И в следующую секунду его губы грубо вжались в её рот. Лена дёрнулась, снова ударила его, но Николай сжал её крепче, железной хваткой, словно играя с сопротивлением.

Она почувствовала вкус сигарет, запах его кожи, его дыхание – всё смешалось в едином кошмарном вихре. Лена попыталась закричать, но он резко накрыл её рот рукой.

– Не стоит устраивать сцен, – сказал он спокойно.

И в этом спокойствии было что—то, от чего внутри всё оборвалось.

Лена захлебнулась воздухом, но крик так и не сорвался с её губ – его рука плотно закрывала ей рот, сильная, тяжёлая, пахнущая сигаретами и кожей. Дыхание Николая обжигало шею, близкое, чужое, омерзительное. Она пыталась дёрнуться, но его хватка была стальной, как задвижка, как хищник, сжимавший добычу, не оставляя ей ни пространства, ни времени.

Она извивалась, билась, но его тело было тяжёлым, незыблемым, как запертая дверь, за которой нет выхода. Сильные пальцы врезались в её кожу, оставляя после себя тупую боль, он держал её так, словно это был не порыв, а заранее решённое действие, продуманное, уверенное, не допускающее возможности отказа.

– Не сопротивляйся, – прошептал он.

Голос был тихим, почти ровным, будто он говорил ей что—то бытовое, незначительное.

Она вывернула руку, пытаясь ударить, выцарапать, но Николай поймал её движение и сжал ещё сильнее. Запястья загорелись болью, ноги дрожали от напряжения, но тело его не сдвинулось ни на миллиметр.

Её дыхание сбилось, короткими, рваными толчками воздух выходил из лёгких. Она пыталась закричать.

Где—то вдалеке раздался звук шагов, разговор, кто—то смеялся. Она замерла, судорожно глотая воздух, и на секунду поверила – сейчас, вот сейчас всё прекратится, кто—то подойдёт, вмешается, спасёт.

Но шаги удалялись. Николай усмехнулся ей в ухо. Тихо. В этом смехе было что—то страшное.

Сознание сжалось в узел, и Лена вдруг осознала, что силы покидают её. Что каждое движение, каждая попытка вырваться только развлекает его, только сильнее укрепляет в уверенности, что никто её не спасёт.

Тепло его дыхания сменилось тяжестью, его тело нависло, холодный металл ремня скользнул по её бедру, она снова дёрнулась, но это было как биться в заваренной клетке – стены не поддавались.

Она пыталась вспомнить, что было до этого момента. Она помнила утренний свет в квартире Леонида, запах кофе, ровный голос за столом. Помнила улицы Москвы, людей, которых видела в кафе, мальчика в синей куртке, который стоял в очереди за булочкой, ветер, качавший сухие листья в парке.

Но это всё уже не имело значения. Всё сузилось до одной точки.

Она выгибалась, стараясь дотянуться до его лица, плеча, любой точки, куда можно вцепиться, но его хватка только крепла.

Запястья пульсировали болью, дыхание сбилось, сердце колотилось так, что казалось, вот—вот разорвётся. И вдруг внутри что—то сломалось.

Она больше не боролась. Просто закрыла глаза и провалилась в тёмную пустоту внутри себя. Там была тишина. Там ничего не могло случиться.

Николай запустил руку под цветастое платье Лены, нащупывая трусики. Его рука скользнула под ее пояс и потерлась о мягкую внутреннюю поверхность бедра. Тело Лены на мгновение напряглось, как будто она готовилась к тому, что должно было произойти. Затем она расслабилась, устремив на него отсутствующий взгляд своих серых глаз.

Деревья шелестели на вечернем ветру, и в парке было тихо, если не считать редких звуков детского смеха, доносившихся с соседней школьной площадки. Николай почувствовал прилив адреналина, когда его пальцы нашли ее киску. Она была насквозь мокрой, и он чувствовал ее тепло под своими пальцами.

Дыхание Николая участилось, и он почувствовал, как растет выпуклость на его брюках.

Он убрал руку с бедер Лены и поднес пальцы к носу, вдыхая ее запах. Он ухмыльнулся, потирая пальцы друг о друга.

– Ты промокла, Лена. Ты знаешь, что хочешь этого.

