Конечно, я понимаю. Ведь я испытываю то же самое. Но я забыла, что Стюарт тоже хотел бы слышать эти слова. Как-то в начале наших отношений мы посетили дом его родителей на Лонг-Айленде. Он показал мне фотографию, сделанную на его бар-мицве: толстый ребенок, втиснутый в костюм кремового цвета, пиджак, пуговицы которого держались просто чудом, очки с толстыми стеклами, прыщи, огненно-рыжие вьющиеся волосы (Стю называл свою прическу «еврейское афро»), зажатый между улыбающимися родителями и высоким, стройным старшим братом. «Мама называет брата „роскошным парнем”», – сказал мне тогда Стю, и от окатившей меня волны ужаса я на какое-то мгновение забыла, как дышать.

Новый поток слез хлынул из моих глаз. Я вспомнила, как увидела мужа в аэропорту сегодня днем. Не знаю, когда в последний раз я говорила ему, что он сексуальный. Стюарт постоянно повторяет мне это, но я все равно не верю ему. Почему же мы не можем дать друг другу это чувство уверенности в своей неотразимости? Что с нами не так?

Он берет мою руку – обмякшую и безвольную – и сжимает в своей.

– Думаю, нам нужно что-то решать. Ты хочешь остановиться?

Конечно хочу. Мы должны прекратить это. Я не могу делить Стюарта с кем-либо. Я не могу делить его с Леной, женщиной, которая мечтала стать его женой. Женщиной, которая знает его дольше, чем я. Женщиной, дети которой называют моего мужа дядей Стю.

Но в то же время я не могу больше никогда не увидеться с Мэттом. И я до сих пор не могу объяснить почему. Возможно, Стюарт прав и дело в том, что мне нужно посмотреть на ситуацию под другим углом. Мне нужно почувствовать себя желанной женщиной, а не только женой и матерью. Быть может, мои чувства к Мэтту – не более чем зависимость от того, что я ощущаю, находясь рядом с ним: я блистаю, и все для меня так ново.

– Я не знаю, – признаюсь я.

– Хочешь, посмотрим спектакль? Поговори со мной! – забавным голосом произносит муж, и я поднимаю глаза. Он держит руки на уровне лица и изображает кукольный театр, будто его правая рука общается с левой.

Мне так хочется поддаться на его уловку. Умение Стюарта заставить меня смеяться, даже в самой нелепой и катастрофической ситуации, – его суперспособность, стоящая на лидирующем месте в списке причин, по которым я вышла за него замуж. Но теперь я сомневаюсь в искренности его мотивов. Может, он просто пытается отвлечь меня от пропасти, образовавшейся между нами? Смотри, какие смешные куклы, и не смотри вниз.

Все это слишком утомительно. Решаю довериться супругу, потому что не вижу другого выхода, и бросаюсь ему на шею.

– Я так тебя люблю, – говорю я, крепко прижимаясь к нему.

– Я тоже тебя люблю, девочка моя, – отвечает он. – И я всегда буду любить тебя. Но давай на время попробуем ввести новое правило. Больше я не буду рассказывать тебе о том, что я делаю.

– Хорошо, – отвечаю я, кивая. Мои виски пульсируют, превращая поток мыслей в бесформенные фразы, не поддающиеся анализу и осознанию.

– Но ты… – добавляет Стю с коварной ухмылкой, – должна рассказывать мне все.

* * *

Ночью я лежу в постели, прижавшись к Стюарту.

Мне не дает покоя одно воспоминание из прошлого. Почти десять лет назад я путешествовала с подругой Марией по Венесуэле, и эта поездка совпала с нашей со Стюартом первой годовщиной свадьбы. Тогда мне показалось весьма символичным то, что в этот день нам не обязательно быть вместе и что, хотя мы и женаты, у каждого из нас все равно может быть своя независимая жизнь.

Во время отпуска мы с подругой отправились на двухдневную экскурсию с рафтингом. На второй день пути наши гиды остановились у одного моста. Это было популярное место, откуда люди прыгали в реку и свободно дрейфовали по порогам, после чего под прямым углом выплывали на берег. Видимо, это были люди, которые находили такое развлечение забавным.

