– Кажется, здесь захоронены Фонвизин и Пущин, декабристы. Но это к делу не относится, хотя… Вот смотри… – ФСБ соединил руки так же, как они были связаны у меня и продолжая говорить, уже не размыкал их. – У нас было много названий. В планах, конечно. Ты же знаешь, как вы яхту назовете… Но вопрос ведь в чем, что ты хочешь выразить названием? Что для нас было тогда важно? Для меня, для Марка, для Лёни. И для твоей матери, чего уж там. Для нас было важно иметь опору. Застолбить самое главное. А что для нас было и есть самое главное? Все то же. Любовь. Надежда. Вера. Вера в то, что добро побеждает зло. Всегда побеждает. Даже если порой кажется, что все иначе. Даже если потом. Правда сильнее лжи. Не сразу, не всегда, но, по сути, сильнее ведь. Честный человек иногда неудобен, но всегда положителен. Мерзавец остается мерзавцем несмотря на обаяние и хитрость. Дураков полно, но слепцов мало. И все они люди – и умники, и дураки, и слепцы, и прочие… Вперемешку. Все заслуживают и любви, и надежды, и веры. И даже прощения. Я тебе больше скажу, и вся эта… пакость заслуживает того же. И так далее. Это же все…

– Банальщина, – подсказала Лизка.

– Да, – кивнул ФСБ. – Банальщина. Общее место. Понимаешь?

– Но не пошлость, – заметил Вовка.

– Ни в коем случае, – мотнул головой ФСБ. – Общее место в том смысле, что артикулировать не обязательно. Разъяснять – не нужно. Хотя бы среди вот своих. Это то, что факультативно. По умолчанию. Понимаешь?

– Пожалуй, – кивнул я. – Тогда есть еще вопрос. Какой смысл бороться с мелким злом, когда рядом расцветает большое. Давит все. Высасывает.

– А это уже риторический вопрос, – рассмеялся ФСБ. – И ответ на него ты знаешь, и об этом тоже говорено уже множество раз. Но есть еще один ответ. Кроме тех, что ты уже слышал. И тех, что услышишь еще. Может быть, неожиданный. Как сказал бы Марк, нюанс. Когда мы боремся с мелким злом, мы умаляем и большое. По той простой причине, что зло едино. Пусть даже оно рассыпается на миллион возгораний, это один и тот же большой пожар.

– Удивительное дело, – пробормотал я. – Зло, значит, едино, а мы все по отдельности?

– И так тоже, – кивнул ФСБ. – И по отдельности, и все вместе. И в том, что мы по отдельности, тоже наша сила. Потому что иногда не все сразу, но каждый. Не потому, что в толпе, а потому что изнутри. Каждый! Понимаешь?

– Пытаюсь, – я вглядывался в его лицо. – Хотя и сложно. Ведь каждый не изо всех, а каждый из нас. А это… А теперь серьезно и конкретно. Еще немного глупости или… банальности. Мы об этом с Марком недоговорили. Начинали, но недоговорили. Он сразу смеяться надо мной начинал. А мне не было смешно. Мне и сейчас не смешно. Мне даже глупым показаться не страшно. Нынешний… может быть посланцем из преисподней? Я не о том, что на нас напало. Я о…

Я бросил взгляд на потолок Пежо. Вовка вздохнул. Лизка скривилась.

– Не знаю, – проследил за моим взглядом ФСБ. – Уж не знаю, над чем Марк смеялся, но мне на тот же самый глупый вопрос он как-то сказал, что если только самый мелкий бес, вынесенный наверх волею случая, да и то вряд ли. Даже вселившийся вряд ли. Да я и сам не верю в это. Дело в том, Коля, что в человеке могут скрываться такие пустоты, которые тем, кто в бездне, и не снились. Кстати, много ты встречал выходцев из преисподней?

– Никогда, – качнул я головой. – Но какие мои годы?

– Я тоже не встречал, – улыбнулся ФСБ. – Хотя, какие мои годы. Я не говорю, что их нет. Но я не встречал. И Марк не встречал.

– А эти? – я прижал руки к груди, из которой еще вчера торчала стрела.

– Разберемся, – пообещал ФСБ.

– Хорошо, – я снова выпрямил руки, с хрустом потянулся. – Но если он человек, тот, что с чемоданом ≡≡≡≡≡≡ и весь из ≡≡≡≡≡≡, тогда почему его нельзя… как Марка? Я же немного пытался разобраться в магии… Для этого же необязательно приближаться… Или в его окружении есть колдуны, что ограждают его? Не просто же так он испугался того шамана-любителя, что грозился его изгнать?

Вовка грустно рассмеялся, в свое время он вешал у себя на кухне карту РФ и отмечал красной кнопкой, куда дошел якутский шаман. Теперь кнопка никуда не перемещалась.

