– Мадам, как вы предпочитаете рассчитаться?

«Натурой с доктором Бураком, если можно», – хотела сказать я, но вслух произнесла, что, наверное, карточкой. Она протянула мне терминал, а я протянула ей карту, затем послышался треск и звук рвущейся бумаги, и вот мне выдали чек. А следом прилетело СМС о том, что на моем счете осталось двадцать тысяч рублей. Я бедна. Правда, оставались еще пять тысяч, которые я нашла у Павлика. Хорошо, что я их не сожгла. Кажется, зря мама не захотела покупать нам «все включено». Оставшиеся дни «медового месяца» я должна теперь жить очень экономно. Видимо лицо у меня было очень грустное, девушка вышла из-за стойки, налила воды в бумажный стаканчик и на ломаном английском объяснила, что если у меня есть страховка, то компания возместит мне все расходы.

– У вас ведь есть страховка, мадам?

Я зачем-то обняла ее, а потом молча ушла из больницы.

А еще сегодня утром звонила мать.

– Варя, как твои дела?

– Все хорошо, мама. Зачем ты мне звонишь? – Мать и в самом деле редко мне звонила.

– Мне приснился дурной сон, в нем бабка Таня ругала меня за то, что я отвратительная мать, представляешь? – Мама была возмущена до глубины души. Они с бабкой никогда не ладили, и после ее смерти мать, должно быть, выдохнула, но Татьяна Ивановна имела наглость явиться во сне.

– И ты решила мне из-за этого позвонить?

– Нет, сначала я позвонила Розе. – Мать взяла паузу, ожидая, что я начну язвить, но я молчала. – Так вот, я позвонила Розе, мы долго расшифровывали сон и…

– Ты звонила своей шаманке, чтобы расшифровать сон, в котором твоя свекровь говорит, что ты плохая мать? При этом у тебя только один ребенок – я.

– Все верно, но не все так однозначно. Я думала, там был какой-то тайный смысл, все же твоя бабка была не таким простым человеком.

– В этом вопросе, я думаю, она что говорила, то и имела в виду.

– Ты считаешь, я плохая мать? – Ее голос стал ледяным – значит, сейчас начнется лекция про несовместимость наших душ.

– Так считает призрак бабы Тани, а не я.

– А как ты думаешь? Скажи! Как ты думаешь, Варвара? – Она, кажется, разозлилась.

– А ты спроси у Розы, потому что конкретно в этом случае все как раз очень неоднозначно.

В этот момент в дверь моего номера постучали, я открыла и увидела в коридоре сотрудницу отеля и рядом с ней полицейского.

– Мама, ко мне пришла полиция, я должна прервать разговор.

– Поли-и…

Тут я нажала на отбой. Пусть мучается в догадках.

Вот что за люди в Турции живут: один в больницу тащит, когда на то нет повода, и разоряет меня на две тысячи долларов, другие в полицию звонят. Оказалась, что, после того как я ушла, персонал больницы оповестил о случившемся полицию и дал им мой адрес, и вот страж порядка стоял у меня на пороге. Я, как вежливая хозяйка, жестом забинтованной руки пригласила всех войти в номер. Было видно, что сотруднице отеля очень неловко. Эту милую женщину я учила говорить по-русски «доброе утро», она меня просила об этом в первый день на завтраке. Полицейский был маленький, толстый и с усами. Он сказал, что разжигать огонь на пляже строго запрещено. Говорил он на турецком, сотрудница отеля переводила. «Так вот почему там никто не жарит шашлыки», – сказала я. Дама перевела, полицейский кивнул. Меня этот факт и правда удивлял: на каждом углу от отеля до пляжа торговали грилями всех видов и размеров, но я нигде не видела, чтобы кто-то ими пользовался. Я подумала, что, если меня сейчас оштрафуют, мне нечем расплачиваться. Надо было как-то выкручиваться. Я встала, поправила обожженную челку и начала свой рассказ.

