел палату – я моргал, и я в машине, моргал и рядом окровавленный Майк. Судороги.
Мои судороги будили соседей по палате. Многих переселили из-за меня в другие палаты. Пациенты боялись, что я умру.
Но я не умирал. Мне не позволяла Сара, звонившая каждый день. Бабушка, читавшая во время своих звонков морали о эгоизме к друзьям. Пол, рассказывающий о темах, что проходят в колледже. Тая, которая несла чушь.
Они все не давали мне отдаться лаве сожалений.
Я дышал, но не чувствовал сердца.
Плакал, но не чувствовал слёз.
Слышал музыку, но не играл.
Раздевался, стоял под душем, а потом не мог одеться, смотря на свою одежду, как на чужую.
День за днём.
Ночь за ночью.
Ничего не менялось.
Постепенно я приходил в себя. Я старался есть, спать и одеваться, не разглядывая одежду.
Я взбирался по лестнице к свету. Начал звонить родным сам, и даже разговаривать с ними, а не только слушать. Мои соседи, наконец, добились со мной беседы.
Один раз я вышел на улицу, и сразу же вернулся в больницу.
Запах сигарет у курилки ещё сильнее напомнил о Майке.
Так проходили дни, пока врач наконец не согласился меня выписать.
И вот я сижу перед Петром Озоновым. Моё состояние считается удовлетворительным.
Боль в груди не стихла, но я не хочу оставаться в больнице. Мне не терпится покинуть эти стены, но жизнь за их пределами кажется чем-то нереальным. Будто я родился здесь и должен был умереть, но меня выпускают в большой мир.
Я хочу увидеть Сару. Я ужасно по ней скучаю.
– Артур, вот уже две недели нет судорог. Результаты МРТ показывают хорошие результаты. Трещина в пальце зажила, гипс снят.
– Поговорим про глаз?
В последний раз, когда я смотрел на ослепший глаз, он был полностью залит кровью и наполовину скрыт за веком, словно я смотрел куда-то вверх. Но я им ничего не видел.
После того как мне сняли повязку из бинтов, я соорудил пиратскую повязку из чужой маски для сна цвета древесного угля.
– Удар был сильным, но зрительный нерв оторвался только частично. Ты сможешь восстановить зрение на этот глаз, но видеть остро, как сокол, уже не получится.
Звонит бабушка, значит, ждёт у больницы. Я дошёл бы до её дома сам, но она настояла на встрече.
– Я не буду возвращать зрение.
Врач расстёгивает пуговицы халата, ему становится жарко.
– Как это?
– Майк лишился жизни. Его не вернуть. Моя слепота – это память о его жизни.
– Артур, так нельзя. Если ты затянешь, то ослепнешь навсегда.
– Да, навсегда.
Я выхватываю выписку из рук врача. Иду на выход с пакетом вещей, которые мне передавали близкие.
– Спасибо, Пётр Озонов.
– Интересный ты парень, Артур. Но подожди секунду.
Я слышу звон и поворачиваюсь на звук. На столе Петра Озонова лежит ключ от гостиничного номера, к нему прицеплен брелок с пианино. Я не отрываю взгляд от деревянных клавиш, вспоминаю, как Майк подарил его, и как глупо я его обнял. Точно бы я чувствовал, что произойдёт.
Я возвращаюсь к столу, снимаю брелок с ключа и прошу врача дать верёвочку. Он отрезает небольшой кусочек от клубка и протягивает мне. Я нанизываю металлическое кольцо на верёвочку и завязываю нитку на шее, используя брелок пианино как кулон.
Я никогда не расстанусь с этим брелоком в виде пианино. В нём частичка души Майка. Я же не дурак и понимаю, что он купил его специально для меня, а не выиграл в боулинге.
На руках остались рубцы от лезвия ножа. Память о Майке навсегда сохранится на коже.
– К сожалению, твои деньги испачкались в крови, но некоторые купюры я разменял в банке, так что…
Пётр Озонов копается в ящике и, радостно вскрикнув, кладёт на стол пятитысячную купюру. Мужчина ждёт, когда я возьму деньги. Улыбается добродушно, как всегда. Но я разворачиваюсь и иду к выходу.
– Спасибо вам за всё, но банк не стал бы менять купюры в крови.
И выхожу из кабинета главврача.
Бабушка долго обнимает меня, но мои руки висят вдоль тела. С тех пор как близкие покинули палату и не приходили ко мне долгое время, я утратил часть себя, возможно, именно эта часть в брелоке вместе с Майком.
Безразличие и отзывчивость, как небо и земля, – далеки друг от друга, но при этом всегда рядом.
– Я хочу сходить на могилу Майка.
– Ты уверен, что после этого тебе не придётся возвращаться в больницу?
Бабушка пытается забрать пакет из моих рук, но я не даю ей этого сделать. Она не будет ничего таскать, пока я рядом.
Ветерок на коже непривычен. Я не выходил на улицу двадцать один день.
– Я с Сарой схожу…
– Я буду рада сходить с тобой.
От громкого голоса за спиной по коже проносятся мурашки. Я оборачиваюсь, бросаю пакет на землю и бегу к Саре. Я давно не двигался так быстро, и мои ноги не сразу понимают, что нужно ускориться, а не шаркать по асфальту.
Я обнимаю Сару, приподнимаю её и наконец-то целую. Пусть во мне потерялась важная часть души, но главная осталась.
За это время губы не забыли, как приятны поцелуи Сары. Наши языки стремятся друг к другу, и я, сделав вдох, ускоряю поцелуй. Пульс догоняет наши губы, а тело Сары податливо прижимается к моему.
В больнице было время на подумать. Я раскладывал по полочкам всё, что произошло, и всё, что может произойти в будущем. Наконец-то я узнал сумму штрафа, отчего пережил новую волну судорог – шестьдесят тысяч, плюс налог.
Я думал о наших отношениях с Сарой, о дружбе с Полом, и что делать с увлечённостью Таи, и даже о Кайне. Я ненавижу его, но он любил Майка и всё это время злился из-за ревности к другу.
Теперь Майка Коновалова нет.
Кайну будет принимать это тяжелее меня.
Все лишились замечательного человека. Его родители потеряли единственного сына. В мире много других людей, но никто не заменит Майка.
– Проводим бабушку.
Бабушка берёт газету, что лежала на лавочке, и начинает читать, всем видом не поторапливая нас. Сара смеётся над бабушкой-шпионкой.
Да, смех Сары не так громок, как мне привычно, но вернуться в будничную жизнь не так-то просто.
– Ты пообещаешь мне, что тебе не станет плохо?
Стоя перед Сарой, я беру её за две руки и переплетаю наши пальцы. Никаких бинтов, ничто не сковывает движения.
Наши карие глаза встречаются. Могу ли я обещать?
– Я сделаю всё, чтобы этого не произошло.
Когда я иду по кладбищенской дорожке, то, к счастью, не вижу боковым зрением левого глаза многие могильные плиты. Но периферийным зрением зрячего глаза я всё равно невольно обращаю внимание на имена, фамилии и фотографии ушедших.
Живые занимаются уборкой на могилках, а кто-то сидит на лавочке, как и мы , пришедшие сюда почтить память.
Сейчас бы подошла мелодия «Реквием по мечте». Нужно будет сыграть её, а пока мёртвая тишина задаёт ритм траурной мелодии.
Сара показывает рукой на могилу Майка. Около надгробия стоит женщина. Блондинка с высоким хвостом из волос. Она нежно гладит могильный камень. К ней подходит мужчина, и я сразу узнаю его – это отец Майка.