Глаза Лены затрепетали, и она отвела взгляд, ее щеки вспыхнули. Она не ответила.

Язык Николая с безрассудной самозабвенностью исследовал ее рот, пробуя на вкус, пожирая ее. Его руки переместились на ее талию, пальцы впились в ее плоть, когда он задрал платье, еще больше обнажив ее тонкие, бледные ноги. Он чувствовал спиной шероховатость древесной коры, прохладу вечернего воздуха на разгоряченной коже. Его член пульсировал, жаждая разрядки. Губы Лены были мягкими и жаждущими, но ее тело было напряженным и неподатливым. Николай чувствовал ее нерешительность, ее страх. Но ему было все равно.

Он оторвался от ее губ, его дыхание было прерывистым.

– Расслабься, Лена. Я не причиню тебе вреда. – Солгал он.

Затем Николай снова залез ей под платье, стянул с нее кружевные трусики и бросил ее на землю. Он поднял ее на руки, держа за бедра, и резко вошел в нее.

Лена тихо вскрикнула от внезапного вторжения. Это было нечто противоположное нежности. Николай был в неистовстве страсти. Он вошел в нее. Ее ноги обвились вокруг его талии, а ногти впились в его плечи, когда она прижалась к нему, ее тело было твердым, как доска. Брюки Николая были спущены до лодыжек, и в том, как он прижимался к Лене, было что—то животное.

Его мускулистое тело блестело в угасающем свете, и каждое его движение было грубым, первобытным танцем. Он снова прижался губами к ее губам, заявляя права на ее рот так же яростно, как и на ее тело. Дыхание Лены стало прерывистым, резким.

Но ее тело было холодным. И все же жар, исходивший от Николая, был ошеломляющим. Она разрывалась между желанием убежать и необъяснимым чувством капитуляции. Бедра Николая двигались навстречу ей, все глубже погружаясь в нее.

– Ты такая тугая, – прошептал он ей на ухо низким, грубым голосом. Его руки обхватили ее за бедра, притягивая ближе, с каждым толчком все сильнее прижимая ее к себе. Звук соприкосновения их тел был грубым и первобытным, подчеркиваемый резкостью его дыхания и приглушенными криками, срывавшимися с губ Лены.

Однако Николая хватило ненадолго. Подергавшись еще немного. Он кончил в Лену и застонал…

Затем Николай медленно вышел из нее, оставив Лену чувствовать себя опустошенной и беззащитной. Он отступил назад, его грудь вздымалась, когда он поправлял одежду, засовывая свой размякший член обратно в штаны. Лена так и стояла прислонившись к дереву, ее платье все еще было задрано до талии, бедра были липкими от Николая. Она почувствовала внезапный озноб, прохладный вечерний воздух коснулся ее обнаженной кожи. Она быстро натянула платье, прикрываясь им, и села, подтянув колени к груди. Все ее тело болело, и она чувствовала тепло и влагу между ног, явное напоминание о том, что только что произошло. Но Николаю, казалось, было все равно, он уже застегивал молнию на брюках.

Прохладный вечерний воздух коснулся открытых участков тела, и вдруг её пронзил озноб. Мелкая, едва заметная дрожь пробежала по спине, пробралась в пальцы, в скулы, в колени, в грудную клетку, сжав её изнутри.

Она опустила голову, закрыла глаза. Сквозь тьму под веками пробивались отголоски – голос Леонида за утренним столом, гул Москвы, запах кофе, блеск солнца в окнах высоток. Всё это было где—то далеко, на другом конце времени, там, где она ещё существовала иначе, не здесь.

Она сглотнула. Рука медленно двинулась к платью. Оно сбилось, перекрутилось, она дёрнула ткань, натягивая её на себя, прикрываясь, сжав колени.

Платье липло к коже. Она чувствовала тепло, влажность, чужие следы, которые не стереть, не смыть.

Тело болело. Каждое движение отзывалось тупой пульсацией в мышцах, в запястьях, в груди, в животе. Лена сидела, глядя в землю, и вдруг осознала, что Николай даже не смотрит на неё.

Он застегнул ремень, поправил рукава, достал из кармана сигарету. Закурил.