Я никогда не обладала актерским талантом, в детстве читала стихи так, словно это инструкция к таблеткам, но именно тут меня прорвало. Я говорила и говорила. И про свадьбу, и про Павла Дмитриевича, показала в заметках телефона свой дневник, трясла обгоревшей рукой. Сотрудница отеля переводила, она размахивала руками, выпучивала глаза, хваталась за горло, переводя мою фразу про то, как меня душили слезы. Полицейский сидел на кровати между мной и сотрудницей и, как сова, крутил своей круглой головой. Я показывала на чемодан, на жвачку, пачку от сигарет и пятитысячную купюру, а в финале достала фотографию из книги и протянула ему. Сотрудница замерла, в ужасе глядя на изображение. Полицейский требовал перевода финала истории, но дама потеряла дар речи, однако вскоре пришла в себя и короткой эмоциональной фразой перевела, кто на фотографии. Полицейский был впечатлен и сказал: «Эвет», – наверное, это означало «да ну нафиг».

Далее они принялись спорить. Сотрудница показывала на меня рукой и на турецком что-то говорила, он тряс папкой и какими-то бумагами. Я стояла с фотографией и не понимала, как мне реагировать. Чисто теоретически я могла бы попробовать разрыдаться, но боялась все испортить. Наконец полицейский поднял ладонь кверху, давая понять, что разговор окончен, и произнес:

– Тамам.

– Тамам, – ответила ему девушка.

– Тамам, – неуверенно повторила я.

Оказалось, моя история их впечатлила. Как человек полицейский меня понимал, но как страж закона – должен был принять меры. На что сотрудница отеля стала ему говорить, что меня нужно простить, иначе зачем им Бог дал такие большие сердца. Так она мне потом рассказала. В итоге она победила, и он ушел, а «тамам» по-турецки означало «ладно, хорошо». Позже я узнала, что это слово добавляют почти всегда и везде, более того, вспомнила, что слышала его повсеместно, просто значения не придавала.

Вот так, дорогой дневник, я смогла избежать штрафа. Все эти события настолько меня встряхнули, что, кажется, было уже не до депрессии. Я понимала, что, наверное, мне надо разобраться с этой Алиной, которая отправила послание Павлику. Но конкретно сейчас мне почему-то захотелось просто прогуляться вдоль берега, полюбоваться закатом и ни о чем не думать. Тамам.

Запись 7
Женщина-овца

Дорогой дневник, я знаменитость. Самая настоящая. Никогда у меня не было желания стать хоть сколько-то известной. Даже на сайте книжного магазина, где я работала, во вкладке «наши люди» я единственная, у кого нет фотографии, – вот насколько я не хотела быть знаменитой. Но у жизни свои взгляды на все наши хотелки, и волею судеб я – звезда.

С чего все началось.

Я спустилась утром на завтрак, там была все та же безликая еда. Я уже, даже не задумываясь, накидала в тарелку сыра, ветчины, зелени, хлеба и масла, потом вспомнила, что я без денег и непонятно, когда буду есть в следующий раз, – и удвоила все продукты на тарелке, снова пройдясь вдоль столов. Дополнила это комбо яблоком. Сотрудница отеля, которая до этого спасла меня от штрафа, на прекрасном русском сказала «доброе утро», я любезно кивнула. Но вместо того чтобы переключиться на других посетителей, она не сводила с меня глаз. Тут я должна пояснить, почему и ресепшен, и завтрак в одном месте: я живу в очень маленьком отеле. Ресепшен у нас сразу при входе, слева от него две девушки накрывают по утрам стол с закусками, а справа, напротив лестницы, – лифт на этажи. Все в одном месте. Зала для завтраков нет, все едят на уличной террасе, той самой, которая граничит с баром, где трудится Юсуф. Так вот, сотрудница отеля – позже я узнала, что зовут ее Зейнеп, – как-то неуверенно позвала меня к себе. Я подошла к ней вместе с тарелкой.

– Мадам, случилось кое-что, о чем вы должны знать, – шепотом произнесла Зейнеп. Девушки, которые накрывали завтрак в отеле, переглянулись и засмеялись.

– И что же? – спросила я.