– И этого я тоже не знаю, – поскучнел ФСБ и вдруг понизил голос. – Но есть то, в чем я уверен. Его нельзя проклясть. Ему проклятие, как мертвому припарка. Даже нет, это топливо для его топки. Он этим дышит.

– Что же получается? – я тоже перешел на шепот, тем более что Пежо шел почти неслышно. – Он уже не совсем человек?

– В том-то и дело, – наклонился ко мне ФСБ. – В том-то и дело, что все это человеческое, хотя и кажется бесчеловечным…

Я замолчал. Мне было о чем подумать, хотя странным образом картины, которые бурлили у меня в голове, не обращались в мысли, оставались иллюстрациями к моей жизни. Перемешивались друг с другом. Амур, Фемистокл, Маринка, снова Маринка, опять Маринка, мама, Шура и Мамыра, их кот, опять Маринка, смотрел бы, не отрывался, и опять она, Марк… Я не мог представить его мертвым. И на этих иллюстрациях он ковылял с тростью к любимому креслу, что стояло у него на лоджии, садился и смотрел на весенние кроны парка Сокольники. Оттуда, скорее всего, ему и прилетело…

Мы выбрались из Бронниц, то замедляя ход, то ускоряясь, доехали почти до Коломны и ушли на объездную в сторону городка Озеры. Справа и слева потянулись вперемешку с деревнями и СНТ перелески, ФСБ пересел ближе к водителю и выставил перед собой раскрытую пятерню. Толик повернул направо, мы проехали еще несколько километров и уже в глухом лесу Семеныч вдруг стиснул пятерню в кулак. Там, где только что вздымался прошлогодний засохший борщевик, обозначился съезд, Толик удивленно притормозил, а потом повернул и покатил по узкой асфальтовой полосе между только одевшихся молодой листвой берез и осин.

Я удивленно прищурился. Конечно, стоило отойти от дороги в лесопосадку или в какой-нибудь парк, выехать в лес, привычный слоистый коктейль мельчал, стелился по земле, но оставался, поскольку исходил от людей и расплывался даже туда, где их почти не бывало, но здесь его не было вовсе. Мало того, чем дальше мы ехали, тем сильнее мне казалось, что впереди что-то светится. Не так, как светится та же любовь или надежда над московскими улицами, а чище и проще. Светится и звенит. Едва слышно. Так, словно обрели голос весенние цветы, и их бутоны наконец-то получили возможность заявить о себе не только красками и ароматом.

Автобус выкатил из зарослей и остановился. Асфальт закончился, а дальше простиралась обширная поляна, покрытая плотной и низкой травой, как будто не ведавшей о недавней зиме. В центре поляны стоял одноэтажный бревенчатый дом. За ним кудрявился сад, рядом подрагивал на ветру полиэтилен теплиц, матово поблескивал старенький серый фольксваген-пассат, темнела обвитая диким виноградом беседка. На траве играли трое детей и двое взрослых. Мальчик и девочка размахивали ракетками и удерживали в воздухе волан. А мужчина и женщина забавлялись с малышкой, что подбрасывала вверх большой и легкий мяч в виде глобуса.

И все это не просто издавало свет, а и было светом. То есть, никакого свечения я не увидел, но ощущение тепла, полноты, ясности окатило меня с головы до ног.

– Это Аня Рождественская, – вздохнул ФСБ, открывая дверь и вытаскивая из-под сиденья пакет с гостинцами. – Или Анна Ивановна. С семьей, конечно. Сейчас я переговорю с нею, и, если все сладится, махну рукой. Тогда подойдете.

Он окинул нас взглядом и ткнул пальцем поочередно в меня и в Лизу.

– Ты и ты. Если подниму один палец, только Коля. Если она нам не поможет, тогда я даже не знаю. Я здесь первый раз. Раньше к ней Марк ездил. Да и что он там ездил…

ФСБ зашагал в сторону дома. Хозяйка его уже обернулась, приложила ладонь ко лбу и медленно направилась к Семенычу навстречу. А я посмотрел на склеенные руки и подумал, что пусть так и будет.

– Кто это? – спросил я у Лизки.

– А ты не догадался? – удивилась она. – Жива, конечно. Собственной персоной. Все Подмосковье на ней и изрядные куски прилегающих земель. Мещера. Вологодчина. Кажется, до Смоленска ее епархия.

– Слово неподходящее, – буркнул Вовка. – Епархия.

– Высокое иногда надо принижать, – прошептала Лизка. – Чтобы в пафос не скатиться. Марк, кстати, говорил, чтобы не воспарить. Жива… Я, честно говоря, даже не знаю, есть ли еще кто такой же кроме нее…

– Подождите, – впервые за последние часы мне захотелось разомкнуть руки, взъерошить волосы, почесаться. – Но как же? Она же должна быть в безопасности. Что же получается, ФСБ нам ее сдал?

