Но начала я с номера. Повесила на ручку двери бумажку с просьбой не беспокоить. Первым делом я застелила кровать. Была мысль попросить чистое постельное белье и самой его поменять, но я ненавижу надевать пододеяльники, для меня это с самого детства большая мука. Так что я просто застелила кровать и бросила сверху узкую полоску ткани, которая в номере была в цвет штор. Затем я расставила скудное содержание своей косметички, а потом пришло время разобрать чемодан. Он как огромный гроб стоял в углу, из полуоткрытых створок торчали рукава, шлепки, край пляжной сумки. Я боялась его открывать еще и потому, что там таилась физическое воплощение моей боли.

Чемодан был куплен специально под свадебное путешествие, состоял он из двух глубоких половинок, одна фиксировала вещи широкими резинками, а вторая закрывалась клапаном на молнии. И именно под этой молнией скрывалось самое для меня страшное: вещи Павлика. Свадьба наша должна была состояться четырнадцатого числа, а пятнадцатого рано утром мы вылетали в свадебное путешествие. Мы планировали напиться, чтобы всю дорогу спать в самолете. Чемодан собрали тринадцатого утром, чтобы в свадебной суматохе ничего не забыть. Когда Павлик не приехал и свадьба отменилась… Господи, дай мне сил все это написать. Хотя можешь не давать, ты не обязан поддерживать тех, кто в тебя не верит. В общем, когда Павлик не приехал, я сутки пила и рыдала у Вики дома, именно тогда она решила, что мы полетим в путешествие вместе.

Вика – моя самая близкая подруга, мы с ней дружим с одиннадцатого класса. Моя мать ее очень не любит, после первой же встречи она «посчитала» одноклассницу и сказала, что та, как «типичная восьмерка», если судить по нумерологии, предаст меня в самый неожиданный момент. Тогда в загсе только Вика пришла мне на помощь. Благодаря ей я не сиганула в Москву-реку, которая протекала рядом. Мать и Роза, поджав губы, упивались тем, что в очередной раз не ошиблись в предсказании. Надя опаздывала, родня Павлика вся разом звонила ему, и он никому не отвечал, а Вика трясла меня и орала, чтобы я успокоилась. Помню, как она запихала меня в такси и увезла к себе. Слава богу, я была не в свадебном платье-торте, иначе это выглядело бы совсем смешно.

Мы с Павликом решили, что свадьбу устроим скромную и «современную» – это его слово. Он ни в какую не хотел строгого костюма и пышного платья. Сошлись на джинсах и пиджаке для него и белом брючном костюме для меня. Мы планировали расписаться и отправиться в ресторан, пить и танцевать всю ночь, а утром уехать в Шереметьево. Я тогда и правда всю ночь пила, только не с мужем, а с Викой. И когда пришло сообщение о том, что регистрация на рейс открыта, мы вспомнили про тур, и Вика решила лететь со мной. Но перебить имя в путевке нам отказались, и в итоге я тут одна. Вот если бы я не пила в ту ночь столько, наверное, я бы и не полетела, но в день отлета от стресса, голода и алкоголя я совсем не соображала. Помню, что проходила границу с большой шляпой в руках, помню, что садилась в самолет уже без этой шляпы, а далее ты все знаешь, дорогой дневник. Разве что добавлю, что, когда вечером меня посетила мысль утопиться в Эгейском море, я вспомнила про подарок Нади в виде курса встреч с психологом и написала ему.

В чемодане, прикрытые серой тряпкой на молнии, скрывались вещи Павлика, и раз Павел Дмитриевич дал мне задание навести порядок в голове и в квартире, то я должна это исполнить. Кстати, забавно, что человека, бросившего меня в пучину депрессии, и человека, который меня оттуда пытается вытащить, зовут одинаково. Все Павлики со странностями. Я распахнула чемодан, охапкой вытащила свои вещи, разложила и развесила их в шкафу, а затем набрала воздуха в легкие и одним махом расстегнула молнию, словно пластырь оторвала, так это было больно. В нос ударил запах несостоявшегося мужа. Сверху лежали плавки, зеленые с улыбающимися акулами, несколько джинсовых шорт, аккуратно сложенные футболки и худи с надписью «ПЗДЦ». Я посидела какое-то время над вещами, а потом решила, что пусть тот самый порядок в голове в моем случае будет избавлением от шмоток Павлика и от всего, что о нем напоминает. Хорошо, что я отказалась от татуировки с первой буквой его имени у себя на запястье. У него была идея набить себе «В», а мне «П». Сейчас бы я ее, наверное, зубами выдрала вместе с кожей.

