Мисс Джейкобс, миссис Уильямс и мисс Бейнс были благословенно избавлены от этих худших аспектов бытия в стенах «Гудса», поскольку очень немногим дамам приходило в голову явиться за коктейльным, да пусть даже и дневным платьем в сопровождении милых крошечек. Здесь, наверху, царила атмосфера luxe, calme et volupte^[6] – изящные розовые лампочки, чуть подкрашенные в розоватый тон зеркала, в которых всегда выглядишь просто очаровательно, а под ногами – ворсистое серое молчание аксминстерского^[7] ковра.

Ровно в девять женщины в черном стояли на рабочих постах, готовые доблестно встретить очередной летний день, когда на них спикировала мисс Картрайт в платье из пике с узором в крупный горох.

– Девочки! – вскричала она.

До чего же они не любили эту ее манеру! Ходили слухи, в школьные годы мисс Картрайт была главной старостой Пресвитерианского женского колледжа, и они без труда могли себе это представить. Велика важность! Ну, примчалась. И что дальше-то?

– На следующей неделе к вам присоединится временная сотрудница, – лучезарно улыбнулась мисс Картрайт. – Вы уж тут ее не обижайте. Знаю, что в вашем отделе обычно временных продавщиц не бывает, но, думаю, сейчас она пригодится, да и Магде тоже может немножко помогать.

Ах, вот оно что.

В глубине отдела женского платья, за коктейльными платьями, таилось нечто совершенно особенное, совершенно-совершенно удивительное, но не для всех – в том-то и суть. Там, в самой-самой глубине, выгибалась изящной дугой арка с витиеватой надписью «Модельные платья». А за ней открывалась розовая пещерка с вычурными маленькими светильниками и несколькими элегантными диванчиками с обивкой из жемчужно-серой парчи, а вдоль стен тянулись восхитительные шкафы из красного дерева, в которых на обтянутых розовым атласом вешалках висели настоящие модельные платья, и фантастические цены на них указывались в гинеях.

У боковой стенки пещерки стоял маленький столик в стиле Людовика XVI, а рядом с ним – кресло, чтобы покупательницам удобнее было выписывать чеки или подписывать квитанции, и у обеих стенок – по высокому зеркалу, перед которыми дама, если ей хватило отваги надеть в одной из просторных и комфортабельных примерочных модельное платье, могла пройтись и повертеться, чтобы в полной мере оценить эффект. С потолка свисала хрустальная люстра. Весь интерьер в точности воспроизводил роскошную обстановку, в которой предположительно обитали клиентки этого места, не хватало разве что пенящейся бутылки «Вдовы Клико» и высокого узкого бокала. А вход в розовую обитель охраняла питонша – Магда.

Магда – пышногрудая, златоволосая, соблазнительная, безупречно одетая, накрашенная и наманикюренная – была самой что ни на есть немыслимой, благоуханной, блестящей, богомерзкой и жуткой змеюкой, какую миссис Уильямс, мисс Бейнс, а возможно, и сама мисс Джейкобс только видывали или хотя бы могли себе представить. Магда (никто даже не пытался выговорить ее пугающую европейскую фамилию) была просто-напросто суровой жизненной реалией, из тех, какие обычно стараются по возможности игнорировать, но уж если им предстояло делить помощницу с Магдой, они знали, кому придется подвинуться: Магда выползет из розовой пещерки, доскользит до «Коктейльных платьев» и похитит новенькую ровно в тот миг, когда та начнет приносить реальную пользу. Магда принадлежала к числу женщин, которые всегда добиваются своего – это уж точно. А все потому, что Магда (господи помилуй) была европейкой, а они, на свое счастье, все-таки нет.

По крайней мере, миссис Уильямс европейкой быть ни за что не хотела бы, это она знала твердо.

– Этаких переездов, – сказала она, – я бы точно не вынесла.