– Держи карман шире, – грустно хмыкнул Вовка. – Я как-то об этом с Марком говорил. Он вообще к ней на такси ездил. Ну, еще когда только затевалось наше «Общее место». Она может показаться тебе, где угодно. Да хоть в Измайловском парке. Вот мы выедем отсюда и направимся обратно к Мамыре. Мимо Коломны, через Бронницы, Денежниково и так далее. Обратно, кстати, и через Ступино можно. А в следующий раз, если так сложится, поедем, к примеру, куда-нибудь в Лотошино. Или за Можайск. Или в Дубну. И увидим там ту же поляну, тот же дом, тот же сад, ту же беседку. Кстати, когда Марк к ней в последний раз ездил, у нее детей еще не было. Парень или муж уже был. И матушка ее была. А теперь, кажется, осталась только Анна Ивановна. И ее семья.

– Откуда она взялась? – прошептал я.

– Что там тебе сказал этот амур? – вздохнула Лизка. – Что он продукт вторичных верований? Должно же что-то и от первичных происходить?

ФСБ махнул рукой. Мы с Лизкой поднялись и зашагали к беседке.

Вблизи жива выглядела старше, чем издали. Нет, все в ней было молодым – и стан, и улыбка, и рыжие волосы, и конопушки на носу, и овал лица, и зеленоватый озорной взгляд. Но вот тонкие морщинки у глаз и какая-то темнота в глубине зрачков как будто выдавали возраст. Непонятный возраст. Впрочем, тот же Марк говорил, что возраст измеряется не только в длину, но и в глубину.

Она уже сидела с ФСБ в беседке, но, когда мы подошли, встала и дождалась, пока мы сядем. Поздоровалась с Лизкой за руку, отчего та почему-то заплакала, взялась за мои руки. И к моим глазам подступили слезы.

– Сними это, Семеныч, – показала она на скотч.

ФСБ выудил из кармана консервный нож, отщелкнул короткое, в полтора сантиметра, лезвие, перерезал липкую ленту и, отодрав ее с моих запястий вместе с волосами, спрятал в карман. Я поморщился от боли.

– Вот, – развела руками жива. – А вы говорите эпиляция. Иногда полезно попробовать.

Мы с Лизкой заулыбались сквозь слезы.

– Я – Аня, – сказала жива. – Вы – Коля и Лиза. Светлая память Марку.

Мы замерли.

– А теперь, – она придвинулась ко мне, – возьмись руками за скамью и держись, Коля. Будет больно.

Она повела рукой, словно собиралась смахнуть паутину у меня с лица и груди, и вдруг я почувствовал, как сотни или тысячи нитей натянулись в моем теле. В руках, ногах, в голове и спине. В каждом пальце и каждом волосе. И все они устремились туда, откуда вчера из меня вышел наконечник стрелы. И каждая казалась стальной струной. Каждая разрезала мою плоть, калеча меня и вызывая невыносимую боль. И я стиснул зубы, зарычал, застонал, зашипел и потянул на себя скамью, на которой сидел. В глазах у меня потемнело, и сквозь ужасную муку я почему-то смог подумать, что вот так, наверное, выглядит черный взгляд изнутри.

– А ты веселый парень, – засмеялась Аня.

Я открыл глаза и выпустил скамью, доска которой треснула, едва не переломилась по сердцевине. В руке у Ани была та самая стрела. Осязаемая и целая. Древко, куриное перо, алюминиевый наконечник. Только теперь я разглядел, что чайная ложка была раздавлена прессом или просто положена под трамвай. А потом заточена и заострена. Осталось понять, как ее удалось перетащить в призрачный мир, а потом извлечь оттуда.

– И нечего тут понимать, – прошептала Аня и выпустила стрелу, рассматривая кровавый ожог на середине ладони.

Стрела упала на земляной пол беседки и с шипением растворилась, оставив полосу пепла и наконечник.

– Лиза, – посмотрела на мою соседку Аня. – Возьми его. Ты знаешь, как сделать, чтобы отправители думали, что она еще на месте.

– Знаю, – кивнула Лиза и наклонилась за ложкой.

Я взглянул на ладонь живы. Ожога на ней уже не было. Аня несколько раз сжала кулак и устало улыбнулась.

– Многого не скажу… – вздохнула она. – Пришли пятеро. Кажется, ненадолго. Где-то с неделю назад. Или чуть больше. Может быть, они пришли за кем-то? Или за чем-то? Я не могу проглядеть, зачем они пришли. Но, возможно, пришли не в первый раз. Ты, – она посмотрела на меня, – похож на них. Не по привороту, изнутри. Возможно, ты им нужен.

– И что я должен буду для них сделать? – удивился я.