Глубоко вдохнул, выдохнул в сторону, и в этом движении было что—то удручающе привычное, как если бы ничего не случилось, как если бы он просто вышел на балкон, просто сделал очередную затяжку, просто выполнил что—то, что не стоит ни переживаний, ни осмысления.

Она подняла на него глаза. Он стоял вполоборота, с ленивым выражением лица, с полуулыбкой, которая не была улыбкой.

– Долго сидеть будешь?

Голос его был ровным, безразличным. Она не ответила. Николай докурил, стряхнул пепел, глянул на часы.

– Пора идти.

Лена не шевельнулась. Он нахмурился, шагнул ближе, склонил голову.

– Ты же понимаешь, что ничего не изменилось?

Она не знала, что он имел в виду, но слова застряли внутри, обволакивая сознание липкой, удушающей плёнкой. Ничего не изменилось. Ничего. Воздух был прохладным, но кожа горела, будто её накрыли раскалённым металлом. Тело болело, оно словно перестало принадлежать ей, превратилось в чужую оболочку, в оболочку, от которой невозможно избавиться.

Пальцы сжались в кулак, ногти впились в ладони, оставляя болезненные, но такие бессмысленные следы. Николай развернулся и пошёл по тропинке, не оглядываясь, словно это была просто встреча, просто ещё один день. Лена осталась сидеть у дерева, прижимая колени к груди, пытаясь нащупать точку, в которой можно снова начать дышать.

Лена продолжала сидеть у дерева, прислонившись спиной к шероховатой коре, ощущая, как её кожа остывает, но внутри оставался жар – тёмный, болезненный, как обожжённое место, до которого невозможно дотронуться. Дрожь не прекращалась, накатывала волнами, пробегая по телу, но она уже не пыталась сдерживать её.

Прошло несколько минут или вечность – она не знала. Где—то впереди скрипнули ветки, шаги Николая замерли, потом раздался ленивый голос:

– Пойдём.

Она не ответила. Ещё некоторое время он ждал, потом хмыкнул и пошёл дальше, не оборачиваясь.

Лена осталась сидеть, уткнувшись лбом в колени. Ветер шевелил её волосы, ткань платья, но внутри не было движения, не было мысли. Только тупая тяжесть в груди, ощущение разорванного воздуха вокруг.

Она закрыла глаза, надеясь исчезнуть, раствориться, слиться с темнотой вокруг, но знала – выхода нет. Воздух был тяжёлым, словно пропитанный чем—то несмываемым, и, когда она поднялась, каждое движение отдавалось в теле глухой болью.

Ноги подкашивались, руки дрожали, но она заставила себя идти, шаг за шагом, вырываясь из вязкой неподвижности. Николай уже почти дошёл до выхода из парка. Она пошла за ним, без мыслей, без чувств, просто следуя, словно за тенью, которая оставалась неизбежной частью её пути.

Шла, не думая, не чувствуя, просто следуя за ним, потому что другого пути не было.

В машине он молчал. Просто вёл, глядя на дорогу, будто ничего не случилось.

Лена сидела, прижимаясь лбом к холодному стеклу, наблюдая за уличными огнями, которые тянулись длинными полосами, смазываясь в её взгляде.

Руки продолжали дрожать, но она не пыталась их унять. Тишина в салоне густела, липла к коже, давила на виски, но Николай словно не замечал её, не замечал её саму. Он просто вёл машину, глядя вперёд, будто всё происходящее не касалось его вовсе. Лена смотрела в окно, не зная, как ему ответить, как вообще воспринимать его молчание.

Хотела ли она смотреть на него? Хотела ли знать, что написано у него на лице? Или лучше спрятаться в размытых огнях за стеклом, в иллюзии движения, в которой можно раствориться? Когда они подъезжали к дому Леонида, Лена поймала себя на мысли, что, если бы сейчас машина просто исчезла, растворилась в ночи, стёрла бы её вместе с собой, это было бы спасением. Но она знала, что спасения нет, только дорога, ведущая туда, откуда нет выхода.

Дверь квартиры закрылась, отрезая её от улицы, от воздуха, от чего—то, что могло бы быть спасением. Лена сделала несколько шагов вперёд, но каждое движение было тяжёлым, словно ноги погружались в вязкий туман. Она не знала, что делать с руками, с глазами, с собственным телом, которое вдруг стало чужим.