Я решила напоследок поддаться бабской сентиментальности, погрустить две минутки, а потом все это сжечь к чертовой матери. Я достала толстовку с надписью, натянула на себя. Она была мне велика, рукава свисали почти до колен, я натянула капюшон, обняла сама себя и глубоко вдохнула запах Паши. Это была смесь сигарет, дезодоранта и туалетной воды Boss bottled, которую я подарила ему на день рождения. Как же вкусно все это пахло… В носу защекотало, и я поняла, что могу разрыдаться. Я запустила руки в карман-кенгурятник и нащупала там какой-то сверток, достала находку. Это была свернутая в квадрат фотография. Я ее аккуратно развернула, на ней оказались молодой Павлик и какая-то незнакомая мне девушка. Он был в костюме, а она – в свадебном платье, все это на фоне пошлой арки с искусственными цветами. Я, дорогой дневник, честно тебе скажу: какими-то непонятными усилиями в тот момент удерживала свое сердце, оно билось в груди, как упавшая в кипяток белка. Я перевернула фотографию и прочитала: «Паша, я никогда не поверю, что ты смог вычеркнуть меня из своей жизни. То, что между нами, – это навсегда! Позвони мне. Люблю. Алина».

Мне словно выстрелили в лоб, я села на кровать и долго смотрела на себя в зеркале напротив. Спустя какое-то время, не стягивая с себя этот «ПЗДЦ», более того – находясь в нем не только физически, но еще и эмоционально, я начала как сумасшедшая рыться в карманах Павлика, но нашла только пустую пачку от сигарет, фантики от жвачки и скомканную пятитысячную купюру.

Фотографию я положила в книгу, которая лежала на тумбочке. А все остальное сгребла в пакет – в нем обычно отелю выдают вещи для стирки – и пошла со всем этим в сторону пляжа. Я решила, что первым делом сожгу все барахло, а уже потом буду думать, что делать со всем остальным. По дороге я зашла в супермаркет, купила бутылку вина с завинчивающейся крышкой, зажигалку и жидкость для розжига. Слава богу, в Турции любят жарить на углях и все возможные приспособления для этого продаются буквально на каждом углу. На берегу я выбрала место, где было меньше всего купающихся, открыла вино и стала пить. Это был первый алкоголь после неудавшейся свадьбы, недолго длилась моя трезвая жизнь.

План был следующий: я хотела захмелеть, чтобы максимально прочувствовать момент. Мне для восприятия чего-то важного всегда требовался бокальчик-другой. Например, если спектакль мне не нравился, то в антракте я опрокидывала бокал шампанского, и пьеса становилась интереснее. На балет и оперу я без предварительного согрева души вообще не заходила, не то чтобы я была невежда или алкоголичка, просто алкоголь и в самом деле делал мои чувства острее. И поскольку сегодня намечалась лебединая песня наших отношений, то и кондиция требовалась соответствующая. Я вытряхнула вещи горкой на гальку, подтолкнула ногой, плеснула розжиг и поднесла зажигалку. Первыми загорелись шорты с акулами, которые Павлик купил для нашего медового месяца, их улыбки плавились и стекали вниз. Я ожидала, что пламя будет сильнее, и, чтобы все полыхало так, как рисовало мое воображение, потянула на себя фиксатор на пробке бутылочки с розжигом, направила ее на пламя и нажала что есть силы, струя рванула в костер. А дальше случилось то, чего я ну совсем не ожидала: огонь устремился по жидкости вверх, и бутылка, дорогой дневник, взорвалась у меня в руке!

Я пишу эти строки, сидя в больнице. У меня ожог правой руки, челка, которая образовалась благодаря тому, что волосы обгорели, но, слава богу, я жива и почти здорова. Эта толстовка с надписью «ПЗДЦ» спасла меня от более кошмарных последствий взрыва. Правда, теперь у меня нет одной брови и, кажется, проблемы с полицией. Прекращаю писать, меня зовет медсестра, дорогой дневник. Я пошла показывать свои раны. Мероприятия по похоронам воспоминаний о Павлике обернулись шрамами от ожогов, которые теперь до самой смерти будут напоминать мне о нем. Хорошо, что смерть скоро. От стыда я планирую «откинуть коньки» прямо на осмотре у доктора. Гудбай.