Вид у мисс Джейкобс стал чуточку более негодующий, чем обычно, даже слегка оскорбленный, словно она вдруг заметила у себя в чашке с чаем паука. Фэй Бейнс вообще-то Магду побаивалась, просто побаивалась – посмотреть только, как она ходит, ну и все остальное. Однако дома, перед зеркалом, Фэй всерьез гадала, какой именно косметикой Магда пользуется, и как именно, потому что лет-то ей было уже все сорок, никак не меньше, а выглядела она – тут надо отдать ей должное – потрясающе. Да, надо отдать ей должное.

6

Когда Лесли Майлз явилась в «Гудс» собеседоваться на позицию временной младшей продавщицы, ей дали заполнить анкету, и первое слово, которое она там вывела – аккуратно и чуть обмирая от ощущения опасности, – было «Лиза».

Она выбрала себе это имя несколько лет назад – имя, полученное при рождении, ей чудовищно не нравилось, и она давно уже решила при первой же возможности его поменять. И вот первая возможность наконец представилась.

– Лиза Майлз! – позвал ее чей-то голос, и Лесли-Лиза вскочила на ноги и последовала за окликнувшей ее женщиной в маленькую комнатку, где проводилось собеседование.

– Ну что ж, Лиза, – сказала женщина, и так началась новая жизнь Лесли: уже как Лизы.

До чего же просто все оказалось. Она не сомневалась, что привыкнет в два счета. Она села попрямее, как подобает сидеть Лизе, и радостно улыбнулась. Ну вот оно все и начинается.

Мисс Картрайт, проводившая собеседование, устремила на сидящую перед ней школьницу пронзительный взгляд: выбирать девушек для работы в «Гудсе», пусть даже временной, на период рождественского наплыва и новогодних распродаж, следует очень тщательно. Эта, по крайней мере, не глупа – ее анкета свидетельствовала, что она собирается сдавать экзамены на выпускной аттестат. Но что за лицо! Что за фигура! Сложением и манерой поведения она напоминала пятнадцатилетнего ребенка, причем неразвитого: маленькая, худенькая, даже скорее тощенькая, с копной пушистых белобрысых волос и наивными ярко-синими глазами за стеклами практичных очков. Что ж, в черном платье она будет смотреться взрослее: собственная одежда у нее, конечно, кошмар – явно домашнего производства, причем и пошитая-то плохо: короткое ситцевое платье со скверно скроенным рукавом и широким питерпеновским воротником. Бедное дитя.

Лиза, с величайшим тщанием нагладившая розовое платьице, свое лучшее, и надевшая туфли на каблуках и новенькие нейлоновые чулки, была уверена, что максимально приблизилась внешним обликом к стандартам прирожденной Лизы, насколько это позволяли обстоятельства, а потому сидела очень прямо, улыбаясь с радостной готовностью и не подозревая, что о ней думает мисс Картрайт.

– Чем ты собираешься заниматься после школы? – спросила мисс Картрайт.

– Сперва ждать результатов экзаменов, – ответила Лиза.

– Не думаю, что ты мечтаешь о карьере в розничной торговле, – сказала мисс Картрайт.

– О нет! – вскричала Лиза.

Мисс Картрайт засмеялась.

– Ничего страшного, Лиза. Такая работа не для всякого. Но пока ты ею занимаешься, мы рассчитываем, что ты будешь исполнять свои обязанности усердно и добросовестно, как будто это твоя постоянная работа. Понимаешь?

– Ну конечно, – отчаянно заверила Лиза. – Конечно. Я понимаю. Я буду работать очень-очень усердно.

И мисс Картрайт, думая, как странно будет видеть такую пигалицу на такой работе, все же решила отправить ее в отдел коктейльных платьев, чтобы она еще время от времени помогала Магде с модельными, потому что Лиза, хоть и кажется совсем ребенком, явно девочка смышленая и старательная и действительно может оказаться полезной.

– Выходишь на работу в первый понедельник декабря, – сообщила она новой (временной) продавщице, – жалованье получать будешь раз в две недели, по четвергам. А теперь пойдем подберем тебе черное платье.

Только сейчас она осознала, что вряд ли у них найдется платье на такую худышку. Что ж, может, как отойдет от экзаменационного стресса, немножко поправится.

Лиза вышла из комнаты вслед за мисс Картрайт и поднялась в гардеробную, до того завороженная идеей носить черное, что ничуть не смутилась, когда выданное платье оказалось на размер больше нужного ей XXSSW. Впрочем, платья по фигуре у нее отродясь не имелось.

