Суду было ясно, что одних лишь оскорблений мало, и подстрекательство должно быть вызвано непосредственными действиями жертвы: «никаких слов, упреков или оскорбления чести недостаточно, чтобы спровоцировать кого-либо на такую степень ярости». Другое же дело – физическое нападение на убийцу: «в том числе, когда его потянули за нос или ударили по лбу». Этого было бы достаточно, равно как и в ситуации, где обвиняемый обнаружил бы свою жену с другим мужчиной прямо на месте преступления. Провокация могла также возникнуть в тех случаях, когда подсудимый сопротивлялся несправедливому лишению свободы или задерживал грабителя^[23]. В свете этого судьи не отнеслись к действиям Моугриджа благосклонно:

«Но это дело не имеет никакого отношения к тем случаям, которые можно считать непредумышленным убийством, и поэтому суд, обдумав, постановляет, что Моугридж виновен в убийстве».

В деле, не лишенном драмы, Моугридж совершил дерзкий побег из зала суда до вынесения приговора. Ему удалось переправиться через Ла-Манш во Фландрию^[24], где он залег на дно на несколько месяцев. Его свободное владение французским и испанским языками позволяло ему легко скрываться; но страсть к выпивке в очередной раз сыграла с ним злую шутку. За его поимку было назначено крупное вознаграждение, и весть об этом дошла до Фландрии. Однажды вечером, когда Моугридж напился до беспамятства в одной из таверн города Гент, местные жители обратили внимание на его владение английским языком. Им показалось это подозрительным. Они выдали Моугриджа полиции, и в нем быстро опознали скрывающегося от правосудия убийцу Уильяма Коупа. Моугридж был возвращен в Англию, чтобы получить свое наказание. В апреле 1708 года он был казнен.

Судебный процесс над Джоном Моугриджем был первой попыткой английских судов провести четкое разделение между умышленным и непредумышленным убийством. Вот только границы между этими наиболее печально известными категориями убийств не могут долго оставаться неизменными. Например, как определение непредумышленного убийства, изложенное на суде над Моугриджем, прямо постановило физическое нападение со стороны другого лица провокацией. Однако в последующие годы закон продвинулся дальше и признал, что убийство в целях самосохранения полностью защищает от обвинений – как в умышленном, так и в непредумышленном убийстве. Эта концепция выходит на первый план в еще одном из самых печально известных судебных процессов по делу об убийстве в период георгианского Лондона^[25], в ходе которого сутенеры и проститутки выступили против ярких звезд столичного артистического небосвода.

* * *

В архиве Национальной портретной галереи хранится копия малоизвестного портрета, написанного в 1770-х годах сэром Джошуа Рейнольдсом. На картине изображен джентльмен средних лет, плотного телосложения с темными бровями и в пальто того же коричневого оттенка, что и его волосы. Он сосредоточенно вчитывался в небольшую книгу, держа ее близко к лицу. Этим скромным и образованным джентльменом был Джузеппе Баретти, итальянский эмигрант, который прибыл в Лондон в 1751 году и сразу же обосновался в самых влиятельных литературных кругах города.

Родившийся в Турине в 1719 году, Баретти был удивительным итальянским писателем и литературным критиком, который среди прочего написал итальянско-английский словарь. По прибытии в Лондон Баретти познакомился с выдающимся английским лексикографом доктором Сэмюэлем Джонсоном, и литераторы быстро подружились. Когда Баретти вернулся в Италию в 1760 году, он продолжал поддерживать регулярную переписку с доктором Джонсоном. Друг Сэмюэля, а позже – его биограф, Джеймс Босуэлл включил в свою книгу «Жизнь Сэмюэля Джонсона» длинные выдержки из теплых, наполненных слухами, писем Джонсона к Баретти:

«Я просыпался и засыпал, разговаривал и размышлял, в то время как вы объездили значительную часть Европы. Все же я не завидовал моему Баретти ни в одном из его удовольствий, хотя, пожалуй, я завидовал тем, кто находится в его компании; и я рад, что другие народы познакомились с характером англичан благодаря путешественнику, который так хорошо изучил их манеры и литературу».

