Я кричу, я стону, но никто меня не слышит. Проходят часы, день сменяется ночью, потом ночь сменяется днем. И снова, и снова.

Желудок у меня сводит от голода, губы потрескались от жажды, а я по-прежнему пригвождена. Время от времени я бессильно рыдаю, в основном от сознания, что оказалась в таком дерьме.

В жутком, жутком дерьме.

Не знаю, где Танатос и в каком он состоянии. Вероятно, он и сам ранен, искалечен. А может, и нет. Может, он просто увидел мое изувеченное тело, и мысль бросить меня показалась ему более привлекательной, нежели идея держать меня в плену.

Непонятно, почему это предположение так больно ранит мое сердце.

Тянется следующий день. Я уже чувствую в воздухе смрад разложения – его приносит ветер. Слышу лай одичавших собак и крики птиц, что кружатся в небе. Никто из стервятников меня не обнаружил – пока.

Время от времени я делаю попытки подтянуться, сползти со своего кола, но, помимо бешеной жгучей боли, раздирающей тело, штырь пронзил меня под таким неудачным углом, что справиться абсолютно невозможно. Я в безвыходной ситуации, которую не победить никаким инстинктам выживания.

Не хочу, не хочу больше оставаться в своем теле.

______

Меня нашли падальщики.

Это…

Неописуемо.

______

Проходит вечность, а я все еще торчу здесь, пришпиленная.

Я столько раз теряла сознание, отключалась, а потом возвращалась вновь, что не знаю, сколько часов или дней прошло с тех пор, как меня нашли пожиратели падали, – думаю, что не меньше дня, хотя из-за боли в памяти все перепутано. Возможно, я просто провалилась в сон среди сумрачного дня.

Наконец стервятники все же уходят. Когда это происходит, я снова плачу; то, что осталось от моей грудной клетки, судорожно вздымается, и мои бесчисленные раны при этом как будто ошпаривает кипятком.

Мерзкие твари вернутся. Это только вопрос времени.

Я пытаюсь нащупать вокруг себя хоть что-то похожее на подходящее оружие, но все обломки мусора, мало-мальски подходящие по размеру, чтобы можно было ухватить рукой, я уже израсходовала, отгоняя животных.

Единственное, на что я могу хотя бы слабо надеяться, – может быть, в следующий раз, когда придут твари, им как-то удастся меня освободить. При этой мысли я едва сдерживаю рвотные позывы, хотя желудок все равно пустой.

Еще несколько раз принимаюсь плакать, но тело не может собрать достаточно влаги для слез, только, пульсируя, дико болит голова.

Проклятый всадник.

Я проклинаю его снова и снова. Поэтому, услышав, как он зовет меня по имени, решаю, что своим гневом создала его голос в воображении.

Лазария… Лазария… Лазария…

Это не он, говорю я себе. Обезвоживание, голод и боль – из-за них у меня просто начались галлюцинации.

– Лазария! – взывает он.

У меня перехватывает дыхание. Танатос? Возможно ли?

Надежда, наполнившая мою грудь, чрезвычайно болезненна, и я не решаюсь поверить. Но потом, уставившись мутным взглядом в дыру в крыше, замечаю край черных крыльев и отблеск доспехов.

Это точно он. Никакая птица не может так выглядеть.

Он меня ищет.

Помоги. Я пытаюсь выговорить это слово, но голос слишком слабый. Я прочищаю горло.

– Смерть, – зову я. Раздается хриплый шепот.

Собираю все силы, втягиваю в себя побольше воздуха.

– Смерть!

Я кричу. Получается все равно слишком тихо, и он проходит мимо и скрывается за стенами этого полуразрушенного здания.

Отчаяние и надежда заставляют меня собраться, удваивают мою энергию.

Я снова делаю вдох.

– Смерть! Смерть! Помоги! Танатос! – хриплю я из последних сил, перемежая призывы стонами, потому что усилия бередят мою рану.

Не вижу его, но слышу, как хлопают его грозные крылья, и мне кажется… кажется, он приближается.

– Лазария! – слышится его голос откуда-то сверху.

– Смерть! – кричу я снова.

