Я не успеваю словить кислород и давлюсь им. Сара стучит мне по спине, родители Майка оборачиваются на кашель.

У матери серо-голубые глаза. Она высокая, почти ростом с мужа.

– Ты же Артур? – спрашивает женщина, не стыдясь рассматривая меня. Она отшатывается, когда видит повязку на глазу, а второй раз, когда замечает брелок пианино.

Сара тоже впервые его замечает.

– Здравствуйте, – здоровается Сара. Женщина тянется к брелоку, но оказывается в объятиях Сары. Я пожимаю руку отцу Майка.

Я прошу себя держаться, не выдавать ту боль, что появляется в мышцах. Если я позволю судорогам появиться снова, меня вернут в больницу, и я разочарую Сару.

Но Майк очень похож на папу: их глаза, сковывающие льдом, почти одинаковы. А аромат свежести… как портал в воспоминания. Майк никогда не станет взрослым.

– Да, Артур Донов, – наконец выдавливаю я.

– Пианист… – грустно выдыхает женщина.

Я прячу руки за спину, чтобы они не увидели, как пальцы сжимаются в кулаки. Сара кладёт ладонь поверх моих рук.

– Майк о тебе говорил.

– Мы мало проводили с ним время, но как удавалось, сын делился с нами всем, – рассказывает женщина, беря мужа под руку. – Мы не понимаем, как он так потерял управление, – признание вылетает из рта мамы Майка, как облако с ядом.

– Вы вините меня?

Повышается температура тела, и понижается – из жара в холод. Фантом Майка стоит рядом с папой, я зажмуриваюсь на секунду, чтобы Майк исчез.

Я тоже себя винил.

– Боже, нет, нет, – женщина теребит брюки. – Майк участвовал во многих гонках, ломал руки, челюсть и даже ногу, но такое с ним произошло впервые. Куда вы ехали?

Неуловимые воспоминания туманном врезаются в потяжелевшие мысли: « – Я хочу новую боксёрскую грушу. Она же поместится на задних сиденьях? – говорит он, поворачивая голову назад и слегка наклоняясь, не отпуская руль. – Да, точно поместится.

– А со старой что?

– Порвалась.».

– Майк думал о новой боксёрской груше, а я пригласил его не в тот день, когда он планировал, – я помню всё ясно. Но как будто бы я спал в момент, когда пульс Майка стал слабеть, а лицо его побледнело, а дыхание прервалось..

Я не спас его.

– Ты не виноват, – почти рычит отец, – ты не можешь брать на себя ответственность за его смерть! – он щиплет жену за кожу на локте, прося её замолчать.

– Он был пьян? – спрашивает мама, косясь на могилу Майка.

– Пьян? Нет, он точно не пил, он обещал. Майк не ожидал, что на дороге будут ямы, и ехал расслабленно, – нас погубила невнимательность. Возможно, были способы выровнять машину и не съехать на обочину к деревьям. Но Майк, как и я, растерялся, и никакие навыки вождения не могли его спасти.

– Спасибо, что поговорил с нами, – мужчина тянет женщину, чтобы увести отсюда, но она упирается.

– Майк сказал что-нибудь, когда…

Пальцы женщины дрожат. Она отворачивается и закрывает глаза, но слеза прорывается через закрытые веки.

Когда он умирал… – вот что она не договорила. Но я не смогу признаться, что последние его слова были только обо мне и о себе. И что он ни разу не упомянул о них.

– Ему было тяжело говорить.

Плечи отца Майка опускаются, и он настойчиво подталкивает жену вперёд.

– Артур, нам жаль, что ты потерял зрение на один глаз, – женщина всё не уходит, и отца Майка это нервирует.

– Мария, пойдём, мы не можем оставаться здесь вечно.

Я пытаюсь быть отрешённым, но родители, потерявшие сына, выглядят живыми трупами, и завывания от душевной боли матери Майка, обжигают края моего и так разрушенного сердца.

– Мне очень жаль, – сглатываю я, втягивая живот из-за болезненных толчков в груди.

– Да всё, идём, уходим! – рассерженно соглашается мама Майка, и, как на поводке, идёт за мужем.

Вот она безысходность.

Сара обещает родителям Майка зайти к ним, и они уходят, оставляя нас втроём: меня, Сару и Майка.