Босуэлл счел эти письма лучшими из тех, что когда-либо написал Джонсон. Баретти вернулся в Англию в 1766 году и моментально вызвал интерес лондонской литературной элиты. Помимо Джонсона, его близкими друзьями были художник Джошуа Рейнольдс и актер Дэвид Гаррик.

Вечером 6 октября 1769 года Баретти прогуливался по Хеймаркету, направляясь на встречу в Королевскую академию художеств. Она была образована за год до его возвращения, а Рейнольдс был ее первым президентом. Он назначил своего друга Баретти почетным секретарем Академии по иностранной корреспонденции. Где-то недалеко от того места, где сегодня стоит Королевский театр, Баретти прошел мимо «ночной бабочки», которая выглядывала из-за двери. Хотя большая часть городской секс-торговли была сосредоточена в Ковент-Гардене, он не был единственным лондонским «районом красных фонарей». В те годы подобным ремеслом прославилась и большая часть того, что мы сейчас называем Вест-Эндом. Сам Хеймаркет был известен как «Адский уголок» и пользовался особой популярностью у уличных проституток, в отличие от тех, кто работал в публичных домах Сохо или элитных борделях Мэйфэра. В книге «Лондон: злой город» Фергюс Линнейн описал сцену на рубеже XVIII и XIX веков, которая весьма похожа на то, с чем столкнулся Баретти:

«Проститутки дефилировали в самых престижных районах города. Особенно внутри больших театров и около них, зазывая и дергая за рукава проходящих мимо мужчин, делая непристойные жесты и предложения. Ковент-Гарден, Хеймаркет, Риджент-стрит, Креморн-Гарденс, Флит-стрит, фасад Сомерсет-хауса и Сент-Джеймс были базарами сексуальных услуг».

По словам Баретти, в тот злополучный день женщина «агрессивно хлопала по моим интимным местам, причиняя сильную боль. Я возмутился, ударив ее по руке и произнес несколько гневных слов». После того как Баретти отбился от нападавшей, она закричала, привлекая внимание своего сутенера Эвана Моргана, который тут же бросился с парочкой друзей ей на помощь. Баретти в этот момент свернул за угол на Пантон-стрит – одну из узких улочек между Хеймаркетом и Лестер-сквер, но успел пробежать всего несколько ярдов^[26], прежде чем Морган со своей бандой догнали его. В завязавшейся драке Баретти вытащил свой перочинный нож и ударил им Моргана, после чего, спотыкаясь, выбежал на Оксендон-стрит и укрылся там в бакалейной лавке, где вскоре был задержан и арестован. На следующий день, когда Морган умер, Баретти было предъявлено обвинение в убийстве.

На суде в Олд-Бейли Баретти утверждал, что нападение Моргана заставило его опасаться за свою жизнь. Показания очевидцев были разнообразными; ни одно из них не позволяло однозначно определить степень угрозы, которую Морган представлял для Баретти, как и не было намека на то, что сам Морган был вооружен. Так же существовала версия событий самого Моргана, рассказанная пациентам, с которыми он лежал в Мидлсекской больнице после ранения. Он был непреклонен в том, что Баретти напал первым, ударив ножом одного из его товарищей, а затем трижды ранил и его самого. Последний удар в живот оказался для Моргана смертельным. Его друзья подтвердили правдивость этого рассказа в суде, утверждая, что они лишь хотели помочь женщине, попавшей в беду, и что ответчик был единственным агрессором. Собственные воспоминания Баретти о драке были путаными, но по одному пункту он высказался ясно: «Мне безусловно жаль этого человека, но он был обязан своей смертью собственной дерзости».