И тут вижу его прямо над собой. Раскинув крылья, он держится за балку и всматривается в нутро разрушенного дома. Темные волосы развеваются на ветру, как флаг.

– Лазария? – снова зовет он, вглядываясь в темноту.

– Танатос, – вырывается у меня нечто среднее между всхлипом и вздохом.

Я безошибочно чувствую мгновение, когда он замечает меня. Тело его каменеет.

Крылья за его спиной складываются с хлопком. Он сходит с балки и прыгает с крыши вниз. Падает камнем, но перед приземлением крылья распахиваются, замедляя движение, так что на последних футах он плавно парит.

Мелкие камушки разлетаются при его приземлении на груду обломков, и он снова складывает крылья за спиной.

Всадник продвигается ко мне по обломкам, в тусклом свете поблескивают латы. Остановившись на полпути, он смотрит на меня. Вглядывается в мое лицо, потом в лохмотья, оставшиеся от одежды, и в те места на теле, где моя плоть еще не до конца зажила. Наконец, его глаза останавливаются на торчащем из моего живота штыре.

– Лазария. – Смерть в два прыжка оказывается рядом со мной. Опускается на колени, снова изучает мои раны. – О, проклятье!..

– Не знала, что ангелы чертыхаются, – говорю я, с трудом ворочая языком.

Он все еще не отрывает от меня глаз, как будто не может взять в толк, что произошло.

– Давно ты здесь? – спрашивает он.

Но он же знает. Должен знать. Стержень, торчащий из меня, говорит сам за себя.

– С тех пор, как ты меня выронил. – Теперь можно не кричать, и я еле слышно шепчу.

– С тех пор, как я… – Он заглядывает мне в глаза, и я вижу на его лице ужас. Он снова чертыхается. – Ты была здесь все это время?!

Прикрыв глаза, я киваю.

И слышу его страдальческий стон.

Открываю глаза.

Он гладит меня по лицу, скользит по скуле большим пальцем.

– Я решила, что такой выход тебя вполне устроил, – лепечу я.

Мука, исказившая его лицо, не менее сильна, пожалуй, чем моя.

– Я не горжусь своей жестокостью. – Танатос не отрывает взгляда от ржавого штыря. – Я искал тебя. Я… – Он замолкает и отводит глаза. – Я был переполнен тревогой. Это зрелище – как ты падаешь вниз, выскользнув из моих рук, – не оставляло меня все эти дни.

– Перестань, – прошу я.

Не хочу это слышать. Думала, что нет ничего больнее, чем перспектива остаться здесь навсегда, если Смерть меня бросит, но я ошибалась. Между нами существует негласное соглашение, по которому мы враждуем друг с другом, и я не готова к переменам.

Он задумчиво исследует толстый железный стержень. Добрых три фута его торчат из моего тела.

Смерть легко поднимается и обходит меня, изучая картину со всех сторон. Наконец он снова припадает на одно колено и обеими руками хватается за эту штуку.

– Крепись, Лазария, – бросает он.

А потом сгибает железку. Уступая мощи всадника, металл в его руках скрежещет, бередя мою рану.

Кусаю губы, с трудом удерживая рвущийся из горла крик.

Последний взвизг металла, и стержень разламывается. Длинную часть Смерть отшвыривает в сторону. Штырь падает довольно далеко, и эхо от его падения долго кружит над нами.

Невольно я ловлю себя на том, что восхищаюсь сверхъестественной силой всадника. Сколько раз я пыталась сделать с этой железкой хоть что-нибудь…

А Смерть смотрит на меня и снова хмурится.

– Что еще? – сиплю я.

– Мне придется тебя поднять, Лази. – Он называет меня уменьшительным именем, как будто мы с ним друзья.

Все внутри замирает от ужаса. Я всегда считала себя выносливой и терпеливой, но сейчас, после бесконечных дней боли, переменила мнение.

Однако мне необходимо вырваться из этого плена, освободиться.

Плотно зажмурившись, киваю.

– Давай, – говорю вслух, открыв глаза.

Смерть придвигается ко мне вплотную, подсовывает руки под мою спину. Даже этих осторожных движений достаточно, чтобы у меня вырвался вскрик.

Боже, а вот сейчас будет реально больно.

Танатос медлит.