Так уж вышло, что я смертельно боюсь высоты. Но, повинуясь какому-то внутреннему порыву, я захотела бросить вызов своему страху. Тем более у меня появилась такая возможность. Я хотела хоть раз забыть об излишней осторожности и проявить смелость. И я даже вызвалась прыгнуть первой. Позже Мария описала мне эту сцену со своей точки зрения.

– Это было похоже на наблюдение за попыткой самоубийства, – подытожила подруга.

Я проигнорировала все советы, которые давали опытные инструкторы: обязательно вытяните носки, скрестите руки на груди и оттолкнитесь от моста, стараясь отпрыгнуть вперед на несколько метров. Вместо этого я просто шагнула вниз, в полете хаотично размахивала руками и ногами и со звонким шлепком упала в воду. Потрясенная произошедшим, я замерла на воде, даже не пытаясь пошевелить руками или ногами. Мария прыгнула в воду вслед за мной и вытащила мою никчемную тушку на берег.

– Больше никогда так не делай! – прокричала она.

– Хорошо, – покорно согласилась я, вернувшись к привычному послушному состоянию, пока подруга удерживала меня на плаву. – Не буду.

Позже у меня появились огромные синяки на боку и бедрах, на месте удара тела о гладь воды. Самый большой был диаметром с футбольный мяч и переливался зелеными, пурпурными и золотыми оттенками. Мария сфотографировала мне это недоразумение, чтобы я помнила о своем обещании. Но синяк уже давно зажил, фотография потеряна, и я уже знаю, что нарушу свое обещание.

Я готовлюсь к еще одному безумному прыжку.

Глава 5

В течение следующих четырех лет я спала с Мэттом всего несколько раз: когда его девушки не было в городе или когда Стюарт отправился на конференцию, а дети – в летний лагерь. Наше общение проходило примерно по следующему сценарию: после очередного секса Мэтт присылал мне сообщение, что больше не может так поступать и что его гложет чувство вины. Я плакала и впадала в уныние, боролась с очередным приступом мигрени, а потом с головой окуналась в родительские обязанности. Я говорила себе: мои дети еще совсем маленькие, я нужна им. Поэтому все к лучшему. Затем проходило несколько долгих месяцев, и мы с Мэттом снова начинали общаться. Сначала обменивались сообщениями раз в неделю или две, потом писали друг другу чаще. Наши сообщения были насквозь пропитаны фальшивым целомудрием в те моменты, когда на горизонте появлялась возможность в скором времени увидеться. Его девушка вскоре собирается в очередную рабочую поездку. Или я останусь одна дома на выходных. И самое главное, мы никогда не планируем нечто большее. Мы просто узнаём, свободен ли один из нас, чтобы пойти выпить по стаканчику и пообщаться.

Я скрываю от Мэтта то, что Стю знает о нашей с ним связи. Хочу, чтобы мужчина думал, что мы с ним в одной лодке и что меня одолевают те же демоны, что и его. Но на самом деле чем ближе наши «невинные» свидания, тем лучше я себя чувствую и тем реже у меня случаются приступы мигрени. Когда я уже знаю, что скоро увижу Мэтта, я терпеливее отношусь к выходкам детей и охотнее занимаюсь сексом со Стюартом.

В те ночи, когда мы с Мэттом встречаемся (а делаем мы это исключительно ночью), электрический разряд пробегает по моему телу, как только я вижу его глаза цвета морской волны. Час или два мы ведем себя как обычные друзья: общаемся и выпиваем по стаканчику, это помогает избавиться от всех назойливых мыслей и запретов. А затем наши колени соприкасаются под столом, и мы больше не сдерживаем себя. Наши взгляды пересекаются, и вот мы уже пьяно бредем к его квартире или моему дому (в зависимости от того, что свободно в этот момент), стремительно раздеваем друг друга, неистово трахаемся (правда, секс заканчивается слишком быстро) и затем, лежа в кровати, минут десять уделяем напряженным разговорам, прежде чем чувство вины Мэтта и мой стыд снова поднимут свои уродливые головы. А вскоре все начинается заново.