Я провожаю папу Майка взглядом, на миг позволяя себе представить, что это повзрослевший Майк. Но мне приходится повернуться к только что установленной гранитной плите с фотографией молодого улыбающегося Майка.

Его улыбка как усмешка над всеми и всем.

Вскоре я планирую изменить жизнь и начать зарабатывать, чтобы иметь возможность снять квартиру. Надеюсь, Сара согласится жить со мной.

А позже мы купим дом и заведём лошадь, как на доске желаний Сары. Всё обязательно осуществится.

Солнце за моей спиной лучами греет макушку, оставляя на лице Майка блики.

Я слышу его голос:

« – Задолбал извиняться, задолбал со своим пожалуйста! »

Я всё равно прошу прощения у Майка за то, что не смог ничего сделать.

Сара стоит чуть поодаль. Она могла бы подойти ближе и не мешала бы мне мысленно общаться с Майком, но она так не считает.

Земля уже утрамбована, на ней лежат цветы, конфеты и бутылка пива.

– Кайн принёс? – спрашиваю я Сару, показывая на бутылку.

– Он самый.

Мне жаль Кайна. Даже к врагам можно испытывать сострадание.

Майк любил пиво. Перед нашей последней встречей он написал в сообщение "Пиво пить не будем".

Но почему же тогда на твоей могиле, Майк, лежит бутылка пива?

Теперь Майк будет улыбаться с этой плиты. Он не будет кашлять кровью и не испытает боли. Его тело лежит в гробу у меня под ногами.

Я беру горсть земли и бросаю обратно. Я не сделал этого во время похорон, но теперь я попрощался с Майком.

Но на самом деле прощания никогда не произойдёт.

Я вытираю слёзы и разрешаю себе быть стойким.

Майк представлялся мне ангелом, что делился опытом, учил жить, помогал во всём, и, выполнив миссию, покинул этот мир.

Он свободен от страхов и боли. Никогда влюбится и не разозлится. Ничего. Но всему этому он научил меня.

– Рад был видеть тебя, – говорю чёрно-белой фотографии, но лицо Майка остаётся неизменным.

– Пойдём домой?

Беру Сару за руку.

Я не почувствовал себя хуже. И не почувствовал себя лучше.

Я пришёл сюда в подавленном настроении и с таким же ухожу. Перед глазами всё ещё стоит видение с отцом Майка. Я увидел повзрослевшего Майка с щетиной на лице. И я бы отдал многое, если бы так оно и было.

Я запомнил путь сюда и обязательно вернусь ещё.

Бабушка одолжила мне деньги на оплату штрафа за участие в нелегальной гонке. Как только я найду работу, обязательно верну ей всё до последнего копейки.

Я иду репетировать «Реквием по мечте», чтобы как-нибудь сыграть Майку, пусть побесится от классической музыки, ведь он её не любил.

Но когда я сажусь за пианино, кладу пальцы на клавиши и чувствую на себе взгляд Анны Норовой, то у меня не получается сыграть. Пальцы трясёт, в руках ощущается сопротивление, на клавиши не надавить.

– Почему ты в повязке? Ты не видишь половину клавиш, – спрашивает Анна Владимировна, прижимаясь грудью к моей спине. Она тянется к повязке, но я останавливаю её, похлопав по руке.

– Не трогайте меня и не налегайте. Я вас уже просил.

Она отстраняется и отходит.

– Играй тогда, – недовольно приказывает она.

Играет несколько нот сама, и ждёт, когда я повторю.

Мои пальцы напрягаются, но не опускаются на клавиши.

Регулирую высоту банкетку, сажусь удобнее… Вдруг поможет, вдруг я просто не расслабился.

Что-то незримое мешает мне сыграть.

Я не могу лишиться ещё и музыки.

Я ударяю себя одной рукой по другой. Ладонь падает на белые и чёрные клавиши, но надрывный звук заставляет отдёрнуть руку.

– Не получается.

Ноты в нотной тетради знакомы до боли, но я хватаю тетрадь и листаю страницу за страницей, представляя каждый нотный звук.

С паузами двигаю пальцы к клавишам, пытаясь обмануть разум. Но и это не выходит! Пальцы, израненные шрамами, останавливаются над белым цветом, будто что-то невидимое мешает вдавить их. С чёрными клавишами то же самое.