Собеседование проходило во второй половине дня субботы, когда «Гудс», как и все остальные магазины города, закрылся на выходные, и Лиза пришла перед самым закрытием, пока на улицах было еще людно и оживленно: кто спешил домой, кто в кино, кто в ресторан. Теперь же, через час, она шагнула из служебного входа в город, уже погрузившийся в спячку выходного дня: тишина и безлюдье навевали мысли о какой-то ужасной вселенской катастрофе, о том, что город посетила смертоносная чума, или же ангел, или же сама смерть. Шагая по Питт-стрит и Мартин-плейс, Лиза слышала каждый свой шаг; проходя мимо главпочтамта, она увидела женщину, отправлявшую письмо, а на Джордж-стрит – спину мужчины, удалявшегося в сторону набережной. Если не считать их, улицы были совершенно пусты.

Она прошла под таинственными сводами вокзала Виньярд к платформам, и к моменту прибытия поезда пассажиров, кроме нее, собралось всего трое. Она никогда прежде не была в городе в субботу вечером, и от новизны этих впечатлений вдобавок к недавнему собеседованию на первую в жизни работу все кругом казалось Лизе одновременно и непередаваемо странным, и призрачно знакомым. Лиза думала, что, когда вырастет, скорее всего, станет поэтом, а сегодняшний день казался ей как раз таким, про который запросто можно взять и написать стихотворение, причем длинное, чтобы хорошенько передать это вот ощущение, затаенное ожидание, преображение мира и себя в нем и с ним – ощущение и ожидание, для которых пока она не могла подобрать слов.

«Лиза, – сказала она себе, сидя в громыхающем по мосту поезде. – Меня зовут Лиза Майлз».

Ощущение странности все еще оставалось с ней, а она в равной степени – с ним, когда она постучала в дверь родительского дома в Чатсвуде – ключей у нее еще не было.

Мама открыла ей.

– Привет, Лесли, – сказала она.

За несколько недель между окончанием выпускных экзаменов и первым днем в «Гудсе» Лиза съездила с матерью в Голубые горы, прочла «Ночь нежна» и начало «Анны Карениной», дважды сходила в кино, но подавляющую часть времени провела, стоя в молчаливом нетерпении, пока мама, шившая ей новую одежду, подкалывала и поправляла платье прямо на ней.

– Стой смирно! – ворчала мама. – Ты же хочешь хорошо выглядеть? Первая твоя работа!

– Но я все равно буду носить черное платье, – заметила Лиза. – В своем платье меня никто и не увидит.

– Увидят, когда ты будешь приходить и уходить, – отрезала мама.

– Тогда неважно.

– Такое всегда важно, – сказала миссис Майлз.

– Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи^[8], – начала Лиза.

– Опять ты со своим тигром. Не отвлекай меня и не вертись.

Лиза была единственным ребенком в семье, что в глазах сторонних наблюдателей объясняло ее некоторую чудаковатость. Ее отец работал наборщиком в газете «Геральд» и редко появлялся на сцене – домой приходил под утро, спал почти до самого вечера, а перед работой отправлялся на час-другой в паб. Часы же бодрствования по субботам проводил, все больше не отлипая от радио и слушая скачки, на которых имел обыкновение ставить помаленьку. Миссис Майлз понятия не имела о размерах его жалованья, а уж узнай она, какая доля этого жалованья попадала в карманы букмекеров, упала бы замертво на месте.

Когда они поженились во время войны, она даже не знала его толком – с красавчиком-солдатом они познакомились на танцах, а потом он после самого короткого ухаживания позвал ее замуж, а она не видела причин отказываться.

До замужества ей жилось нелегко – она родилась в семье булочника и с одиннадцати лет, когда ее приставили помогать после школы родителям, ходила вечно вся в муке. Для начала ей показали, как украшать пирожные глазурными вишенками, а потом постепенно натаскивали в более сложных вещах, так что к пятнадцати годам в кондитерском ремесле практически не осталось того, чего бы она не знала и не умела.