В тот день, когда Стюарт позвонил и сообщил, что его отец умер, я положила трубку и, опустив голову на мамино плечо, разрыдалась в голос, пока сын продолжал медленно сосать молоко. Измученная и подавленная, теперь я больше не могла молчать. Мучающий меня вопрос наконец сорвался с моих губ.

– Я знаю о твоем романе, – начала я. – Это не мое дело, но я хочу спросить только одну вещь. А папа знает?

Мама на мгновение замолчала, опустив взгляд на свои руки, лежащие на коленях. Я тоже посмотрела на них. Симптомы ее загадочной болезни только начали проявляться, а пальцы левой руки уже не распрямлялись. Они буквально скрючились вокруг невидимого яйца в ее ладони.

– Это была идея твоего отца, – ответила она.

* * *

Когда таблетка наконец начинает действовать, я погружаюсь в сон, в котором возвращаюсь в наш дом в Бруклине или встречаюсь со Стюартом в его офисе или в ресторане (сценарий сновидения постоянно меняется) и выясняю, что рядом с мужем уже другая женщина, которая заняла мое место. Спустя пять или шесть часов, когда младший сын бесцеремонно будит меня, я выпиваю две таблетки обезболивающего с кофеином, но мигрень не отступает.

К последней ночи в родительском доме я уже не уверена, проходила ли вообще головная боль или я просто привыкла к ней. Укладывая Дэниела и Нейта на двухъярусную кровать, которая теперь стоит в моей старой комнате (ту, что была моей в далеком детстве), я смотрю на обои с бабочками, которые когда-то сама выбирала. Сыновья засыпают, а я подхожу к родительской ванной и тихо стучусь в дверь.

– Входи! – слышу я мамин голос, как и всегда, жизнерадостный, независимо от того, что происходит.

Я застаю ее сидящей на краю унитаза в неравной схватке с компрессионными носками. Несколько лет назад, в тот момент, когда я заканчивала свой первый год работы учителем английского языка, мама, проверяя эссе своих учеников по роману Германа Гессе «Сиддхартха», заметила, что не может удержать ручку в руке. А затем большой палец на ее левой ноге стал неметь. Со временем ее речь стала путаться и нарушилась координация движений. Мама обратилась в клинику «Мейо», частный медицинский исследовательский центр в Миннесоте, но врачи не смогли выяснить причину ее недуга. Атаксия^[13] – так продолжает называть это заболевание моя мама в отсутствие реального диагноза. Во время одного из моих визитов после рождения Нейта мы обсуждали с ней возможные причины появления этого заболевания. «Возможно, все дело в моем подавленном гневе», – рассуждала она. Как мать двоих детей, я прекрасно понимала, что она имеет в виду. Иногда я и сама не знала, что сильнее разрушает меня – сама ярость или попытки подавить ее. Но теперь я задаюсь вопросом: «Неужели ее ярость еще глубже, чем я себе представляла?»

– Привет, мам, – говорю я. – Нужна помощь?

Процессы одевания и раздевания, похоже, занимают все время мамы в эти дни.

– Не-а! Это моя физиотерапия. Дети уже уснули?

– Если нет, мы скоро это узнаем, – отвечаю я и сажусь на пол, прислонившись спиной к гладкой поверхности ванны. Я смотрю на мамино лицо. Оно по-прежнему красивое, и так думают все окружающие, кроме нее самой. Сосредоточенная на процессе, мама хмурит брови. Трудно сказать, пытается ли она надеть носок или снять его.

– Я так рада, что ты здесь, – говорит она, а носок так и свисает с ее пальцев. – У нас не было возможности поговорить наедине. Расскажи мне обо всем. Как Стюарт?

Расскажи мне обо всем. О другом мужчине, с которым я переспала? О женщине, с которой Стюарт, возможно, в этот момент трахается?

«Твоя мать не так уж идеальна», – сказала мне тетя. Оказывается, я тоже не такая уж и идеальная.

– Он в порядке, – начинаю я, – но порой бывает трудно. Дети и все остальное, понимаешь? – Я снова смотрю на нее, надеясь взглядом объяснить все то, чего не могу сказать.