Запись 6
Тамам

Дорогой дневник, сегодня впервые за много дней я проснулась в прекрасном настроении. Я, как та героиня из сериала, нежно потянулась, даже пыталась, как она, потереть глаза кулачками, но вспомнила, что правая рука у меня забинтована, поэтому потерла всего один глаз. Потом, так же как она, встала перед окном и резким движением раздвинула шторы. И даже вид из окна мне сегодня понравился, несмотря на то что выходят мои окна на заброшенный отель, который хоть и выглядит достаточно новым, но не работает. Я почему-то сравнила себя с ним. Во мне, как и в здании напротив, выбиты все окна и гуляет сквозняк; в отеле гадили бездомные собаки, а у меня в душе нагадил бывший. Затем я посмотрела на свою руку, поднесла ее к носу – она пахла мазью. Я сжала кулак и почувствовала боль, которая почему-то доставила мне удовольствие. До этого у меня была израненная душа, а теперь часть тела, и чем больнее становилось обожженным местам, тем легче мне становилось ментально. Одна боль вытесняла другую. Потом я подошла к зеркалу. Все было не так плохо, как я ожидала. Одна бровь действительно подгорела, но все же осталась, а вот волосы выглядели неважно. Вспышка пламени и правда наградила меня челкой, на которую я не могла решиться много лет, она была кривая, косая, и с ней определенно требовалось что-то делать. В таком виде ходить по улицам теперь нельзя, тем более сейчас. Павел Дмитриевич спросит меня: а что же такого произошло, что заставило вас, дорогая Варвара, задуматься о том, как вы выглядите? Я вам отвечу: причина в докторе, который меня принимал после взрыва.

Расскажу немного о событиях, последовавших сразу после того, как я неудачно сожгла вещи Павлика. Оказалось, что жидкость для розжига категорически нельзя лить на открытое пламя, как это сделала я. Огонь по струе добрался до бутылки, и она взорвалась. Видимо, я успела ее вовремя отбросить, потому что если бы взрыв произошел в руке, то, наверное, я бы пострадала сильнее. Помню, что пламя перекинулось на правый рукав. Это увидели многие, но на помощь прибежал только парень, который совершал пробежку по набережной. Он стащил с меня худи и отвел в сторону от горевшей кучи вещей. Говорят, я плакала и хохотала одновременно. Бегун очень быстро довел меня до стоянки такси и вместе со мной доехал до больницы. Ужасно пахло палеными волосами, он все время повторял: «Не теряйте сознания», – хотя я и не планировала. От шока и адреналина я была готова вместе с ним бежать хоть до пляжа Олюдениз, что в соседнем поселке, так сильно во мне пульсировала кровь. Говорил он на английском, и, кажется, звали его Мартин, хотя, может, я это и придумала. Только в больнице я пришла в себя и успокоилась. Первый осмотр показал, что обгорела я не так сильно. Мне велели ждать доктора. Мартин к тому времени уже ушел.

Доктор, который осматривал мою руку, может исцелять одним своим видом. До чего же он был красив. Когда он вошел, я даже не сразу поняла, что это тот самый травматолог, которого мы все ждали. И знаешь, что самое интересное, дорогой дневник? Его зовут Бурак! Я помню, как сказала, что Бураками в Турции обычно зовутся актеры, он рассмеялся и ответил, что лишен начисто актерских талантов. Его английский был так идеален, что я понимала не всё. Он осмотрел мою руку, сказал, что хорошо, что пламя затушили сразу и кожа не пострадала. Мне повезло отделаться ожогами, которые, скорей всего, шрамов не оставят. Доктор покрыл мою руку какой-то прохладной пеной, боль моментально утихла, а кожа похолодела, затем наложил повязку и выдал пластинку обезболивающих таблеток, сказал принять перед сном и потом всякий раз, как заболит. А затем попросил прийти на осмотр через два дня. Дальше мне выписали счет за услуги, и вот тут я точно чуть не потеряла сознание. Я тут же возненавидела того бегуна, который мог бы и мимо пробежать, а руку я бы и сама потушила. Теперь благодаря этому порыву доброты и участия я держала в руках счет на две тысячи долларов. Это стоимость моей путевки, черт побери. Девушка за стойкой посмотрела на меня, в ее больших глазах читалось сочувствие.