Клавиши не хотят, чтобы я трогал их.

Я не могу играть, руки мне неподвластны.

Волнение уничтожает желание услышать мелодию. Пальцы, словно привязанные к потолку, не опускаются. Их что-то держит.

Я встаю с банкетки, захлопываю крышку пианино и вылетаю из квартиры.

На воздух.

На улице начинается дождь, спустя минуту на меня обрушивается ливень. Одежда прилипает к телу, а волосы, облепившие лоб, становятся мокрыми сосульками. В кроссовках скапливается вода, превращая их в глубокие лужи. Вода стекает по ногтям, и я стучу пальцами по ноге, представляя клавиши. Но кожу бьёт подобно току, и я отдёргиваю руку.

Я что, теперь не могу и представить, как играю?!

Скорее домой, нужно всё обдумать, найти решение появившейся проблемы.

Бабушка встречает меня на пороге, помогает снять промокшую куртку и ведёт в комнату. На кровати лежит синтезатор, и я сразу узнаю его – это Сары. Я двигаюсь к нему, как животное, увидевшее что-то необычное.

– Сара принесла. Если ты будешь обижать эту девушку, я тебя не прощу.

Сара знает, как мне важно играть, но я не смогу, наверное, уже никогда. Клавиши отвергают меня.

– Как она его донесла? Он же тяжёлый.

Нагибаюсь к синтезатору.

– Она сказала, что Пол помог ей донести, но я твоего друга не видела.

– Пол, – зачем-то повторяю его имя.

Пытаюсь опустить пальцы на синтезатор, проделывая те же манипуляции, что и на неудавшейся репетиции.

Ничего не происходит.

Я

Не

Могу.

Вода стекает с волос, капли попадают на клавиши, и они плачут. Мокрая одежда вызывает озноб. Бабушка ничего не говорит, а я не спешу переодеваться.

– Это пройдёт. Ты будешь играть.

– Мне не нажать на клавиши!

Из-за того, что один глаз закрыт повязкой, я всё время вижу нос здоровым глазом и ощущаю внезапные приступы головной боли.

Я встаю на колени перед синтезатором. Мои влажные пальцы вот-вот коснутся клавиш, но я непроизвольно убираю руку.

Какого хрена я не могу играть?!

Злость подстёгивает пробовать ещё. Я поднимаю руку и резко опускаю на клавиши, чтобы они издали звук. Но это жуткий, пустой звук, а не игра. Это принуждение. Это обман. Это желание хотя бы коснуться чёрно-белых клавиш.

– Отложи пока. Потом получится. Не сейчас.

– Почему? – кричу я, щёлкая пальцами.

Ну, играй, давай! Одну ноту! Одну сраную ноту, у тебя получится!

Бабушка выключает синтезатор, поднимает его с кровати и переносит на стол.

– Не напрягай себя. Это ухудшит положение.

Я падаю лицом в кровать.

Мои навыки и здоровье начали уходить вслед за запретами.

Мой друг умер.

Я всё теряю.

Глава 43
Куда течёт мой мир

Когда я возвращаюсь в колледж, все и всё выглядит знакомым, но и чужим.

Я почти месяц пробыл в больнице, где из шума – скрипы каталок и просьбы о помощи.

Самые любопытные, глупые и эгоистичные пытаются узнать подробности смерти Майка.

Я не понимаю, как можно быть такими бестолковыми и бестактными, чтобы спрашивать о подобных вещах.

И я никому не отвечаю, потому что больно. Потому что не хочу вспоминать.

На доске объявлений фотография Майка. Объявление о его похоронах висит уже два месяца. Оно занимает место моих афиш.

Я не ожидал увидеть его лицо здесь.

Я стараюсь не смотреть в его серые глаза, похожие на льдинки на лепестках цинерарии «Серебряная пыль», чтобы не застыть в коридоре, как ледяная статуя.

Я держу Сару за руку, и она отвлекает меня разговором, когда замечает, что я смотрю на фотографию Майка.

– В колледже начали готовить картошку фри.

– Сырую, – добавляет Пол.

– Тебе нравится картошка фри? – спрашивает Тая, надушившаяся духами так сильно, что я стараюсь дышать ртом, а не задыхаться носом.

– Мне нравится, но не сырая.