– Супружеская пара – это как два камня в реке, – говорит мама. Схватку с носком она выиграла. Мама плавно опускает ногу на пол, а затем обращает все свое внимание на меня. – На протяжении всей жизни вы притираетесь друг к друг. И именно так сглаживаются все неровности.

Я сдерживаю подступающие слезы, пока мама продолжает смотреть на меня. Она все видит. Она все понимает.

– Стюарт – твой идеальный камешек, милая. Я никогда в этом не сомневалась.

Я киваю и отвожу взгляд. Я хочу спросить ее о многом. О моем отце. О ее ярости. И о том, что же значит быть хорошей женой и матерью. Но я не могу подобрать слов. Мигрень накрывает меня с новой силой и блокирует ту часть сознания, которая могла бы сформулировать все эти вопросы.

– Я устала, – говорю я и встаю на ноги, чтобы поцеловать ее в макушку. – Спокойной ночи, мама. Я люблю тебя.

Лежа в старой родительской кровати и думая о Стюарте и Лене, я хочу вернуться в ванную, из которой, скорее всего, еще не ушла мама. Наверное, она старательно чистит зубы или умывается. Сейчас мама настолько медлительна, что на все приготовления ко сну у нее уходит больше часа. Но я не могу заставить себя это сделать. Кроме того единственного раза, после рождения Дэниела и смерти отца Стюарта, мы с мамой никогда не говорили о сексе откровенно. И хотя мой отец был не против этого, она все равно называла свои отношения с Джимом «интрижкой». Когда мама рассказывала мне об этом, по интонации ее голоса я понимала, что ей стыдно, и похоже, что одобрение мужа не имело для нее никакого значения. Как будто не существует ничего, что может оправдать желание женщины захотеть кого-либо или что-либо вне рамок брака.

Но неужели стыд моей матери – это та причина, по которой я не хочу задавать ей те вопросы, что мучают меня? Возможно ли, что именно поэтому я не хочу выяснять, были ли у моего отца «интрижки»? А если моя мать была так же раздавлена ревностью и болью, которые я испытываю при мысли о том, что Стюарт спит с Леной?

И я понимаю, что не хочу ничего спрашивать у матери, потому что я не хочу рассказывать ничего о себе. Я не хочу, чтобы мама узнала правду о моем браке. Потому что я размышляю о том, не совершила ли я ужасную ошибку.

Потому что по причинам, которые я не могу четко сформулировать, меня тоже накрывает чувством стыда.

* * *

Моя голова все еще раскалывается, а наш самолет уже идет на посадку. Стюарт встречает нас у ленты выдачи багажа. Заметив отца, Нейт и Дэниел бросаются к нему. Он крепко обнимает мальчиков и, немного нагнувшись вперед, собирается поцеловать меня.

– У меня ужасно болит голова, – сообщаю я ему.

– Мне жаль, милая. Давай отвезем тебя домой.

Я смотрю, как Стю поднимает Нейта одной рукой, затем тянется к ленте и с легкостью снимает наш тяжелый чемодан. Я наблюдаю, как двигаются его широкие плечи, как напрягаются под футболкой бицепсы, и останавливаюсь на лице с отросшей рыжевато-золотистой щетиной.

Стю с мальчиками идут в сторону парковки, а я семеню следом, смотря на уверенную походку мужа, его симпатичную круглую попу, и отмечаю ту ласковую манеру общения, в которой он обращается к детям. Внутри меня поднимается волна паники. Мой муж сексуален, он потрясающий отец и просто находка. Как я могла забыть об этом?

Всю дорогу до дома мальчики болтают, не замолкая ни на минуту, а я закрываю глаза, чувствуя, как пульсируют виски от напряжения. Мысли не дают мне покоя. Совсем скоро мы со Стюартом останемся наедине, и я узнаю ответ на терзающий меня вопрос. И другого выхода из этой ужасной ситуации нет, есть лишь надежда на то, что, возможно, между ними ничего не было, и я смогу с облегчением вздохнуть.

Едва мы переступаем порог дома, как Дэниел убегает в свою комнату, а Нейт отправляется на поиски кота. Стюарт несет наш чемодан наверх, а я иду следом за ним, с трудом переставляя ватные ноги. Сейчас я как робот, выполняющий последнюю миссию и готовящийся к самоуничтожению.