Причина чувства вины, терзающей Мэтта, мне понятна, но причина моего стыда не так очевидна. Я сняла с себя всякую ответственность за девушку моего любовника. (Ведь если он изменяет ей еще до брака, значит, их отношения обречены, не так ли?) А мой муж не против этих отношений. Тем не менее есть что-то в признании собственных неудовлетворенных потребностей, что заставляет меня стыдливо отводить взгляд.

Однако в постели со Стю весь мой стыд исчезает, и Мэтт снова становится неотъемлемой частью нашего брака, выполняя роль той маленькой тайны, которая была изначально ему отведена. Даже несмотря на продолжительные перерывы в общении с Мэттом, я все равно могу возбудиться при мысли о нем. Ты хотел бы посмотреть, как я делаю Мэтту минет? А хотел бы увидеть, как я двигалась, когда была сверху? Я выплескиваю весь свой страх и все свое желание на Стюарта. Наш секс кажется опасным, как будто мы с ним ходим по краю пропасти и крепко хватаемся друг за друга, чтобы не упасть. В моменты, когда Стюарт делает что-то новое (как-то непривычно ласкает меня языком, помогает принять какую-то незнакомую мне позу), я замираю. В моей голове сразу возникает вопрос: «Где он научился этому?» Но я боюсь спрашивать его об этом. Я интенсивно мотаю головой, отгоняя все эти навязчивые идеи, и заставляю себя погрузиться в то первобытное состояние, когда мной овладевают инстинкты, а не мысли. Затем меня накрывает волной оргазма. И сейчас эти ощущения намного сильнее, чем в первые дни нашего брака.

* * *

Я не знаю, как часто Стюарт встречается с Леной. Но я точно знаю, что они видятся. Как-то загружая вещи в стирку, я по привычке проверила карманы мужа, чтобы выбросить из них пустые упаковки от жвачки, скомканные салфетки и квитанции из химчистки. Но среди мусора я нащупала что-то похожее на кредитную карту. Вытащив пластик из кармана, я несколько секунд внимательно смотрю на него, прежде чем осознаю, что именно у меня в руках.

«Отель „Хилтон”. Приятного пребывания».

Ключ-карта от номера в отеле. Я смотрю на нее и буквально слышу в голове голос мужа: «Я больше не буду рассказывать тебе о том, что делаю. Вместо этого я просто оставлю ключ от номера в кармане. Я знаю, что ты будешь стирать вещи и найдешь его. А значит, ты представишь нас в гостиничном номере. Если ты вспомнишь, в какой день эти джинсы были на мне, то даже сможешь точно определить, когда это произошло. Невольно подумаешь о том сообщении, в котором я написал, что задерживаюсь на работе. И ты поймешь, что это была именно та ночь, когда я пришел домой в 04:30 утра и поцеловал тебя, пока ты спала. Я поцеловал тебя губами, которыми целовал ее. Губами, которые изучили каждую клеточку ее кожи, возможно, неоднократно заставляя ее кричать и стонать».

Я задумалась обо всем том времени, которое я проводила наедине с детьми: ужины, укладывание мальчиков на ночной сон, мытье посуды, и то чувство одиночества, преследовавшее меня, потому что я все это делала сама – ведь Стюарт должен работать. Но осознав, в какой реальности я живу сейчас, я задаюсь вопросом: «А действительно ли он проводил в офисе все это время?» Да, я верю, что все было именно так. В конце концов, он явно плохой конспиратор, который и сейчас не в состоянии аккуратно замести следы.

Но, несмотря на мои попытки подавить эти неприятные мысли, во мне уже поднимается что-то другое. Он мог бы все эти вечера провести дома. Выходит, он и сейчас срывается с работы, чтобы побыть с ней?

Я чувствую, как ревность смешивается с обидой, которую я сдерживала годами, каждый раз, когда чувство одиночества в нелегком деле воспитания детей ползло по моим венам, сжимало горло и пробирало до самых внутренностей. Но смотреть на свой гнев все равно что смотреть на солнце. И долго ты не сможешь наблюдать за ним, ведь можно навредить себе. А значит, то, что ты успеваешь увидеть, – лишь один элемент огромного пазла.

Я чувствую, как меня переполняет ярость. Ключ-карта стремительно летит в мусорное ведро.