– Мадам, вы только не пугайтесь, но сегодня про вас говорят все!

Я положила в рот половинку грецкого ореха и стала нервно жевать.

– Помните, позавчера вы на пляже устроили кое-что?

Я покосилась на забинтованную руку, давая понять, что такое не забывается.

– Так вот. Это попало на видео. Кто-то снял, как вы горите, и выложил в интернет. – Тут она постучала острым ногтем по экрану своего смартфона.

Я поставила тарелку и здоровой рукой закрыла лицо. Теперь я всеобщее посмешище, видео увидит Павлик и поймет, что не зря он меня бросил, а еще ролик посмотрит моя мама и скажет, что Роза была права – я запрограммирована на саморазрушение.

– Я могу это увидеть? – Депрессия снова пришла в мою голову, села там на диван и положила ноги на журнальный столик.

– Да, мадам, но только давайте отойдем. – Зейнеп взяла телефон и пошла в сторону лестницы, которая была напротив лифта, там мы сели на ступени, она открыла ссылку в ватсапе, и я увидела себя.

На видео я сижу спиной к камере, на голове капюшон, пью вино, передо мной куча вещей, затем я обливаю все это жидкостью и поджигаю. Лицо по-прежнему скрыто. Вещи плохо горят, огня даже на видео не видно, я делаю еще один глоток из бутылки. Тут Зейнеп поднимает на меня глаза и шепотом говорит:

– Хорошее вино, мадам, дорогое.

Мы опять опускаем взгляд к экрану. Там я берусь за бутылку жидкости для розжига и устремляю струю на кучу с вещами Павлика, струя вспыхивает, бутылка тоже, я ее отбрасываю. И в этот момент происходят две вещи: жидкость взрывается, а я ору каким-то нечеловеческим голосом. Я вздрогнула. Этот вопль эхом разлетелся по этажам, девушки-буфетчицы опять прыснули от смеха. Видео на этом заканчивается. Лицом в кадр я так и не повернулась. Зейнеп положила мне руку на спину и, утешая, стала гладить.

– Не переживайте, мадам. Поговорят и успокоятся. – По взгляду было понятно, что она очень за меня переживала.

– Но ведь из видео же непонятно, что это я? – спросила я.

– Да, мадам, непонятно, это хорошо. Но…

– Что «но»? Все как-то узнали, что это я? – Депрессия в моей голове уже ликовала и радовалась, что наконец-то она сможет меня добить.

– Не-е-е-е-е-ет, – растянула Зейнеп. – Но над вами все смеются, вас называют, – тут она опять перешла на шепот, – koyun kadin – женщиной-овцой.

– Почему овцой?

Она еще раз запустила видео за две секунды от конца, там, где я ору. Вопль опять гулким эхом разлетелся по этажам, а твари-буфетчицы уже ржали в голос. Я действительно орала, как раненая овца.

Но на этом все не закончилось, дорогой дневник. Иногда после завтрака я хожу к парку на берегу. Дорога к нему идет мимо домов местных жителей, и на балконе одного из них, на первом этаже, пожилая женщина все время смотрит телевизор. Ни разу не было, чтобы он оказался выключен; по тому, что было на ее экране, я понимала, какая нынче информационная повестка дня. Брэда Питта показывали в тот день, когда эта гадина Анджелина пыталась подать на него в суд. Оттуда же я узнала про очередные беспорядки во Франции. А вот конкретно сегодня я увидела там себя в выпуске новостей. Я шла, никого не трогала, а эта бабка смотрела на балконе телевизор, где диктор что-то рассказывал, а потом в кадре появилась я, и в конце раздался мой крик. Старуха громко захохотала. Затем на экране опять появился смеющийся ведущий и заговорил на турецком. Из следующего за этим сюжета я узнала, что видео разошлось на мемы. Кто-то сделал из моего вопля песню, кто-то вставил в конце перепуганную овцу и так далее. Бабка повернулась ко мне, вытирая слезы от смеха, а я надела очки и побежала, как будто она могла меня узнать. Я была знаменита, но неузнаваема, как уличный художник Бэнкси.