– Ты справишься? – спрашивает он.

Я глубоко дышу через нос.

– Подожди, дай мне минутку.

Всадник ждет. Он все так же держит руки под моей спиной, но не шевелится.

А я, пытаясь успокоиться, начинаю разглядывать рисунки, отчеканенные на его нагруднике. Там змеи и надгробия, яйца и какие-то когтистые существа, спирали и похоронные процессии – одно изображение перетекает в другое. Я впиваюсь глазами в металлический панцирь, прикрывающий сердце Танатоса. На нем женщина, замершая в тесных объятиях скелета. Как раз в тот миг, как я собираюсь протянуть руку и потрогать ее, Смерть рывком поднимает меня.

Я не могу удержать страшный крик, потому что боль ослепительна, убийственна.

Но стержня больше нет, и я свободна.

Смерть тяжело опускается на землю, прижимая меня к себе.

Я отворачиваю голову, потому что меня сотрясают судорожные позывы к рвоте. Постепенно эти конвульсии, похожие на предсмертную агонию, переходят в рыдания, но и они не могут утихомирить невыносимую муку. Я на свободе, но тело мое разрушено.

Все разрывается от ужасной боли.

– Я нашел тебя, Лазария, моя Лазария, – бормочет Танатос.

В это мгновение слова его странным образом утешают и успокаивают. Я поворачиваю голову к нему и снова плачу, теперь уткнувшись лицом в его серебряный нагрудник.

Всадник нежно прижимает меня к себе, баюкая.

– Больно, – с трудом выговариваю я сквозь рыдания. Довольно странно жаловаться собственному недругу, тому, кто столько раз и сам причинял мне боль и страдания. Еще более странно то, что он держит меня так бережно, утешая.

Впрочем, он, кажется, не против, и вот это, пожалуй, удивительнее всего.

Смерть гладит меня по щеке, ладонь у него теплая. Почему-то именно этот жест разом заставляет меня очнуться – слезливости и постыдной жалости к себе как не бывало.

Я пытаюсь отодвинуться.

– Лежи смирно, – командует он, и, непонятно почему, я подчиняюсь.

Он изучает меня серьезно и печально. Не отрывая глаз, глубоко вздыхает.

Мне неуютно под его внимательным взором, но я не успеваю шелохнуться, как вдруг чувствую, что по коже бегут мурашки, будто меня щекочут. Хочется почесаться, вскочить, поменять позу. В животе – там, где у меня жуткая дыра, – разливается тепло и… то же ощущение щекотки.

– Что ты делаешь? – тихо, на вдохе спрашиваю я.

– Исцеляю тебя.

Исцеляет?

– Разве ты можешь лечить? – искренне удивляюсь я, пытаясь отвлечься от хлынувшего на меня потока новых ощущений. Я была уверена, что он способен только убивать.

Хотя лицо его торжественно и мрачно, как всегда, в устремленных на меня глазах я, кажется, замечаю улыбку.

– Я многое умею, Лазария.

Но почему Смерти дана сила исцелять? И, кстати…

– Почему ты исцеляешь меня?

Он не отвечает, только крепче стискивает зубы и сосредотачивается на моем животе.

А я снова замечаю ту странную парочку на его доспехах. На этот раз у меня получается вытянуть руку и коснуться пальцем скелета.

Танатос опускает взгляд на мой палец.

– Смерть и жизнь, сплетенные в вечном объятии, – поясняет он.

– Они похожи на любовников, – шепчу я.

– Они и есть любовники. – Он заглядывает мне в глаза и, клянусь, видит меня насквозь, до самой сердцевины.

Незаметно сглотнув, я отнимаю руку. Его же пальцы продолжают гладить меня по щеке, и теперь я реально ощущаю, как под его касаниями стягивается израненная плоть.

– Что ты со мной сделаешь? – вырывается у меня. – Когда вылечишь?

Он еще чуть крепче сжимает зубы.

– Я почитаю тебя, Лазария. – Его огненные глаза впиваются в меня. – С самого первого раза, как ты явилась передо мной, я почитаю тебя. Мне понятно, что значит ставить долг превыше всего.

Его лицо меняется, но в глазах все так же полыхает пламя.

– Но все изменилось.