Другие свидетели в свою очередь указывали на опасность вечерних прогулок по Хеймаркету и его окрестностям; а некий майор Олдертон описал, как годом ранее на него напала банда мужчин и женщин на углу Пантон-стрит при схожих обстоятельствах. Однако сторона защиты Баретти в большей степени апеллировала фактами, основываясь на характере обвиняемого. Против друзей Моргана и тех, кто оправдывал его, свидетелями в суде выступали несколько выдающихся общественных деятелей того времени, которые поручились за Баретти. Среди них были его прославленные друзья Джонсон, Рейнольдс и Гаррик, которые рассказывали о тихом и мягком характере подозреваемого, его здравомыслии и рассудительности. «Звездный» состав защиты впечатлил присяжных, которые оправдали Баретти, признав его действия самообороной. Элита и простолюдины были удивительным образом перемешаны в георгианском Лондоне. Отчет о суде по этому делу в «Ньюгейтском справочнике»^[27] показывает, что настоящими злодеями в этой истории был не Баретти и его нож, а жители Вест-Энда, которые напали на него после наступления темноты. «Количество падших женщин, которые наводняют улицы столицы каждый вечер, в какой-то мере заслуживают сожаления; но когда они добавляют к своему непристойному поведению грубость, они должны быть наказаны с предельной строгостью».

Друзья Баретти, возможно, не решились бы согласиться с этим заявлением. У сэра Джошуа Рейнольдса даже был список куртизанок, которые работали для него моделями. Кроме того, в круг Джонсона и Босуэлла также входил поэт и писатель Сэмюэл Деррик, который взял прибывшего в Лондон Босуэлла под свое крыло. Джеймс довольно раздраженно отметил в «Жизни Сэмюэля Джонсона», что Деррик не выполнил свое некогда данное обещание организовать ему встречу с Джонсоном, о которой он так мечтал, но все же назвал его своим «первым наставником, показавшим мне Лондон во всем его разнообразии – как литературном, так и “развлекательномвставить лапки”». Учитывая пристрастия Босуэлла и прошлое Деррика, это описание было довольно уклончивым.

Спасаясь от своей судьбы в качестве наследника шотландского лэрда^[28], Босуэлл впервые посетил Лондон в 1760 году в возрасте двадцати лет. Не теряя времени даром, он сразу познакомился с лондонскими «развлекательными» учреждениями. Босуэлл вел дневник с шестнадцати лет, и его многочисленные записи пестрят упоминаниями о сексуальных контактах – часто с проститутками. Деррик не состоял в той же литературной лиге, что и его друзья, но у него был один заметный – и печально известный – успех в печати. В 1757 году он написал и опубликовал «Список дам Ковент-Гардена Харриса» – справочник проституток Вест-Энда, по-видимому, основанный на записанном перечне Джека Харриса – местного сутенера и знакомого Деррика. Вдохновленный своими более поэтическими стремлениями, Деррик оживил первоначальный список имен и адресов Харриса красочными описаниями женщин, о которых идет речь, превознося их особые «способности». Этот грубейший путеводитель непрерывно печатался в течение тридцати восьми лет, и маловероятно, что у Босуэлла не было копии.

Судебный процесс практически не повлиял на репутацию Баретти в его кругах. Даже разразившийся скандал, связанный с оправдательным приговором, не нанес ущерба перспективам. Джонсон устроил Баретти на работу репетитором к своим друзьям – богатой семье Трейлов из Стритем-парка, которых тот стал обучать итальянскому и испанскому языку. Однако не все были столь дружелюбны и благосклонны к оправданному. В то время как Босуэлл старательно сохранял нейтралитет в отношении Баретти и его судебного процесса, в «Жизни Сэмюэля Джонсона» и в своих дневниках он рассказывал иную историю. Босуэлл терпеть не мог Баретти, и это чувство, по-видимому, было взаимным. Посетив Трейлов, работодателей Баретти, Босуэлл описывает неловкую встречу на пороге их дома, подчеркивая столкновение итальянца с законом:

«Как только слуга открыл [дверь], появился Баретти. Я холодно спросил, как у него дела. Мне показалось что на его бледном лице мелькнула тень пролитой им крови. Вскоре я ушел от этого неприятного человека в гостиную, где миссис Трейл и доктор Джонсон завтракали».