Войдя в спальню, я закрываю за собой дверь.

– Мне положить его на кровать? – спрашивает Стю, кивком головы указывая на чемодан в его руке.

Я молчу и чувствую, как дрожат мои колени. Смотрю вперед и вижу перед собой темные пятна и круги. Все, что я могу, это шепотом спросить:

– Ты спал с ней?

Стю опускает голову вместе с чемоданом и шумно выдыхает. Он смотрит на меня, и я вижу ответ в его глазах еще до того, как он его произносит.

– Да.

Мои ноги подкашиваются. Я падаю на пол рядом с кроватью. Боюсь, что меня сейчас стошнит.

– Молли… – начинает он.

Но я едва слышу его. Я словно упала на дно глубокого темного колодца и иду ко дну. Откуда-то словно через толщу воды доносятся слова и собираются в какое-то подобие фраз, какие-то обрывки предложений… Она ничего для меня не значит… Ты же сказала, что не против… Почему ты так реагируешь?..

Но до меня доносится только одно слово, которое он сказал. Да.

Все, чего я боялась, произошло.

* * *

Я просыпаюсь, когда за окном уже темно. Кажется, теперь голова болит из-за ушиба, а не из-за продолжительной мигрени. Осторожно встаю с кровати и спускаюсь вниз по лестнице. В доме тихо. Стюарта я нахожу на кухне: он в наушниках моет посуду.

Я осторожно подкрадываюсь к нему сзади и обхватываю руками поперек талии, уткнувшись лицом в спину супруга. Он выключает кран, небрежно вытирает руки о джинсы и достает один наушник.

– Ты уложил детей спать, – говорю я. – Спасибо.

– Разумеется, – отвечает он, не обернувшись. Его голос звучит холодно.

– Прости меня, – говорю я.

– За что? – спрашивает он. Стюарт ненавидит, когда я извиняюсь, не зная за что. Сейчас я задумалась о том, сколько раз моя мама просила прощения только за выходные и в течение многих лет до этого, на протяжении всей моей жизни. На самом деле она постоянно извинялась. Ни за что. И за все.

– Я не знаю.

Некоторое время мы стоим в тишине и я крепко обнимаю Стю. Не замечаю, как начинаю плакать.

– Я намочила твою майку, – бормочу я.

Муж поворачивается ко мне:

– Давай поговорим.

Мы идем в гостиную и садимся на диван. Приятно вот так сидеть рядом, ощущая тепло его тела, но не глядя друг другу в глаза. Мне хочется забраться к нему на колени. Но вокруг Стюарта я чувствую некую броню, невидимое силовое поле, которое я не могу преодолеть.

– Я не знаю, как говорить с тобой об этом, – начинает он, фокусируя взгляд на своих руках. – Я не хочу чувствовать себя виноватым за то, что сделал то, что ты мне разрешила.

Я понимаю, что он злится на меня. Он злится на меня. Мой разум мутнеет, и тошнота накатывает с новой силой.

– Я не думаю, что мне следовало рассказывать тебе о Лене, – продолжает он. – Мне нравится слушать, когда ты рассказываешь о себе и Мэтте, но я понимаю, что ты не испытываешь таких эмоций, если речь идет обо мне и другой женщине.

Безусловно, он прав, но то, что он сейчас говорит, волнует меня меньше всего. Проблема в том, что это вообще происходит. Я вспоминаю слова моей матери: «Это была идея твоего отца». Но это совсем другое. Ведь секс с Мэттом был моей идеей, верно?

– Лена никогда не заменит мне тебя, Молли. – Он украдкой смотрит на меня, а затем возвращает взгляд на свои руки. – Она мой друг, но не более того. Так же, как ты и Мэтт. И это ничего не значит.

Я задыхаюсь, у меня кружится голова, и накатывает новый приступ тошноты. Что это значит для тебя, Молли? Я до сих пор не знаю, что значит для меня секс с Мэттом, но это точно не про дружеские отношения.

Стюарт продолжает говорить, то ли не замечая, то ли намеренно игнорируя мое молчание:

– Но стоит признать, это довольно приятно, когда тебя считают привлекательным, понимаешь?